ХЛЕБ БЛОКАДЫ.
…
Сон разума уже породил чудовищ…. Я предлагаю честно посмотреть в глаза этих новорожденных.
…
Зимой стало совсем туго….
На окраинах осаждённого Города показалась Смерть. Она по-хозяйски направилась в густонаселённые кварталы. Намереваясь обосноваться там надолго….
Люди стали умирать пачками…. Вымирали целыми кварталами. Целые дома стояли пустыми и покойников, которые лежали в квартирах, некому было даже похоронить. По улицам этих кварталов слонялись неприкаянные призраки, они охраняли покой и порядок. Покой. Порядок.
ПОКОЙ И ПОРЯДОК….
В эти мёртвые, заиндевелые кварталы боялись соваться даже мародёры. Хорошо хоть зима выдалась холодная и снежная: благодаря чему неприкаянные, бесхозные трупы на улицах быстро окоченевали. Замерзали настолько, что их не могли погрызть даже крысы. Впрочем, крыс в этом Городе к середине зимы почти не осталось. Все крысы из Города ушли, когда поняли, ЧТО ожидает этот Город впереди….
Когда Молох начнёт перемалывать….
Отныне крысам в этом Городе делать было нечего…. Город намеревался сражаться и выстоять любой ценой. Город был готов принять любые мучения. Из Города улетели также все вороны и уползли все мыши. Короче, исчезла вся сопутствующая, бесполезная шваль, которая в первую очередь чувствует приближение Холода, Голода, Болезней и СМЕРТИ. Лишений. Остались только Воины и те, кто намеревался сражаться. Осталось гражданское население, которое не удалось эвакуировать. Остались Люди. Горожане. Причём, они остались именно по идейным соображениям: потому что это был их Город, и они намеревались разделить с ним его печальную судьбу до самого трагического конца. Они предельно ясно выразили свою мысль: «Ни в какую эвакуацию я не поеду».
Молох начал перемалывать….
Ужас расползался по городским улицам. Воздух звенел от Горя. Всем казалось, что в атмосфере царит запах разлагающихся трупов. Но этого не могло быть по определению! Стояли лютые морозы. Трупы не разлагались. Это была лишь очередная метафора Страха. Губительное, навязчивое наваждение.
Город окончательно погрузился в мрачное оцепенение, как в пучину колдовского проклятия.
Никаких проблесков надежды….
Все понимали, что впереди будет ещё хуже….
Все понимали, что им предстоит выдержать самую длительную и самую бесчеловечную Блокаду в истории войн, которые когда-либо велись на планете. Это будет чудовищное злодеяние. Может быть, самое чудовищное из всех совершённых когда-либо. И жертву заплатить придётся огромную. Непомерную.
Все понимали, что предстоит принять все самые страшные муки военного времени, каковые только можно себе представить. Мир ещё ужаснется впоследствии, когда узнает, какие испытания обрушились на этот великий Город в эту великую Блокаду.
Все понимали, что выживут лишь немногие и от Города останутся только руины. Под кладбища будут отведены стадионы. Крематории будут работать круглосуточно. На месте скверов будут братские могилы. Умирать будут семьями, родами и кланами, прервутся разветвлённые династии и генеалогические деревА. И живые позавидуют мёртвым….
А ненасытный Молох будет продолжать перемалывать….
Но все также понимали: если в этот Город войдёт враг, то от этого Города не останется даже того немногого. Возможно, не останется вообще – НИЧЕГО. Этот Город был Родной…. Поэтому все продолжали терпеть, хотя всё это находилось уже за гранью человеческого терпения. Здесь начиналось что-то запредельное. На что просто люди, в принципе, не способны. На что способны только Люди. Только Люди способны проявить такое нечеловеческое мужество.
Сомнений не было. Все намеревались эту жертву заплатить. Сполна.
А Молох жевал….
Смерть шла по Городу и косила…. Косила…. Косила напропалую….
…
Макару отчасти повезло. Макар работал на хлебовозке. Думаю не нужно объяснять, какое значение приняло слово «хлеб», когда в Городе начался повальный мор от Голода, Холода и Болезней. Когда пришли, собственно, Лишения.
Хлеб, это – Жизнь. И других синонимов у этого слова больше не было.
Макара на фронт не призвали. Ещё осенью им всем, водителям машин обслуживающих хлебозавод, зачитали Приказ, из которого следовало: теперь они все считаются призванными в действующую армию и на них больше не распространяются гражданские законы. Теперь они, - фактически, - военнослужащие и работать им предстоит по законам военного времени:
За измену Родине – расстрел….
За прогул – расстрел….
За кражу груза – расстрел….
За порчу груза – расстрел….
За саботаж – расстрел….
За пререкания с начальством – расстрел….
За невыполнение наряд-задания – расстрел….
Отказ от сверхурочных, это – измена Родине, а за измену Родине – расстрел….
Поломка без уважительных, это – саботаж, а за саботаж – расстрел….
Опоздание без уважительных, это – прогул, а за прогул – ….
Когда им зачитали Приказ, напарник Макара тайком ему шепнул:
- Лучше б на передовую послали…. Там хоть фрицы убьют, а не свои.
И они оба рассмеялись….
И ОНИ ОБА РАССМЕЯЛИСЬ!
…
Вот как выглядела развозка хлеба в блокадную зиму….
Глубокой ночью, сразу после погрузки Макар подъезжал к заводским воротам. Контролёры машину тщательно досматривали и придирчиво проверяли накладные. Потом дотошно обыскивали Макара. После чего в кузов машины садилось два мордатых автоматчика, а в кабину – Офицер из особого отдела. Причём, автоматчики держали свои автоматы снятыми с предохранителя. Офицер также был вооружён автоматом и свой пистолет держал наизготовку в руке, а не в кобуре. У них был приказ стрелять без предупреждения. Такие меры предосторожности были приняты после того, как бесследно пропали три машины с Хлебом. Поговаривали о диверсантах и вредителях.
БЕССЛЕДНО…. ТРИ МАШИНЫ…. С ХЛЕБОМ…. В БЛОКАДУ….
Стоимость этого груза вряд ли как-то можно выразить в денежном эквиваленте. Потому что эти машины развозили – Жизнь. А деньги?.. А с денег каши не сваришь и голодных детей ими не накормишь.
После окончания всех проверок и процедур заводские ворота открывались, и машина гружёная Хлебом на полных газах вылетала с территории завода. Ворота быстро закрывались. Стремительно набрав максимальную скорость, машина неслась по пустынным ночным улицам окоченевшего, оцепеневшего от ужаса Города, ловко лавируя среди многочисленных воронок, завалов после обрушений, разбитых трамвайных путей и противотанковых ежей. Макар был хороший водитель. Опытный. Бывалый.
Это было мрачное, фантасмагоричное зрелище: одинокая машина гружёная Хлебом, с потушенными фарами несущаяся по призрачно пустым улицам полуразбомбленного Города….
Останавливаться было нельзя. Сбрасывать скорость тоже – нельзя. Всё нужно было делать чётко, быстро и на пределе своих физиологических возможностей. Офицер мог и врезать рукояткой пистолета по зубам, если ему вдруг начинало казаться, что всё происходит недостаточно проворно. Поговаривали, что одному такому нерасторопному он прострелил ногу. Офицер был злой как собака и его мордовороты с автоматами наизготовку выполняли все его команды беспрекословно. Пристрелить могли в лёгкую! Офицера определили на завод, чтобы он покончил с пропажами Хлеба раз и навсегда. И при нём Хлеб, действительно, перестал пропадать.
Офицер всех называл «с-суками». Выражал свои мысли Офицер предельно чётко: «Молчать, с-сука…. Шевелись, с-сука…. Убью, с-сука…. Пашёл на ***, с-сука….» Офицер никого не боялся. Предположительно, он не боялся ни Сатаны, Ни Бога, ни Страшного Суда. Предположительно, он боялся только того, что за нерадивость его исключат из партии. Впрочем, Офицер знал от этого противоядие: если таковое произойдёт, он намеревался немедленно пустить себе пулю в лоб. Его не мучили неврастенические фобии, общаться с людьми он не умел, он умел только приказывать. К себе он относился ещё беспощадней, чем ко всем остальным.
У него был Приказ – покончить с пропажами Хлеба.
Макар развозил Хлеб по госпиталям и воинским частям. Это была очень опасная и ответственная работа. Машины с Хлебом были любимой мишенью стервятников. Стратегической! За ними охотились целенаправленно. Фрицы понимали, какую ценность для защитников Города имеет этот Хлеб. Они считали, что лучше разбомбить машину с Хлебом, чем с боеприпасами. Они справедливо полагали, что это нанесёт бОльший урон по боевому духу оборонявшихся.
Макара обстреливали раза три…. Первый раз очередь прошила капот и, когда машина, заглохнув, превратилась в лакомую мишень,… стервятник почему-то не пошёл на разворот и не стал добивать. Улетел за горизонт. А Макар так и сидел, оцепенело обхватив баранку, и ждал неминуемого. Потому что есть Приказ – машину не покидать ни при каких обстоятельствах!
Повезло ему тогда.
В другой раз Макару будто что-то торкнуло в голову и он, вопреки Приказу, успел таки выпрыгнуть из машины на полном ходу и, буквально через секунду её разнесло в клочья от прямого попадания.
Опять повезло.
На допросе Макар сказал, что из машины его выбросило взрывом. И тут ему снова повезло, что Офицер поверил.
В другой раз…. Впрочем, хватит ворошить. А то, как бы чего не наворожить. Не буди Лихо, пока оно тихо.
Словом, это была – опасная работа. Но ещё хуже доставалось тем, кто подвозил на завод муку. Тех бедолаг при погрузке на железнодорожных узлах бомбили и обстреливали просто непрерывно. Те, растянувшись в длинную цепочку, шли караванами через линию фронта, по единственной дороге из осаждённого Города. Шли безо всякого прикрытия. На удачу. По льду замёрзшего озера. Лишь изредка в воздухе появлялось звено истребителей сопровождения и, покружив немного, тут же уходило в направлении фронта. И лишь на одной из машин была смонтирована зенитная установка, которую стервятники при налёте норовили уничтожить в первую очередь.
И когда переставала огрызаться зенитка, все они становились Мишенью. Лёгкой Добычей. Жертвой.
Тех бедолаг бомбили и уничтожали уже планомерно и организованно. С помощью тяжёлых бомбардировщиков. Бомбили сплошным ковром, от чего кололся лёд и десятки машин с грузом уходили под воду. Среди тех шоферов людские потери были как в пехотном батальоне. Каждая такая ходка – за год жизни! А за невыполнение наряд-задания дома ждал – расстрел….
После каждой ходки они со смехом рассказывали о своих приключениях.
ОНИ СО СМЕХОМ РАССКАЗЫВАЛИ О СВОИХ ПРИКЛЮЧЕНИЯХ.
Так что Макару и с этим отчасти повезло.
…
Паёк у Макара был хороший. Усиленный. Он не голодал. Но у него дома, в большой коммунальной квартире, была больная мать, неработающая жена и дочь, инвалид от рождения. Дочь свою Макар очень любил. Несмотря на то, что она была инвалидом по зрению, она очень красиво играла на фортепиано и Макар любил слушать живую музыку в её исполнении. Сам он был малограмотным рабочим парнем, но дочери своей рассчитывал дать хорошее образование. Ради неё он был готов на всё. Педагоги говорили, что у неё талант и его нужно развивать.
К середине зимы стало совсем туго…. Люди от Голода умирали прямо на улицах. Брёл, брёл себе человек, внезапно падал и уже больше не поднимался. А по ночам ездили грузовики, которые эти трупы собирали.
Молох жевал…. А Смерть косила…. Косила…. И косила….
Когда дочь начала голодать, Макар стал красть Хлеб….
Он знал, чем рискует, но безучастно смотреть на то, как угасают его родные, он не мог. И потом, он все равно не мыслил себе жизни без своих родных и за свою дочь был готов пожертвовать ею безоговорочно. Так что Макар знал, на что шёл….
Это называлось – ВзятОк. Брать ВзятОк. Только одна буханка в смену. Каждый имел негласное право взять одну, - ТОЛЬКО ОДНУ! - буханку в смену. В принципе, крали все. И начальство до поры до времени закрывало на это глаза. Потому что начальство – ТОЖЕ крало.
Не нам этих Людей судить….
Возникали определённые проблемы с вывозом этого ворованного Хлеба за территорию, ведь все машины тщательно досматривались. Но для русского человека что-то безнаказанно с****ить прямо из рта даже сквозь плотно стиснутые зубы никогда не представляло особой проблемы. И чем больше препон возникает в осуществлении преступного замысла, тем большие чудеса изобретательности проявляет русский человек. Сорный народ. Ох, сорный! Строптивый и своенравный! Только Страх, да Силу понимают.
Впрочем, не нам этих людей судить.
В каждой машине были оборудованы свои тайнички, нычки, скрытые пазухи и полости, в которых каждая выезжающая с территории хлебозавода машина тайком вывозила одну, - СТРОГО ОДНУ! - буханку Хлеба.
Не до жиру. Только чтобы выжить. Только чтобы ноги не протянуть с голодухи.
Повторяю ещё раз: не нам этих людей судить!
Когда Макар приходил с работы домой, там его уже нетерпеливо ждала вся семья и все соседи по коммуналке. Макар молча доставал из-за пазухи ворованную буханку чёрного, ноздреватого хлеба и отдавал её жене, а сам уходил к себе в комнату, где, не раздеваясь, заваливался на диван и почти сразу засыпал. Жена тем временем шла на кухню. Соседи шли за ней следом и в мрачной тишине честно делили эту буханку между всеми, кто жил в коммуналке. Неплохой довесок к голодному пайку. Именно благодаря этой Макаровской буханке многих ещё до сих пор не так и покинули силы. Да что там силы – появился шанс выжить!
Макар приносил с работы Жизнь. Он её крал эту Жизнь. Да, крал! Может быть, крал у тех раненых, которые недополучали свою пайку в госпиталях, может быть у тех ополченцев, которые отмораживали себе руки и ноги в окопных сугробах. Макар знал, что он крал этот Хлеб у них!
Крал, фактически, Жизнь….
Но в одиночку и тайком Макар эту Жизнь не трескал. Он её честно делил. Делил поровну на девять человек: на всех проживающих в коммунальной квартире.
Может быть, скажете вы, боялся того, что соседи стуканут?
Да! Могли и стукануть…. Могли…. Был такой страшок. А без Страха тоже жить нельзя. Без Страха и никакого порядка не добьёшься. И потом….
Не нам этих Людей судить. Далеко не нам….
Так продолжалось до тех пор, пока в дело не вмешался Офицер. У него был приказ – покончить с воровством Хлеба! Он был человек дела и всё что ему поручали, он выполнял безукоризненно. Сначала Офицер наладил охрану транспорта за пределами заводской территории, а потом решил разобраться со ВзяткАми.
Было устроено собрание. На этом собрании Офицер коротко и ясно предупредил шоферню: первый, кто попадётся со ВзяткОм, будет в тот же день расстрелян на заднем дворе хлебозавода. Вид у него был самый решительный.
И что вы думаете? Это возымело действие?
Наверное, вы догадались, что ВзяткИ как брали, так и продолжили брать.
Более того, после собрания вся шоферня кощунственно подсмеивалась над угрозами Офицера, потому что за ВзятОк стрелять надо было весь хлебозавод, включая самое высокое начальство.
ВСЕ СМЯЛИСЬ, НАД ТЕМ, ЧТО ОН СТРАЩАЛ ИХ РАССТРЕЛОМ!
…
Макар попался через три дня….
Не повезло ему в тот день.
Не исключено, что кто-то его вломил, уж больно целенаправленно полёз контролёр под выемку карданного вала, где проволокой была привязана завёрнутая в чёрную тряпку буханка Хлеба.
Макара сразу же заволокли в караулку и начали писать протокол. Послали за Офицером.
…
- Ты ВзяткИ брал? – Спросил Макара пришедший Офицер.
- Брал…. – Макар снял шапку и опустил голову.
Макар рассчитывал на то, что повинную голову меч не сечёт. Может и замнётся, зачтётся раскаяние, он ведь был на хорошем счету у Офицера и начальства. Замечаний никогда не имел.
Авось пронесёт. Авось зачтутся старые заслуги.
- Признаёшь? – Уточнил Офицер
- Признаю…. – Виновато качнул головой Макар.
И вот тут Макару вновь не повезло. Не легли сегодня звезды бриллиантовой дорогой! До сегодняшнего дня везло, а тут не повезло. Нужна была показательная жертва. Законов военного времени ведь никто не отменял.
Офицер колебался недолго. Жертва нужна была категорически! Выбор Офицера пал на Макара.
- Занесите признание в протокол…. – Распорядился Офицер.
Когда протокол оформили и в нём расписались Макар и понятые, Офицер снова долго посмотрел на Макара: видимо он всё-таки колебался в принятии окончательного решения.
Макар не смог выдержать взгляд Офицера и отвёл глаза в сторону.
Это решило исход дела: Офицер не любил, когда допрашиваемые отводили взгляд в сторону. Он считал этих людей слабыми. А слабые сейчас не имели права на жизнь.
- Ты ответишь за это…. Взять его…. – Распорядился Офицер.
И тут Макар понял, что дело – швах.
- В штрафбат отправите? – С надеждой уточнил Макар.
- Какой штрафбат? Тебя расстреляют, гнида. По закону военного времени. Я вас предупреждал: ВзятОк больше не брать. Вы не послушались. Я обещал, что расстреляю первого, кто попадётся. Ты – попался. У меня – приказ. ВЫ У МЕНЯ, ****Ь, КРОШКИ ОТСЮДА БЕЗ СПРОСУ НЕ ВЫНЕСИТЕ!
Макар понял, что это – конец. Без балды. Дошалились….
Почему-то мордовороты замешкались. Почему-то они не сразу скрутили Макара.
Макар, не ломая трагедий, встал на колени и обратился к Офицеру:
- За себя не прошу…. Дочь у меня – инвалид по зрению. Жена. Мать больная. ЗА СЕБЯ НЕ ПРОШУ…. Позаботьтесь об эвакуации. Спасите их. Сгинут без меня…. ЗА СЕБЯ НЕ ПРОШУ. ГОТОВ ПРИНЯТЬ КАРУ ПО ЗАКОНАМ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ. ЗА РОДНЫХ ПРОШУ…. НЕ ОСТАВЬТЕ….
И тут Офицер сорвался.
- Встать, падла! Разжалобить хочешь?! А когда раненые в госпиталях Хлеб не дополучали, ты о чём, гнида, думал?!!! – Офицер замахнулся, чтобы ударить рукояткой пистолета по зубам.
Макар даже не закрылся руками. Макар затравлено, с отчаянной мольбой посмотрел в глаза Офицера. ОН ЗА СЕБЯ НИЧЕГО НЕ ПРОСИЛ!
- Каюсь,… вину свою признаю,… за себя не прошу,… родные,… двенадцать лет дочери…. – вновь забормотал Макар.
Макара подхватили под руки дюжие мордовороты и потащили на выход.
- НЕ ОСТАВЬТЕ. В ЭВАКУАЦИЮ! УМОЛЯЮ! – Возвысил голос Макар.
Сразу после смены Макара расстреляли….
Согнали всех заводских на задний двор, по быстрому зачитали Приговор и так же по быстрому шлёпнули. Чтобы никому не повадно было! Чтобы Страх не теряли!
Расстреливали его короткими автоматными очередями дюжие, розовощёкие мордовороты из офицерской свиты….
Когда Офицер закончил читать Приговор, Макар вновь зашептал в спину Офицера: « В эвакуацию, командир…. Богом молю…. Не оставь…. Поспособствуй…. Сгинут ведь…. Грех на душу не бери….»
Офицер обернулся, зыркнул на Макара страшным, лютым взглядом, но так ничего и не ответил….
Расчёт взял наизготовку….
Макар, чтобы не заорать от страха и боли, вцепился в ворот фуфайки зубами и зажмурил глаза. От мешка на голову он отказался….
Когда Макара расстреляли, к его трупу подошли несколько человек из начальства и Офицер. Все удостоверились, что Макар – мёртв.
Все затравленно уставились на Офицера, ожидая дальнейших приказаний.
- Адрес?.. – Сказал Офицер, презрительно посмотрев на начальника смены.
- Какой адрес? Ч-ч-ч-ч-чей? – Заклинило от страха начальника смены.
- Адрес его родных. Нужно срочно эвакуировать. Не выживут…. Я – обещал….
- С-с-сейчас,… в отделе кадров нужно документы п-п-п-п-паднять.
- П-п-п-п-п-падними! – Передразнил Офицер. – Реши этот вопрос немедленно. Развели тут воровство социалистической собственности.
…
А ночью Офицер снова сопровождал очередную машину с Хлебом….
И на них было совершено нападение….
Их обстреляли….
На них напала банда дезертиров. Тех, кому терять было уже нечего. Тех, у кого не осталось ни Души, ни Родины, ни Совести. Потерянные, вырванные с корнем люди. Бесы. Особо опасные тем, что противопоставили себя всему святому, что только есть на этом свете. Зверье. Нелюди. Нежить. Тупые, беспощадные скоты.
Офицер терпеливо охотился на них всё это время. Он словно чувствовал, что рано или поздно эти вновь нападут. Эти не успокоятся. Эти только на время затаились, чтобы потом ударить исподтишка и побольнее. Офицер специально катался на хлебовозах по самым опасным маршрутам для того, чтобы застать бандитов врасплох. Специально подставлялся. Специально рисковал собой. Брал на живца. У Офицера был Приказ – покончить с пропажами Хлеба и он намеревался его выполнить.
И вот живец сработал….
Сначала бандиты застрелили шофёра….
Офицер и его мордовороты ввязались в свой последний бой. Помощи им ждать было неоткуда. Сначала подстрелили одного розовощёкого мордоворота, потом второго. Бандиты вознамерились отбить этот груз, во что бы то ни стало. Офицер намеревался отстоять этот груз, во что бы то ни стало. И по возможности уничтожить наибольшее количество нападавших. У него был Приказ – покончить с пропажами Хлеба. Он был хороший Офицер. Исполнительный. И Страх ему был неведом. Он сам был источником Страха. Он сам себя временами боялся.
Он убил минимум троих. Когда кончились патроны в автомате, Офицер стал закидывать нападавших гранатами и отстреливаться из пистолета. Когда кончились патроны в пистолете, он заполз под машину, одной рукой вытащил из голенища нож, а второй выдернул чеку из последней гранаты и сжал её в кулаке, намереваясь подорвать себя вместе с грузом и бандитами, если те рискнут приблизиться….
Так его и нашли…. Умирающего. С простреленными ногами. С пулевым в голову. И с осколочным в брюшную полость. С ножом в руке. И с гранатой, которую он сжимал в окровавленном кулаке. На его лице царила жуткая, удовлетворённая улыбка.
Он отбил груз…. Уничтожил бандитов…. У него был – Приказ…. И он его выполнил….
Как ни странно, Офицер был ещё жив. Он не умер даже по пути в госпиталь. Ему даже вознамерились сделать операцию и осмотреть его перед этим пришли два врача.
Офицер был без сознания.
Врачи склонились над умирающим.
Один сказал другому:
- Крепкий организм…. Удивительно, как он до сих пор борется? Что вы думаете по этому поводу?
Второй очень тихо процедил:
- Бесполезно…. Не жилец…. Кроме всего тут и позвоночник задет.
Один из них, будто покойника, полез накрывать умирающего простынею и тут Офицер….
И ТУТ ОФИЦЕР ПРИШЁЛ В СЕБЯ И ОТКРЫЛ ГЛАЗА!
- Кто такие? – Заскрипев зубами от злости, внушительно поинтересовался он, и его рука рефлекторно потянулась к тому месту, где должна была находиться кобура с пистолетом.
- Спокойно, капитан. Вы – в госпитале, мы – врачи, мы оказываем вам помощь….
- Заткнись, с-сука! – Яростно приказал Офицер. – Ног не чувствую. Чё с ногами сделали, мясники. Отрезали?!
- Спокойно, капитан. У вас ранение в позвоночник….
- Заткнись, с-сука! – Ещё яростнее приказал Офицер, его рука потянулась к нагрудному карману гимнастёрки.
Но гимнастёрки на нём уже не было.
- Где гимнастёрка?! – Офицер попытался рвануться куда-то в сторону.
На него тотчас навалились и удержали его.
Офицер нашёл в себе силы говорить приказным тоном:
- Там в гимнастёрке,… список людей,… нужно срочно эвакуировать…. – И в этот момент Офицер собрался с силами настолько, что смог возвысить голос. – ЕСЛИ НЕ ПОДСУЕТИШЬСЯ! Я ТЕБЯ ЛИЧНО, ПАДЛА, ПРИСТРЕЛЮ!
- Успокойтесь, капитан. Здесь ваша гимнастёрка. Что за люди?
- Родственники…. Дальние…. Лично…. Падла…. Я тебя запомнил………………… В ЭВАКУАЦИЮ….
На губах Офицера появилась кровавая пена. Он попытался вновь рвануться, на сей раз в другую сторону. На него вновь навалились, он конвульсивно дёрнулся и глаза его сначала параноидально выпучились, а потом бесчувственно закатились. Его стала бить крупная, лихорадочная, невменяемая дрожь….
Через полчаса Офицер, более не приходя в сознание, умер….
…
На полу лежала окровавленная гимнастёрка Офицера.
В толстых пальцах одного из врачей была серая бумажка из нагрудного кармана.
- Странно…. – Сказал тот, в чьих руках была эта бумажка. – У него фамилия Строгин, а здесь какие-то Колычевы.
- Оставьте, коллега. Капитан явно не в себе был. Бредил. Не придавайте этому значения.
- Думаете?
- Коллега…. Даже если…. Не в наших силах включить этих людей в списки эвакуируемых. У меня и связей таких нет. Я же не особист. Оставьте.
- И что прикажите с этим делать?
- Выбросить.
…
Не легли в тот день звёзды бриллиантовой дорогой. Никому не легли….
Через несколько минут эта скомканная серая бумажка лежала в тазу, вместе с окровавленными бинтами и тампонами.
На ней было написано:
Колычева Степанида Николаевна – 1882 года рождения.
Колычева Анастасия Владимировна – 1906 года рождения.
Колычева Ольга Макаровна – 1929 года рождения.
Лиговский проспект, дом № ….
…
Когда сняли Блокаду, по этому адресу не выжил НИКТО….
…
А ведь тогда так было НАДО: чтобы своих боялись больше чем врагов….
Только Страх. Только Сила. И по другому – НИКАК.
НУ НИКАК!
О. Новиков. 01.12.2009 г.
г. Санкт – Петербург.