1
То есть ослабленный.
Его фамилия – Петров, а в соседнем помещении работает Петрова. Никто этого не замечал, он и сам-то случайно сопоставил, зайдя за какой-то глупостью в отдел кадров. И не придал значения, и мы не предадим.
По вечерам он читал.
Чего еще делать непьющему холостому мужчине приличной квалификации. Возьмет с полки вместо пирожка книгу и читает. Например – Происхождение видов, Чарльза Дарвина. Не скажу, что это захватывающее чтение, но, наверняка, познавательное. Человек от обезьяны и обратно. Многие (и я в том числе) настаивают, что человек произошел напрямую от Бога, но многие аргументировано возражают. Как же, такая дрянь, и - от Бога?
Сомнительно.
И надо такому случится, что накануне отпуска попалась ему в газете заметка о математике Иване Панине, доказавшем, строго научно, божественное происхождение библии.
2
Или возьмем болезни.
Петрова еще вначале преобразований, с равнодушным ужасом охвативших нашу страну, беспокоило распространение СПИДа по планете, а позднее - всевозможных гриппов. Болела голова у человека за здоровье населения, говоря вульгарно.
А Иван Панин пятьдесят лет буквы в библии пересчитывал. В те времена не было еще компьютеров и, сидя на своей канадской ферме, считал Иван вручную. И заметил ряд ошеломляющих закономерностей. Сам Петров затруднился бы объяснить, но смысл примерно такой.
Каждая буква в библии стоит на своем месте и в расположении букв прослеживается четкая математическая функция, и изъятие любой из букв эту гармонию нарушает. А поскольку библию писали полторы тысячи лет разные люди, зачастую безграмотные совершенно, то эта математическая точность ничем иным, кроме как божественным планом, объяснена быть не может.
Петров задумался крепко.
На работе стали замечать его озабоченную мечтательность и отстраненность.
3
Грипп.
Болезни, редко, но бывают в жилу.
Вот заболевший Петров и воспринял грипп как подарок, что говорит о его полной погруженности в математические разгадки Ивана Панина. Думал – полежу дома, полечусь, поразмыслю над проблемой и сияющим откровением. Приобщусь тайн.
Петров - человек мыслей трепетных и неприколоченных, но дисциплинированный. Все предписания вызванного на дом врача выполнял строго. И в поликлинику ходил, отсиживая огромные очереди старушек в марлевых масках, и лекарства строго по расписанию принимал.
И думал. Есть же люди, способные думанье выделить в отдельный процесс.
И в конце думанья божественное происхождение библии не вызывало больше сомнения. Как не вызывали сомнения и осложнения, полученные в результате болезни. Как-то так получилось, что происхождение наложилось на осложнения.
Иммунитет слабый.
И проведать Петрова поручили Петровой, учитывая ее толерантность и его долгое пребывание на больничном.
Никто опять не задумался о том, что они однофамильцы. И мы не будем.
4
Пришла Петрова к Петрову и позвонила в дверь. И он открыл ей, и был приятно поражен, но и смущен. Своим домашним видом, красным носом и застиранными спортивными штанами эпохи гласности.
И стали они пить чай и разговаривать.
А в процессе разговора свернули на актуальную для Петрова тему математических закономерностей и почувствовали взаимную симпатию.
Писатель Чехов А.П., чью фамилию мой ворд печатает с маленькой буквы, принимая ее за множественное число уроженцев Чехии, говаривал, что рассказ можно написать и о пепельнице. И я стараюсь это подтвердить (если кокетничать, то стоит добавить – в меру своих сил).
Подтверждая этот, в некотором смысле, тезис, я описываю незначительные эпизоды жизни знакомых мне или выдуманных людей.
Так вот, выдуманный Петров с выдуманной Петровой почувствовали симпатию, перерастающую в нечто большее. И почувствовав ее, устремились навстречу друг другу, сметая все барьеры на пути. Барьеры: мужа, детей и совместное владение жильем - со стороны Петровой, и закоренелое холостячество - со стороны Петрова.
5
Я люблю читать маленькие рассказы и, со своей стороны, стараюсь писать такие же, не утомляя читателя. Поэтому подхожу к концу повествования.
Устремясь навстречу, они столкнулись лбами сначала в фигуральном смысле слова. А в буквальном столкнулись на следующий день - в процессе приготовления яиц. Петров предложил гостье глазунью, а она предпочитала омлет с добавлением соды (для пышности) и кусочков колбаски.
Петрова понять можно - суровый холостяцкий быт, где завалявшаяся в кармане конфета воспринимается как подарок инопланетного разума, приучает к рациону простому и незамысловатому. А тут омлет. Он до этого из яиц два блюда знал: яйца разбитые (яичница) и яйца вареные (в мешочек). И как-то его эти манипуляции с молоком и содой насторожили. О чем он Петровой и сказал.
Старый холостяк не любит нового и авангардных тенденций.
Но и Петрову понять можно. Она же хотела привнести в его быт уют и согласие, а еще – не до конца реализованную всесокрушающую нежность. И тоску по ласке, недополученной в детстве, опять же испытывала.
Нежность, вообще, страшное оружие. Меня лично не раз ей сокрушали как ломом.
6
Сидят Петров с Петровой на кухне и горестно молчат. Чего тут скажешь, кроме легендарной фразы бывшего премьер-министра или кем он там был.
И омлет недоделанный в миске густеет на глазах.
И яичница несъеденная заветривается.
И чайник остывает. Вот чайник мне больше всего жалко, по мне чайник – это символ, который управляет семейной жизнью. И Петров - любитель чайку погонять перед телевизором с сигареткой или рюмашкой водки, чего уж там. И Петрова такая же. А вот не сложилось. Из-за ерунды.
Или не из-за ерунды, а из-за очень серьезных вещей и понятий. Потому что способ приготовления яиц, это не такой пустяк как кажется. Это важно, и, уступив в одном, придется всю жизнь играть по чужим правилам. Петрова, может, мужа ненавидела из-за этой яичницы. И снова нестыковка. И опять молча глотать слезы обиды с растекающимся желтком.
Какое уж тут совместное ведение хозяйства.
Посидели и разошлись, попрощавшись неловко.
Петров решил было выпить, но удержался, а Петрова выпила таки, но чуть-чуть - фужер красного вина.
Дома.
Одна.
Бутылка красного крепленого с прошедших праздников осталась, муж-то у нее не пьет, по сути. Так, иногда нажрется в аванс или подсчет, что, согласитесь, и не пьянка вовсе, а большая пошлость.