Не отнимай у бедняка землю и не цени забытые клады дороже посмертия своего. Увлекут, зачаруют. Здесь - моховина, только невидимая птица посвистывает, и пушистые винно-зеленые мхи уже готовы цвести по-мшиному. Спорами. На торфянике травы стоят прямо и густо, словно ели с просмоленными красными стволами, окружившие болотце душным священным кругом. И то, что зовется лягушачьим шелком, лежит на темной глади мелких заболотней. Торф. Мшисто. Воды стоячие, вижу покрытое илом дно.
В смеркающемся ельнике поет крапивник. Прозрачные светлые трели летят все выше, все выше - над болотными соснами, над угрюмыми елями, над кочками, падями, ручьями - и вдруг сухой хруст обрывает пойманную ноту, словно старая ветка треснула, и ломается песня.
Во влажном воздухе запах багульника слаб, но я вижу на том берегу, за убитыми ряской заводями, белые зонтики странных цветов. Цветет еще. Там, куда я не пойду, остовы болотных сосен. Их корни тонут в кислой дурной воде.
Я не дождусь болотных огней. Пытаюсь напомнить себе: растения гниют, выделяют газы. Гниют трупики бессчетных существ. Жизнь гниет. Мне нравится вечернее небо. Сколько влаги сейчас в каждом листке. Птицы одна за другой смолкают.
Я не верю в старика-болотника с глазами цвета болотной воды, с водорослями в мутно-зеленых волосах, да с хвостом ящерицы. Медянка неотступно следует за ним. Бездонные трясины он устилает свежей травой.
Вереск и трава Андромеды захоронены в торфе. Клюквенные ленты вьются по сфагновым подушкам. Я представляю себе ту дремотную древнюю живность - нет, животность - что вьется, трепещет, охотится, плавает, летает меж упругих стеблей водяных лилий, над их изъеденными улитками листьями. Хитрые охотники скрываются в ряске. Милые мои бесенята, болотные вы мои зверушки.
Я вспоминаю певицу других болот - вересковых. "Джен Эйр" была сакральным текстом. Девушка-эльф, рисующая птиц на ветках боярышника, не боялась странствовать по пустошам своей северной страны.
В честь Шарлотты Бронте был назван кратер на Меркурии. Эту честь она разделила с родными - Эмили, Энн и Бренуэллом.
Все говорили, что Эмили писала лучше, но я любила Шарлотту.
Меркурий - ближайшая к Солнцу планета. Может быть, поэтому его многочисленные кратеры названы в честь Боэция, Вагнера, Петрарки, Овидия, Достоевского, Йейтса...
На дневной стороне Меркурия температура может подниматься до + 440 градусов Цельсия, на холодной стороне - опускается до - 250 С. Названия у кратеров там, и правда, интересные. Кратер Бетховена, Толстого, Гойи, Феофана, Пабло Неруды, Шпителлера, Дали.
На Меркурии есть и свои долины. Шарлотта Бронте, болезненная и ранимая певица болот, гувернанток, сельских учителей, смогла воспеть странную прелесть английских долин, как никто другой. Лощина, вереск, дождь убили ее.
Меркурий, вероятно, похож на ад. В аду может и не быть пламени. Только глыбы льда.
Поэтому - лишь иногда - идея давать меркурианским кратерам такие имена мне кажется странной.
Веласкес, Шуберт, Пушкин, Рафаэль, Тициан, Готорн, Кольридж, Мицкевич, Лермонтов, Свейнсдоттир, Шелли, Байрон, Бальзак. Суриков. Диккенс.
Не связано ли это как-то с мифом об Икаре?
Есть гипотеза, что внутри полярных кратеров Меркурия хранится лед. Пора возвращаться. Сырой запах с болота усиливается. Сумерки идут.
Меркурий италийский уделял сперва особое внимание торговле хлебом, потом же - простер длань над всей торговлей. Я вспоминаю, как Джен Эйр, скитаясь по вересковым топям, мечтала о куске хлеба.
Я выхожу на автостраду, окаймленную жаркими сухими соснами. Но откуда-то из низовий земли доносится острый, сырой, болотный воздух, и кажется - сейчас закричит выпь.
"...и отяжелеет кузнечик..."
Священная триада - сера, соль, ртуть. Меркурий. Ртуть - это душа. Меркурий - душа. Но мне не хочется думать, что душа Шарлотты заключена в кратере, куда, возможно, никогда не проникает солнце...или держится жар, способный расплавить свинец...и об этом думаю я, пока в лиловом небе ходят кругами ласточки.
Меркурий тоже есть в мире. Шарлотта Бронте - была.