эти слова были сказаны сестре в порыве откровенности, к которой иногда невольно подталкивает телефонный разговор.
- Скажи ему об этом, иначе он не поймёт тебя, - заторопилась с ответом сестра.
- Сказать...- пауза затянулась, оборачиваясь непозволительной уже роскошью общения.
Не сказала. Не могла, не хотела, не умела ? Она бы и не нашла внятного объяснения, но « не хочу говорить об этом « было её решением, её мыслью.
Она никогда не заигрывала со временем жизни, словно не замечала, как оно уходит, унося юность, отодвигая дату рождения всё дальше и дальше от даты в кадендаре сегодняшнего дня.
« Выглядеть «- она даже не прислушивалась к значению этого слова, - случалось, что люди , ошибаясь, видя её с сыном и называли её сестрой. Она потом шутила, но шутка была какой-то одноразовой и не приживалась в её семье. Можно было назвать семьёй её и сына, давно уже женатого и живущего отдельно ? Они были семьёй, она останется его матерью на всю жизнь, но у него уже своя семья, а она, у неё...У неё есть родители, значит, и у неё есть семья. Ей было не до логических умозаключений, которые требуют сил и времени, а их уже не всегда хватало и на будничные заботы ,в ускользающем от понимания, мире социального кризиса в её большой стране. Неопределённость законов жизни, возросшая до размеров хаоса, сталкивала её с таким количество людей, нуждающихся в её профессиональной помощи, что она давно уже потеряла счёт рабочему времени. Всё время было рабочим. Такое бывает, люди называют это ещё самотверженностью и , в крайних случаях, говорят о том, что « человек сгорел на работе». Она уже горела, не замечая этого, отмахиваясь от непроходящей усталости, от отсутствия аппетита и внезапных приступов слабости.
Социальный кризис проверял на прочность семейные отношения. Деньги и их власть, вещи и их ценность сокрушали простые и ясные правила жизни, которые , ещё недавно, назывались совестью и стыдом. Менялся язык людей, они уже говорили о семье, о любви , стыдным в её понимании, языком, отвергая сложные чувства как мусор, как « проблемы». Главным становилось слово « успех». Ей оно напоминало о добыче, о жертве, которую загнали, догнали и убили, чтобы пережить мгновение сытости, а потом снова – найти, загнать, догнать и убить...
Пришёл тот день, когда она подумала о себе:« Жертва». Загнанная, чтобы быть убитой ? Нет, нет, нет...Жертвоприношение – это не дорога к успеху, это – другое.
Она напишет об этом дне стихи, две коротких строчки, говорящих всё и молчащих обо всём :
«Жертва. Приносится и принимается.
Это любовью ещё называется. «
Эти строчки, как все другие, останутся в её записной книжке, в её памяти, чтобы потом - через месяцы и годы - напоминать о силе материнского чувства, в которой они родились.
Он сразу стал говорить ей о любви, о том, что хочет быть с ней всю оставшуюся жизнь, что он – надёжный и верный человек, что она, что он...
Сказать, что они стали счастливы с первого момента встречи, значит не сказать ничего и сказать всё о том, что случилось.
Все помнят, что написано на первой странице романа « Анна Каренина «.
Мне же остаётся только сказать, что они живут в мире и согласии. Разве это не признак семейного счастья ?