52.
Прусаков начинал не с нуля. Его стартовая отметка была минусовой и выражалась отрицательным числом. Третий сорт не считался браком, поэтому не подлежал списанию и уничтожению, но попадал под беспощадную уценку.
Самолёт из Обдорска приземлился днём. Димка не был обременён багажом. Всё, что он вёз, уместилось в небольшом чемоданишке, который при посадке назвали "ручной кладью" и снабдили соответствующей наклейкой. Её он отодрал сразу на выходе из аэропорта, чтобы не выглядеть ни приезжим, ни залётным.
Он прибыл в родной город. Здесь, хоть и не зеленела трава, но снег уже почернел, покрылся коркой и просел. На мостовую, за зиму обильно посыпанную шлаком и какой-то солью, он протекал грязными ручьями.
Поджидая городской автобус, Димка щурился от игривости весеннего солнца, удивлялся семицветным масляным разводам в лужах талой воды, радовался округлым проталинам возле берёзовых стволов.
Именно по такой грязной городской весне он тосковал в северном захолустье. Его зачаровывали и здешние запахи, и звучание капели, похожее на звук падающих капель из протекающего крана. Всё казалось знакомым, значительным и значимым. Больше восьми лет, с тех самых пор, как его замели, он отсутствовал здесь, а мир не изменился!
Изменился он сам: ничем не поправимая, а потому неизбывная вина перед матерью, так и не дождавшейся его возвращения, становилась болью, тупо гудела в висках, как мигрень, от которой нет лекарства, появилось чувство стыда, которого он не знал прежде.
53.
Откуда-то издалека, из-за ближайшего леса, раздался колокольный звон. Он слышался всё отчётливее, громче.
- Знамение! Истинный крест! – растерянно обронила старуха в фуфайке и, затянув потуже головной платок, трижды перекрестилась, не сходя с места. Димка занервничал, вспомнив это подзабытое слово, связанное своим глубинным смыслом с таинственным и непонятным: с предостережением, ожиданием, благословением…
Перезвон странно совпал с лишённой здравого смысла, а потому затаённой в душе, мыслью: здесь, дома всё может как-то измениться, найдётся решение, откроется новый путь. Димка не был верующим человеком. Правильный нигилизм и бицепс ценились в условиях лагерной цивилизации выше церковного целомудрия. Но и там каждый знал: бог – не фраер! Силой заклинания, исцеляющего от неверия, обладала фраза: " Бог – не Яшка! Видит, кому тяжко!"
Димке было тяжко, как никогда: запоздалые покаянные мысли, ощущение собственной ничтожности, виновности своей перед всеми, кто его не отверг в слабости, низости и, невзирая ни на что, преданно любил, - все эти чувства холодными иглами стыда кололи и терзали совесть. Он чувствовал её, как воспаленный орган, который болит, выпирает и не умещается в отведённом ему месте. В знамение поверилось сразу. Осталось понять его точный смысл.
54.
Уже в сумерках он оказался на родной улице. Ноги расползались в разные стороны на потоках талой воды, превратившихся с заходом солнца в гладкую и скользкую поверхность. Гололёд! Двухэтажный купеческий особняк, превращенный ещё в двадцатые годы в коммуналку, Димка нашёл сразу. Ноги сами привели к нему.
Он вошёл в ограду и уставился в темноте на два ряда новых беленьких почтовых ящиков с фамилиями жильцов. В темноте все вместе они походили на ощерившуюся зубастую пасть огромного дома. Приблизившись к ним, Димка подсветил спичкой и стал читать. Фамилии оказались незнакомыми. Ушло полкоробка спичек, пока он наткнулся на Розу Брук. Эта старуха жила здесь всегда, сколько Димка помнил себя, даже с матерью у неё были какие-то отношения. Он собрался зайти к ней, больше было не к кому, но присел на ступеньку и закурил.
Решительность рассеивалась, как дымок от сигареты на морозе. Он почти не помнил эту Розу. Хорошо ли он помнил мать?
На его стук в обитую старым дерматином дверь ответили сразу:
-Кого опять черти принесли?- голос был трезвый, а раздражение казалось наигранным.
-Мне нужна баба Роза, я когда-то жил в этом доме, - отозвался Димка через дверь.
-Жил ...в этом доме? – за дверью послышались шаги, и, когда она приоткрылась, Роза Брук только мельком взглянула на гостя и тут же скомандовала: проходи, раздевайся! Ты ко мне надолго, касатик!
Роза засуетилась, стала собирать на стол. Димка ей полностью подчинился и ждал, когда старуха, завершив нехитрые хозяйские хлопоты, присядет рядом и расскажет, что знает, про мать, про то, где могила. Он надеялся, что и какие-то документы и фотографии, оставшиеся от матери, у Розы сохранились. Особенно его укрепило в этой мысли присутствие некоторых мелочей из их с матерью комнаты у Розы. Это были вещи бесполезные, но обладающие способностью напоминать: овальное зеркало в тяжёлой раме, плюшевый ковёр с оленями на водопое. На комоде важно стоял чугунный Дон-Кихот, которым Димку в восьмом классе наградили за первое место в конкурсе школьных сочинений: "Кем быть?"
Это была насмешка прошлого над сегодняшним. Он мечтал стать полярником и на собаках, вроде Найды, совершить путешествие вдоль всего советского побережья Северного – Ледовитого океана. Зачем? Нелепость героизма такого рода открывается только с годами.
Стол уже был накрыт, но в дверь робко постучали, и Роза живо отозвалась:
-Кого опять черти принесли?
-Выручи! Трубы горят!- старуха чуть-чуть приоткрыла дверь и выручила. Полученную денежку небрежно сунула под клеёнку.
Чинно и торжественно фигурным ключом Роза открыла верхний ящик комода, долго шарилась в его глубинах, пока не извлекла из небытия палехскую шкатулку с картинкой " Мчатся бесы рой за роем". Её она выставила на стол перед Димкой и присела напротив, готовая отвечать на все последующие вопросы.
55.
В шкатулке, перевязанные розовой атласной ленточкой, хранились документы и немногочисленные семейные реликвии покойной матери. Димка с трудом развязал ленту и стал перебирать содержимое связки. Роза смотрела на его покалеченные пальцы, но ни о чём не спрашивала.
Между документами, завёрнутые в тетрадный лист бумаги, хранились нежные детские кудряшки, состриженные почти тридцать лет назад.
- Это мы тебя первый раз подстригли в годик! – гордо сообщила Роза.
Ещё одной удивительной реликвией оказался шерстяной носочек кукольного размера.
- Это я тебе из собачьей шерсти связала, когда ты ещё даже не вставал на ножки. Холодно в доме было, а собачья шерсть – она от простуды, даже от ревматизма помогает, - комментировала Роза.
Она не торопилась ни налить, ни закусить. Накрытый стол был декорацией. Главное же действие должно было произойти на трезвую голову и, по задумке Розы, совершить полный переворот в мозгах Димки, которого так и не сумела по-настоящему воспитать его покойная мать. Вырастила - да, но не воспитала!
Роза ждала этого дня, возможно, ради него и жила.
Первым делом Димка открыл аттестат. За ним он прилетел в этот город, нутром поняв слова молодой докторши:" С покалеченными руками надо искать умственную работу! Пусть даже и заново выучиться!"
Он решил поступать в юридический, чётко зная, что с его биографией сможет заниматься только адвокатурой. Защищать людей! Кого защищать? Таких, каким был он сам, как те "мальчики – ловкие пальчики"? Димке профессия адвоката казалась бессмысленной, но доходной. Совсем безвинно осуждённых он тогда ещё не встречал.
Роза подметила интерес к аттестату, но промолчала, не стала сотрясать воздух преждевременными вопросами. Димка взял новый документ, прочёл и замер в недоумении. Это была его метрика. Он её не видел ни разу, потому что первый паспорт получал во Дворце культуры, торжественно, а все подготовительные хлопоты взяла на себя мать. Его тогда больше занимало, в каких макасинах он поднимется на сцену, как будет оттуда выглядеть.
В метрике значилось, что его мать – Брук Раиса Моисеевна. Отец – Прусаков Петр Иванович. Вмешалась Роза.
- Мы с твоей мамой – сёстры родные. Я – старшая. А Петька Прусаков – сосед наш, шоферил на трёхтонке. Он от отцовства не отказывался, но и расписываться не хотел. Через год мы его обломали: денег дали на мотоцикл. Райка фамилию поменяла, и вы оба стали Прусаковы. А Петька на том ИЖе разбился по пьянке вдребезги. Правда, это уже года через два случилось.
Роза достала "Свидетельство о браке" и два "Свидетельства о смерти".
- Так что я тебе не баба Роза – я твоя тётка. Больше у тебя никого нет! Комнату вашу приватизировала я. Пропишешься и живи у меня! В вашей-то комнате - квартиранты, платят исправно.
Роза помолчала и перешла к другой, более общей теме.
-Негладкая у тебя жизнь получилась, но и у нас с Раисой она была без фанфар и ковровой дорожки. Старуха веером выложила перед Димкой несколько групповых детских фотографий с вписанным снизу, как штамп, названием " Детский дом № 6", город Нижняя Салда.
-Вот я, а тут - Раечка... Давай-ка её помянем, а завтра на кладбище, на могилку съездим!
В дверь опять постучали: нагло, торцом кулака. Роза, не спрашивая, кого черти носят, подала в узкий проём поллитровку и гонорар сунула под клеенку.
Ночью Димка спал плохо, перемалывая в голове новую информацию. Ему было непонятно, почему так важно было матери расписаться с этим Прусаковым, фамилию которого он носит как родную, хотя никогда не видел его. Почему сёстры общались как соседки, всю жизнь скрывая родство.
Утром он с Розой вышел на весеннюю улицу и бросился останавливать такси, чтобы до кладбища доехать.
- Не хрусти деньгами! – жёстко одёрнула его тётка. - Автобусом, как все люди, доберёмся!
(продолжение следует)