Наедине со свёкром
Он мне сразу не понравился. Ещё тогда, на школьном вечере. Нет, ну зачем он на него припёрся? В военной форме, при всех своих регалиях. Хотя бы сзади где-нибудь сел, нет, в самом первом ряду, там стулья так расставили, чтобы места для танцев побольше было, так вот - он прямо перед всеми и уселся. А китель ему уже и тогда мал был, живот весь обтянут, ноги он вперёд выставил, руки на живот, пальцы замком и сидит поглядывает. Лицо какое-то недоброе, ни тени улыбки или доброжелательности, а губы – полосой тонкой. Сидит и смотрит, как мы танцуем. Конечно, он хотел посмотреть, что там у нас и как, ему уже писали, что его сынок с одной девочкой дружит. Вот он и пришёл на неё посмотреть, на меня то есть. А может сына проконтролировать – не выпивает ли на вечере, не курит ли.
Он ведь про сына своего ничего не знал, потому что служил где-то чёрти где в армии, а сына определил к деду с бабкой в Москву, чтобы учился он ни в какой-нибудь тьме тараканьской, а в приличном месте.
Его сын учился хорошо, он у нас в классе самый умный был, ему задачки любые – раз плюнуть. С такой головой ему бы в академиках ходить, а папаша его в технарь определил.
Все в школе тогда прямо глаза вытаращили.
Но речь сейчас совсем не о том, это я отвлеклась что-то. Я в тот вечер была на уровне:
у меня платьице было новое, из голубой тафты и лёгкие туфельки лодочки, светло-кремовые и меня всё приглашали, и я всё танцевала. А Он сидел – разглядывал – с той ли, что надо его сынок дружит. Правда, потом ушёл, но мне всё равно это не по душе было. Зачем приходил – наши родители – никто к нам тогда на вечера не ходил, большие уж были.
Но я всё не о том пишу, сбиваюсь, потому что нервничаю, всё ту ночь вспоминаю.
Они, его родственники, свалили все вещи свёкра в маленькую комнатку, где Он в последнее время жил и говорят: “Вот, возьми, что хочешь, мы себе, что нам надо было, отобрали, а это, если хотите – вам, а нет – так завтра на помойку отнесём. Только дверь закрой, а то нам неприятно”.
Ушли, дверь прикрыли, я одна осталась, свет у них тусклый наверху горит, шторы с окон почему-то сняли, за окном – темно и дождь по стёклам стучит. Я сначала тоже хотела уйти, потому что в чужих вещах - как в душе копаться, но было уже поздно и ехать через всю Москву одной мне не хотелось.
В середине комнаты была гора – какие-то плащи, шапки, костюмы, нет, кителя не было, они его себе на память оставили, пластинки - теперь, наверно, никто и не знает, что это за пластинки, а раньше… Он, когда один оставался, сидел и слушал, сидел и слушал. Мы с мужем один раз случайно зашли, а он такой не здесь, где-то в Вагнере, в “Лоэнгрине”…
Этих пластинок у него была целая коллекция, вы даже не представляете, сколько там всего было.… А рядом с пластинками – тоже горой – книги. Он ведь, оказывается, уже тогда где-то их находил: только что-нибудь в магазинах появится, он покупал, я и не знала, что ему это интересно было, он никогда, никому и не говорил, что вот, мол, я купил.
Сидела я так всю ночь одна и перекладывала, листала, иногда читала, иногда готова была поплакать, только я не из слезливых. Под утро поняла, что разобрать этот завал – никогда не смогу. Завязала всё в узлы и только пришло время – бросилась на работу, а там – в ноги к хозяину, время тогда уже пришло капиталистическое - дай мне машину, мне вещи перевезти надо. А он, хоть мы с ним и не очень ладили, Газель выделил.
Я перевезла всё, что там было, себе. До сих пор разбираю. Книжки Его отдельно поставила, всё читаю, вечерами, после суеты нашей.
А недавно нашла картину – я бы её назвала ” Романтический мальчик с розовым бантом”.
У мальчика – глаза голубые-голубые и такой он хорошенький как ангелочек, ему на ней лет пять. И я всё на него смотрю, смотрю…