В этом доме я живу с детства. Можно сказать: это мое родовое гнездо. Ему уже больше ста лет. Моя мама Акулина родилась в деревне. Ее выдали замуж за городского жителя Егора. Он был намно-го старше своей жены. Новобрачные поселились в стареньком доме, в 1903 году его снесли, а на этом месте возвели новый.
Когда началась Первая мировая война, отца взяли в армию унтер-офицером. Уж не знаю, где он воевал, но у меня сохранилась его военная фотография 1914 года. На обороте снимка он написал: «Еду сам к тебе на именины, моя дорогая Куля. Только жаль, что поговорить с тобой не могу». В от-вет мама послала мужу семейную фотографию. На ней трое детей. Меня там нет, я родилась позже. Сестра Маня рано умерла, я ее не застала. Недолго прожил и брат Коля. Володя погиб на фронте.
В начале двадцатых годов папа сильно заболел. Мама не разрешила доктору резать мужа. Боя-лась: не выдержит операции. Мы, дети, смотрели, как больной отец ест недоступное нам сливочное масло. Но хорошее питание не помогло. Доктор отругал Акулину: «Опоздала, подруга, теперь жди его смерти!» Мама одна поднимала детей. Устроилась работать на фабрику. Каждый день топала пеш-ком через весь город…
С той давней поры в доме почти ничего не изменилось. Появилась только небольшая пристройка. Газ провела, а водопровод не удается. Денег не хватает. Много лет ждала новую квартиру. Теперь говорят: «И не мечтайте! Только за свои деньги!» А где я их возьму?! Когда я стояла в очереди на квартиру, не представляла, как смогу расстаться с отчим домом. Всё старенькое, но всё родное. Ведь я помню времена, когда в этой комнате жило столько родственников, что приходилось всем спать на полу, а ребенка класть в ящик комода. В этих старых стенах иной раз ощущается тяжелая аура. В но-вой пристройке чувствую себя легче. Впрочем, может, мне только кажется. Ведь здесь прошло столь-ко судеб! Порой впечатление, что они и сейчас живут в этих стенах, слышу их голоса.
Когда-то маленькой девочкой выходила через эти ворота, потом девушкой, взрослым человеком, а теперь вот старушкой. Так странно: я и вдруг старуха! Несправедливо как-то. Хотя жизнь есть жизнь. Одни рождаются и растут, другие старятся и умирают…
В юности я влюбилась в парня, жившего в соседнем доме. А вот замуж вышла за его брата Ми-хаила. Миша воевал, попал в плен под Вильнюсом. Сильно голодал. После освобождения, измож-денный и раненый, пешком прошел несколько стран. Добрался до железнодорожной станции. До родного дома оставалось километров пять. Нет бы, до конца дойти пешком. В сторону нашего посел-ка шла бортовая машина. Шофер согласился подвезти. Мишка, бедняга, закинул ногу, водитель дер-нул машину назад. Испытать столько мытарств и лишений, и погибнуть почти у порога дома. Судьба, видно, такая.
Потеряв жениха, я больше не стала искать любви, так как не решалась заводить детей. Не знаю, жалеть или нет, что сейчас нет детей и внуков. Общения мне, конечно, не хватает. Подружилась с крысой. Она часто устраивается у изголовья кровати, когда я ложусь отдохнуть. Всегда беседую со своей гостьей, скорее, даже, соседкой. Как-то говорю ей: «Голубушка, я бы налила тебе молочка, но меня денежки кончились». И что ты думаешь. Крыса молча удалилась. Уж не знаю, куда она бегала, только вернулась с пятирублевой бумажкой в зубах. Купила ей гостинцев.
Пока лучше видела, много вышивала. Это занятие хорошо успокаивает нервы. Рукоделию меня научила моя бабушка. Узоры вышивать мне неинтересно, предпочитаю пейзажи. Хотя есть и портрет Тургенева. Хорошо этот литератор природу описывал. Когда ноги крепче были, любила гулять по ле-сам и полям. Там чувствовала себя вольготно.
Всякая живая душа любит волю! Мне не повезло с эпохой. Человеку сложно, а в иные времена невозможно жить вне стаи. Не дадут. Правильно нам коммунисты говорили: жить в обществе и быть свободным от него нельзя. Действительно свободным, можно быть, наверное, только в могиле. Разве миллионы немцев жаждали пасть на полях сражений в чужой стране?! Политики своими безумными амбициями доводят государства до столкновения, а потом гонят народы друг на друга. И те, как ба-раны, идут убивать таких же людей, только одетых в другую форму. И, попробуй, откажись — несдоб-ровать. Посадят или расстреляют. Миллионы погибли, а смысл?! Третьего рейха нет, а потомки бы-лых врагов живут в мире и даже влюбляются.
Я потому и не хотела детей рожать. Заберут на очередную войну или соотечественники расстре-ляют. Многие назовут меня безумной. Волков бояться — в лес не ходить. Но я не хотела, чтобы ре-бенок возненавидел меня за то, что впустила его в этот жестокий мир. Чужих детей я люблю. Многие годы я работала в яслях. Научилась по глазам младенца читать будущую жизнь. Иногда становилось страшно за его судьбу.
От людского сообщества не спрячешься. Найдут! Меня во время войны поставили служить сек-ретарем СМЕРШа. Эта организация ловила не только шпионов, но также расправлялась с трусами и паникерами. Сколько передо мной прошло людей и тут же исчезло в небытие! Некоторые из них де-лали под себя, когда слышали смертный приговор. Я — канцелярская крыса, мое дело — фиксиро-вать все происходящее на бумагу. Однако уверена: в глазах этих несчастных людей я тоже была па-лачом. Не так страшна смерть, как чувство несправедливости. Одно дело погибнуть героем, другое — трусом или предателем, не будучи ими. Подобно врачам, нередко военачальники закапывали в зем-лю не только свои ошибки, но и собственную трусость, паникерство. Эти крысы убивали других, чтобы спасти себя или выслужиться. Людям всегда хочется назначить виновных за собственные промахи и преступления. Давно замечено: люди гневно обличают в других собственные прегрешения. Многие из моих сослуживцев и сейчас живы, носят фронтовые награды. У меня есть медали, но я никогда их не надеваю. Мне стыдно!