Глава IV. Квинт Монтан, 2-я центурия, 1-го манипула, 3-й когорты
И вот мы вошли в Тевтобургский лес – дикую, унылую, недобрую местность. Покрытые чащей невысокие холмы и горы подступили к дороге, вьющейся по болотистой долине. Серые, угловатые скалы или огромные валуны торчали на холмах; наверное, это разыгравшиеся в далекие времена гиганты набросали их здесь, среди лесов и болот.
Что-то мрачное, колдовское и недоброе было в окружавшей нас природе! В памяти невольно всплывали слышанные от германцев сказания о великанах-турсах, о подземных карликах цвергах, о лесных колдуньях и крылатых валькириях. Среди дня показалось было, что погода начала улучшаться. Дождь перестал на какое-то время. Потеплело, и в рваных проемах между облаками появились куски голубого веселого неба. Но потом снова все потемнело, нахмурилось. Зашумел, завыл ветер, раскачивая вершины деревьев. Низкие, черно-серые, клубящиеся тучи ползли на лесистые склоны. Поднялась настоящая буря: дождь полил, как с петель сорвался, над горами, уже совсем близко, засверкала молния. Небо как будто лопалось, рвалось над нашими головами вместе с ударами грома. Казалось, сами германские боги, поднявшись из своих укрытий, из своих пещер, болот и священных рощ – ополчились на нас.
Воображение у меня разыгралось не на шутку. Клянусь Геркулесом, я видел то скользящие по воздуху меж древесных стволов и сучьев темные, как будто женские силуэты, то крошечных, безобразных людей, прячущихся между мшистых камней, хохочущих над нами. А иногда какой-нибудь валун, торчащий выше по склону горы, казалось, грозно хмурился, насупливая брови, гримасничал, точно голова варварского бога, торчащая из земли. Мне думается, и с другими солдатами творилось то же самое.
Невольно скользили по размокшей земле ослабевшие ноги, руки не так крепко держали оружие, как обычно. То и дело кто-нибудь из парней падал, оглашая проклятиями округу. Пора было уже остановиться и начать строить лагерь. Но места для этого были неподходящие, и мы упорно продолжали идти вперед, по малознакомой, враждебной местности; а за нами следом тащились повозки испуганных чиновников, купцов, продажных женщин, ремесленников, трактирщиков, скупщиков зерна, кож, вяленого мяса, торговцев рабами, - словом, всей той мелкой рыбешки, что облепляет туловище огромной армии во время длительного постоя.
Я остановился и присел на корточки, чтобы завязать ремешок у калиги, как вдруг услышал знакомый уже боевой крик и пение германцев. Отдаленный поначалу, этот зловещий звук грозно, быстро нарастал и неуклонно приближался. И сразу оглушающе громко завыли боевые рожки и букцины, зазвучали команды.
- К оружию! В строй! Собраться вокруг значков!
Клянусь Геркулесом, я даже не успел в этот раз толком испугаться! Кругом суетились солдаты. Толкаясь и ругаясь, они бежали к своим значкам. Некоторые, чтобы не терять времени, становились в первые попавшиеся ряды. Я вскочили и кинулся к своим товарищам. Кто-то схватил меня крепкой рукой и сильно дернул. Влетев в строй, я близко увидел лицо Марка. Наглухо застегнутый шлем с нащечниками странно изменил его, делая грубые черты правильнее и красивее.
- Что рот открыл, молокосос? – спросил ветеран, с каким-то зловещим весельем в голосе. – Рядом будь! Вон они, уже близко.
Германцы с криком мчались вниз по склону горы, густо заросшему соснами. Их были толпы, сотни, тысячи человек. Виднелись конные со значками – насаженными на древки серебряными изображениями диких зубров, вепрей и медведей. Очень скоро они уже были внизу, на лугу. Когорта, выстроившись в боевую линию, двинулась с места, и я шагнул вместе со всеми, держа перед собой щит. Кто-то с силой толкнул меня в спину, отчетливо выругался. Прищуриваясь от дождя, секущего лицо, я видел, как ярко-зеленое пространство луга передо мной съедается набегающей толпой.
- Дроты готовь!- прозвучала команда.
Что-то с силой ударило в мой скутум, едва не выбив его из рук. Я с удивлением увидел вонзившуюся в него, еще трепещущую стрелу с красным древком и белым оперением на конце.
- Бросай!- пронзительно, срываясь на визг, закричал в этот момент где-то рядом совершенно незнакомый голос. Если бы кто-нибудь сказал, что это был голос центуриона Гая – я бы сильно удивился бы этому, клянусь Приапом.
Марк разбежался, сделав несколько шагов. Он с силой метнул свой дротик, продев руку в ременную петлю. Не успев ничего подумать, ни прицелиться толком – я поступил так же. Было такое ощущение, словно не я это делаю это, а кто-то другой. Задрав во время броска голову, я увидел на миг темно-серое, низкое, закрытое тучами небо. По нему стаей неслись дротики, похожие на вытянувшихся птиц со сложенными крыльями, стальными клювами, сотнями выпущенные и с той, и с другой стороны. Слышен был громкий стук и звон, с которым они ударялись в щиты и панцири легионеров: словно множество железных молотков дробно стучали по металлу. Один из дротиков вонзился рядом с моей ногой и глубоко ушел в мокрую землю. Кто-то громко закричал совсем рядом, закашлялся, давясь, захлебываясь кровью.
Я наклонился и вырвал из земли вражеский дротик. А когда поднял глаза,- то с ужасом, от которого моментально заледенело в груди, уже недалеко от себя увидел густую толпу германцев. Сплошная стена раскрашенных щитов и выставленных фрамей стремительно надвигалась на нас, грозя смять, снести, втоптать в землю. Со страху я бросил в нее дротик тупым концом, как палку. Стоял жуткий шум: все кричали – и напавшие херуски, и наши парни.
- В строй, в строй! - едва различил я команду.
Марк снова был рядом, держа наизготовку тяжелый пилум. Я высоко поднял щит и тоже выставил вперед пику. Боковым зрением я видел чье-то лежащее на земле, неподвижное тело.
- Бегом вперед! Копьем бей!
Стараясь держать строй, мы побежали вперед, прикрываясь щитами. Марк снова вырвался вперед. Я видел, как он с разбегу просадил насквозь какого-то германца. «Бей, режь, круши!» неслось со всех сторон.
Все смешалось у меня в глазах. Маячило чье-то оскаленное, залитое кровью, заросшее бородой лицо. Я бил копьем, стремясь угодить в него, а оно попадало на что-то твердое, соскальзывая в сторону. Потом тяжелое древко вывернулось из руки, едва не вывихнув кисть. Сам не помню, откуда в руке у меня появился меч: я глупо махал им над головой, стараясь понять, куда идти и что делать.
Перед глазами качалась раздерганная куча людей. Иногда внезапно открывалось передо мной пустое пространство, и в десятке шагов от себя я видел ощерившихся, отпрянувших назад германцев. Длинные волосы метались по их плечам, они прикрывались щитами, целили в нас фрамеями и рычали, как дикие волки. От рунических знаков и металлических изображений животных рябило в глазах. Кто-то совсем рядом жутко взвыл, на невероятно высокой, душераздирающей ноте: казалось, человеческое горло не способно издать подобного звука. Под ногами у меня лежал человек с расколотой, размозженной головой. Вдруг сделалось как-то гораздо просторнее. Мы все дружно рванулись вперед.
Шагах в пятидесяти от себя я видел толпу убегающих германцев. Некоторые раненые отстали, с трудом ковыляя, напрягая все свои силы в тщетном стремлении спастись. Они оглядывались на нас: ужас и злость были написаны на их лицах, точно у зверей, попавших в западню. Марк Мероний, в стремительном рывке догнав одного из них, с размаху вогнал ему в прикрытую шкурой спину гладий. Он вошел как в масло, по самую рукоять. В этот момент я споткнулся и со всего разбега повалился в неглубокую яму с водой, загремев доспехом и подняв кучу брызг. Когда я с ошалелым видом выбрался оттуда, машинально отряхиваясь, – все уже кончилось.
Германцы снова скрылись в лесу. Наши парни возвращались обратно, собираясь под значки манипулов. Марк вразвалку, не спеша, с важным видом подошел ко мне, держа в руке длинный, тяжелый меч с блестящей рукоятью. Он был весь перепачкан болотной тиной и кровью.
- Ну и волка я сейчас завалил! – сказал Мероний горделиво.– Полюбуйся, какую живопыру взял у него…Красавец! Рукоять серебром покрыта. Настоящий скрамасакс, между прочим!
Я тоже с ног до головы был в грязи. Струйки мутной воды стекали по шлему и лорике, еще недавно столь блестящей, так старательно начищенной. Мимо провели пленного: голова у него была вся в крови, зубы спереди выбиты, на груди как будто корзину спелой вишни раздавили. Вид у германца был абсолютно потерянный. Потом я увидел знакомого легионера из третьего манипула: тот сидел на земле, закинув назад голову, выставив острый кадык, оскалив зубы, стонал и всхлипывал. Один глаз у него был выбит и болтался на какой-то, как мне показалось, тоненькой красной ниточке. Вокруг суетились товарищи.
- Ты не ранен?- спросил меня Марк, хватая за руки. – На плече, погляди-ка?
Я посмотрел – и верно: под плечом, с внутренней стороны, была длинная, кровоточащая и довольно глубокая рана. Короткий шерстяной рукав туники был разорван.
- Это тебя дротиком задело вскользь. А ты и не заметил? Вот что страх с человеком делает. Да что там, у меня самого до сих пор колени дрожат… Надо зашить скорее. Идем со мной.
Он отвел меня к дороге, присел и достал из мешка нитку с иголкой – ту самую, которой вчера вечером штопал свои калиги. Облизав иглу языком, Марк принялся зашивать рану. Я невольно заскрипел зубами; но так был потрясен страшными впечатлениями этого дня, такое напряжение еще владело мной, что даже на эту боль я не обратил особого внимания. Вокруг были мертвые тела, - страшные, окровавленные, пронзенные насквозь дротами, с разбитыми или напрочь отрубленными головами. Шагах в десяти от меня валялся тот самый хилый солдатик, которого днем бил палкой центурион Фабий за лень. Германский дротик-ангон вошел ему прямо в рот, выбив зубы. Он лежал навзничь, широко разбросав руки и ноги, а из раскрытого, полного кровью рта торчало толстое древко. Непрекращающийся дождь монотонно стучал по стальным пластинам его лорики, и по свалившемуся с головы металлическому шлему.
Марк посмотрел на него и сплюнул. Это было его обычной манерой выражать свои чувства.
- Гляди-ка, - сказал он хладнокровно. – Этот еще и обделался перед смертью!
И действительно: между разбросанных ног мертвеца растекалась омерзительного вида лужа.
- Клянусь Венерой, не хотел бы я так умереть, - сказал Марк. Он снял с головы шлем и подставил дождю свою лысину. – В грязи, в крови, с германским дротиком в зубах. Еще и в собственном дерьме!
- А как бы хотел? – спросил я. Меня трясло, и зубы невольно вызванивали друг об друга. Марк засмеялся, отрывисто, грубо, резко и страшно, будто залаял.
- Да никак! –и он грубо выругался. – Я бы хотел жить вечно. Так ведь все равно не получится.
Он наложил последний широкий стежок, скусил зубами нитку и покачал головой.
- Порядок, - сказал он удовлетворенно. –Теперь все будет хорошо, приятель. Теперь заживет, как на собаке.
- Спасибо тебе, друг, – сказал я с чувством, обнимая его за плечо. Странно мне было, что Марк – этот угрюмый, вечно недовольный, грубый и недалекий, вроде бы, человек – заботится обо мне, как о родном брате. – Ты-то сам как? Что со щекой?
- Это ерунда, - сказал ветеран, ладонью размазывая кровь. – Пустяки, царапина! Кончиком меча успел резануть германец перед смертью.
Он наклонился, зачерпнул пригоршню воды из лужи и умылся. Потом снова искоса глянул на пригвожденного к земле парнишку.
- Такое я уже видел в Иудее, - заметил он. – Иные по три раза в бою обделаются. Вот почему всегда полезно облегчиться перед сражением. Все как-то пристойнее. Ты-то не наложил полные подштанники?
- Да вроде бы нет, - сказал я с шутливым видом. – Вроде-бы сухие пока.
Я как будто вполне овладел собой, даже дрожь почти унялась.
- Молодец, - сказал Марк серьезно. - Для парня, впервые попавшего в такую серьезную заваруху, ты держался молодцом.
- Серьезно? – спросил я. «Молодцом?» Это я-то, который не соображал ничего? Который бросил во врага дротиком, точно простой палкой?
- Молодцом, молодцом, - повторил Марк. Видно было, что думал он уже о чем-то другом. – Однако снова пора строиться. Вон и центурионы орут вовсю. Наш дурачок Гай прямо покраснел весь. Похоже, эти псы скоро опять на нас навалятся. Ну и денек, будь он проклят! Ну и денек, бессмертные боги!
На дороге царил полный бардак. Легионеры сносили на повозки стонущих раненых, били лошадей и мулов палками, вытягивая телеги из грязи. Всадники в развевающихся по ветру плащах проносились в различных направлениях, как будто черные птицы беды. На обочине лежали убитые. Раненая стрелой лошадь билась в постромках и оглушительно ржала до тех пор, пока Умник Секст не прикончил ее ударом тяжелой германской палицы. Застрявшую посреди дороги повозку гражданских наши парни опрокинули, рассыпав их вещи по дороге, и изрубили топорами в щепки, открывая проход. Семитского вида старик, с большой лысиной и длинной курчавой, полуседой бородой стоял рядом с потрясенным видом, наблюдая, как легионеры равнодушно топчут в грязь его добро. К нему испуганно жалась черноглазая девочка лет восьми, закутанная в черный платок. Солдаты шагали мимо, обходя старика. Потом какой-то парень из третьего манипула, злобно нахмурившись, с силой толкнул его в сторону тупым концом копья.
- С дороги, иудей! - крикнул он строго.
Наша центурия построилась на поле рядом с дорогой. Сделали перекличку: в строю недоставало восемнадцати человек. Семеро из них были убиты и лежали сейчас в самых разнообразных позах на мокрой траве. Дождь, припустивший с новой силой, барабанил по мертвым телам, прикрытым плащами.
- Вот оно как бывает, - сказал Марк задумчиво. – Утром вышли себе спокойно из лагеря, никакого лиха не ждали. А теперь семерых человек из центурии как не бывало. Как будто и не рождались на свет… Одним махом слизнул их Орк, отправил к себе в пасть! Да еще больше раненых; кто-то из них тоже не увидит завтрашнего утра. Вот она, солдатская судьбина. Помнишь нас вчерашний разговор? Кто знает, что нас ждет еще сегодня?
Он устало потер ладонью лицо, размазывая по нему грязь и кровь.
- И этот дождь, будь он проклят! Ну как воевать при такой погоде? Вправду, что ли, германские боги ополчились на нас? Мерзкая страна!
Мы довольно долго стояли в поле, пропуская мимо себя обоз. Повозки гражданских катились в два ряда, вперемежку с телегами, на которых везли баллисты, деньги, раненых солдат. Некоторым доктора тут же, на месте, делали перевязки, и даже целые операции: вырезали из тела наконечники стрел, извлекали раздробленные куски костей из ран, отрезали раздробленные кисти и ступни. Если раненый умирал под ножом, его оттаскивали в сторону и бросали в кучу голых синевато-серых тел, наваленных у дороги.
Примерно два десятка пленных германцев, с угрюмыми лицами, многие из них окровавленные, наспех перевязанные грязными тряпками, копали могилу для павших. Мы не могли увезти с собой тела убитых, а оставлять лежать под открытым небом не хотели: нехорошо, если ими попользуются лисы да волки, а маны, души умерших потом будут бродить по земле и тревожить покой живых. Вдали, возле кромки леса, рассыпавшиеся в цепь легковооруженные солдаты, пращники-фундиторы и лучники, перестреливались с прячущимися за толстыми стволами германцами. Один из манипулов, построившись, ушел вбок по неширокой, вьющейся меж зарослей камыша дорожке: его послали выбить противника с близлежащего холма. Следом за ним рысью отправилась конная турма: галльские всадники, нахохлившись, накинув на голову капюшоны, уныло подпрыгивали на спинах своих невысоких лошадок, чавкающих копытами по грязи.
Я все посматривал на дорогу, надеясь увидеть тележку Квартиллы, и в ней черноволосую девочку Хрисиду, с которой еще сегодня ночью он вовсю занимался Венериными боями – до стона, до сладкой дрожи во всем теле, до тумана в голове… Так давно это было, казалось мне! «Что с ними?» думал я. «Целы ли? А если германцы прорвались и захватили их? Если я ее больше никогда не увижу?» Марк, ходивший собирать оружие с убитых римлян и обыскивавший трупы мертвых херусков, возвратился в строй.
- Да, братишка Квинт, попали мы с тобой в хо-орошую передрягу, - сказал он мне невесело. – Я разговорился тут с одним тессерарием. Он привез приказ нашему герою Фабию. Говорит, впереди было еще хуже. Германцы устроили там укрепление, самый настоящий oppidum. Представляешь? Пехотный манипул пошел в обход и попал под удар с фланга. Конница загнала наших ребят в болото. Только шестеро человек выбрались оттуда. Почти двести человек полегли на месте за каких-то полчаса! Вот как! Или же попали в лапы херусков… Клянусь Венерой, не знаю, что хуже. Лично я в таком случае предпочел бы броситься на меч.
- Будем надеяться, что до этого нам с тобой еще далеко, - сказал я угрюмо.
- Да уж! Нам с тобой теперь главное – выбраться отсюда живыми. Верно? Юноной клянусь, я не собираюсь подыхать в этих болотах. Нет, не собираюсь! - произнес наш Мероний упрямо, выдвинув нижнюю челюсть и оглядываясь по сторонам с таким видом, будто бросал вызов ополчившемуся на него миру. – Я еще увижу зеленые долины Италии, половлю рыбку в солнечный полдень под родным Неаполем! Ничего, приятель: дойдем до лагеря, разожжем костер, обсушимся, перекусим – сразу полегчает. Сколько еще стоять-то нам? Пора дальше двигать, - обратился он к проходившему мимо центуриону Гаю.
- Подождешь, - сказал тот хмуро и прошел мимо, к знамени, у которого центурионы когорты собрались на совещание.
Пленные германцы закончили копать и вылезли из ямы, побросав лопаты. Они были разного роста и разных размеров, на все лады: высокие и не очень, молодые сухопарые парни и зрелые, взрослые мужчины. Был среди них даже один старик, лет пятидесяти с лишком, с полуседой широкой бородой. Он смотрел на наших парней исподлобья, и все поглаживал бороду большой коричневой ладонью.
Солдаты сняли с германцев рубахи и кожаные плащи, с некоторых даже широкие штаны стянули; они стояли в одних набедренных повязках под дождем и дрожали от холода, от смертного страха. Центурион Фабий Клемент, с обнаженным мечом в руке, прошел мимо них.
- На колени, черви! - скомандовал он германцам.
Те переглянулись. Некоторые поспешно, послушно опустились на колени. Четыре или пять человек остались стоять, гордо подняв головы. Среди них был и старик с седой бородой. Он что-то вполголоса бросил сердито, резко, стоявшему рядом на коленях юноше. Тот вздрогнул испуганно, посмотрел на него и снова поднялся на ноги. Юноша этот очень походил на него лицом и фигурой; судя по всему, это был его сын.
Фабий заметил это, подошел к старику и спросил:
- Как тебя звать, старый?
Тот посмотрел в лицо центуриона, в его жестокие, холодно поблескивающие из-под шлема глаза, пожевал губами, и презрительно плюнул ему под ноги – плюнул самой настоящей слюной! Фабий удивленно покачал головой. Он посмотрел на германца, потом вниз, на свой меч, и вонзил его блистающее лезвие старику в живот. Некоторое время он задумчиво наблюдал за судорогами бьющегося под ногами тела, за тем, как хлещет на землю широкая рубиновая струя. Потом отошел обратно к строю.
- Они ваши, ребята, - крикнул центурион. - Выходи вперед, кто хочет позабавиться!
Несколько наших ребят торопливо шагнули из строя. И Марк тоже пошел! Они, не спеша, приблизились к пленным. Видно было, что им хотелось продлить удовольствие.
- Только быстро!- крикнул им Фабий. - Времени мало! Так что давайте без затей. И прибавил весело: «Hoc aget (Делай свое дело)!» Это был обычный возглас жреца перед жертвоприношением.
Пленных перебили в три минуты. Тому молодому парню, сыну убитого старика, который в оцепенении стоял над трупом своего отца, мой приятель Марк Мероний сначала ловким, прямо-таки цирковым движением подрезал поджилки на ногах своим отточенным мечом. Когда тот со стоном упал, Марк сел на него сверху, прямо на грудь, отложил гладий в сторону и достал из ножен большой кинжал. Еще живому, он отрезал херуску уши, и только после этого перерезал глотку. Он действовал умело и споро, как мясник в своей лавке, и даже почти не забрызгался кровью. Я посмотрел по сторонам: большинство солдат глядели на расправу равнодушно, с усталыми лицами, думая, очевидно, о своем. Некоторые улыбались и переговаривались между собой, обсуждая поведение пленных перед смертью и действия наших товарищей. Один молоденький солдатик оглянулся на меня с выражением недоумевающего ужаса на лице – как будто спрашивал: «Это так нужно? Это правильно?»
Тела своих убитых мы побросали поспешно в яму и присыпали сверху землей, притоптали, навалили несколько камней, полили сверху вином и воткнули в землю толстую палку, на которую надели снятый с убитого легионера шлем.
- А зря ведь это сделали, - заметил Марк, подходя ко мне и вытирая полой плаща лезвие. – Херуски придут, увидят шлем, разроют могилу, тела вытащат и бросят на съедение зверям. Ну да ладно. Теперь уж все равно. Придем в Ализон – поставим им кенотаф. Ты видел старика-германца? А? Каков? Как он плюнул-то, а? Будто из железа кованый старец… Если у них в войске много таких – туго нам придется, как думаешь? Все-таки до чего упрямый народ…- добавил он, и толкнул меня в плечо. - Ну ладно, пошли отсюда, что-ли! Нам еще долго топать-то…