Предисловие.
Здесь я впервые вывожу на сцену себя – вашего зряшного рассказчика, и предупреждаю: окружающие считают меня существом странным, себе на уме. Это - одни. Другие же говорят, что у меня - не все дома. Полагаю, правы и первые и вторые. Как такое возможно? Очень просто. Последние правы, потому что я один, как перст, и дома меня застать, действительно, нелегко. Что же касается мнения первых… ПризнАюсь: мне, напротив, кажется странным то, что происходит вокруг. А это - верный признак безумия. Нормальные-то живут себе среди этого, ничего не замечая.
Подозреваю, всё оттого, что моим любимым занятием, сколько себя помню, были размышления над тем, как и почему так всё устроено в зряшном мире. Разве это – занятие для зряшки? Они всерьёз никогда не задаются подобными вопросами.
С целью уяснить, что движет всем, я и углубился в историю. Однако понятнее не стало. Несомненно, нас породили Небеса, которым то и дело приходилось вмешиваться при посредстве тумана и облаков, дабы остановить кровопролитие. Музыка – тоже Их дар. Но, учитывая шутки Времени, делавшие всё непредсказуемым и нередко прямо противоположным должному, словно издеваясь над Судьбой, то очень похоже, что эти две силы соперничают, разыгрывая нашими фигурами неведомую партию, тогда как мы пребываем в уверенности, что действуем самостоятельно.
В основе зряшных воззрений лежит философия древнего мудреца: «Прошлое и так уже ушло, забрав с собой часть нашей жизни. Если же думать о нём – упустишь и настоящее – единственно существующее. Ведь вот мы, а где – завтра? Там нас нет и, возможно, не будет. Любите свою жизнь, ходите с ней под руку, не доверяя другим. Она – это всё, что у вас есть. Она – это и есть вы».
Склоняя голову, как перед любым мыслителем, я, тем не менее, не живу по его завету и не могу ничего с этим поделать. Зряшная мудрость не задевает струны моей души, заставляя их звучать в унисон такой жизни. Может быть, потому, что отношения с Музыкой у меня не слишком сложились? Высокая, Она нередко меня восхищает, поднимая над бренным, мне же особо порадовать Её нечем.
Беда моя не только в том, что постоянно любопытствую, пытаясь постичь удивительно незамеченное другими, но и в том, что, чем больше узнаю, тем меньше понимаю. Но переделать себя я не в силах.
Зряшки, по доброте душевной, каждый на свой лад, предупреждали меня, говоря: «Плохо кончишь», но мою фигуру, будто бы толкали на шаги и мысли, не давая остановиться. Свои тревоги эти наивные существа поверяют снам и ведуньям, получая ответ, я же… не вижу снов, проводя свои ночи в раздумьях. К толкователям не обращаюсь, не желая обманываться, и тешусь иллюзией, что когда-нибудь прозрею, и мне откроется то, что не положено знать смертному. Гордыня? Скорее всего. Но она – это всё, что у тебя есть, когда заранее известно, что обречён на поражение.
Та же гордыня, быть может, заставляет меня подозревать, что Время в споре с Судьбой забавляется, подсовывая всё более странные вопросы и невероятные предположения. Хотя, «если идёшь в Неведомое, не удивляйся любым поворотам пути», - сказал некогда пропавший мудрец. Есть несколько легенд, как это случилось, но ни одного объяснения. Возможно, ему таки удалось приподнять краешек завесы над Тайной Неведомой Музыки, из-за которой исчезло без следа целое королевство. Но… обо всём по порядку.
Однажды на ярмарке я случайно услышал слепого гусляра, повествовавшего об этой Тайне. Мог ли я подумать, что таким образом уже ступил на дорогу Разгадки, по которой способен пройти лишь безумец, не ведающий о дерзости своего желания? Нормальный зряшка даже не понял бы, что это – дорога, а, приди он по ней куда-нибудь – не поверил бы тому, что увидел.
Забавное отступление,
ибо серьёзное всегда соседствует со смешным.
Задолго до того, как я услышал о Неведомой Музыке, мной была предпринята попытка обмануть главного обманщика - Время. Я подумал, что привязка любого события к другим, чья датировка более определённа, позволит выстроить некую их последовательность, которая и заменит время.
- Попробую начать с не самого древнего и не самого спорного, относительно чего во мнении сойдутся все хронисты, - решил я.
Но хронисты-то как раз отпали сразу. Оказалось, все они придерживались разных взглядов на летоисчисление, соглашаясь только в одном: что события сами по себе, а календарь нужно менять чаще, чтобы не зазнавался. Возражать я не стал и обратился к музыковедам. Первый же маэстро с растрепанной гривой пегого цвета буквально вцепился в меня, брызжа в лицо слюной, и не слушая моих вопросов, долго и нудно излагал преимущества одной неведомой мне нотной системы перед иной, так же мне неизвестной. Меня спасло то, что его кто-то отвлёк, и я сумел рывком неожиданно для него высвободиться и сбежать. Как выяснилось – не без потерь. Музыканту достался клок моих волос (в них он вцепился, пытаясь задержать меня) да пара пуговиц куртки. Камень, которым он запустил мне вслед, к счастью, пролетел мимо и попал в ворону, ходившую в траве. Она без звука упала замертво.
Как выяснилось, убежал я недалеко, ибо чуть не сбил с ног другого зряшку – с футляром для скрипки в руке. Извинившись и объяснив ситуацию, я осведомился: не располагает ли уважаемый толикой времени для меня. «А если так, то?..», - спросил он. На это я изложил ему проблему. «Не вижу в чём… - ответствовал собеседник, который действительно не понимал, чего я добиваюсь. Пришлось отпустить его. Уходя, он долго оглядывался и, только отойдя шагов на двадцать, выразительно покрутил пальцем у виска, после чего побежал от меня – от греха подальше.
Все зряшки, к которым я обращался с тем же вопросом, в общем, вели себя примерно также. Вместо того, о чём спрашивал, я узнал от них, что
им никогда не задавали таких дурацких вопросов,
что знают хорошего лекаря поблизости,
их тоже роняли головой в детстве, но потом прошло, чего и мне желают…
Услышав последнее, шедший мимо зряшка-поэт с маленькой лютней на ремне остановился, посмотрел на меня и запел, пританцовывая и перебирая струны:
- Жизнь била нас
Помногу раз.
Убить
Не удавалось…
Он явно вызывал меня на поэтический турнир импровизаций, предлагая закончить его строфу. Увы, как и в музыке, так и в стихосложении я - одинаковый профан, поэтому только развёл руками и поклонился. Тогда он снисходительно кивнул и удалился со словами:
- О том и будет мой рассказ:
Всегда
спасала
Малость.
Спешить мне было некуда и я пошёл за ним, чтобы дослушать песенку про себя.
Заметив, что я иду следом, поэт обернулся:
- Спасала
Малость
Каждый раз –
Твоя любовь
Спасала…
При этом он призывно улыбнулся мне, женственно поведя плечами, и кокетливо поправил берет.
Пришлось бежать.
Потом одна сердобольная зряшка приняла меня за странника во времени, отставшего от своих, пожалела и предложила даже пожить у неё «пока цикл не завершится и всё не вернётся на круги своя». Каморка-то у меня маа-ленькая, но зато шкаф, где живёт скелет, довольно вместительный, а он потеснится, - говорила она мне.
Попался один интересный экземпляр, отнёсшийся к моему вопросу серьёзно. Вероятно, то был очень одарённый певец. Он сказал, что прямо сейчас покажет мне разницу между нашим временем и тем старым, которым я интересуюсь. Габаритов он был внушительных и я на всякий случай слегка отодвинулся, готовясь бежать. Но, к моему удивлению, здоровяк прокашлялся, встал в позу и выдал такую ноту, которая по моему невежественному мнению стремилась к ультразвуку и которую должны были услышать на звёздах. Потрясённый, я стоял, пытаясь прийти в себя, смотрел на такое чудо снизу вверх, не зная, что сказать. Довольный произведённым впечатлением, он похлопал меня по плечу – от чего я по щиколотки погрузился в мягкую зряшную почву – и торжественно произнёс:
- Так вот – тогда брали эту ноту на октаву выше!
Когда я совсем отчаялся, мне посоветовали обратиться к некому авторитету в трудных вопросах и даже дали к нему письменную рекомендацию, где в конце излагалось моё затруднение. Вздохнув, я решил, что ради истины перенесу и поход к авторитету.
Мне описали примерный район, где мог находиться его дворец, как сказали «немного неузнаваемого вида». Эта фраза меня насторожила, но я решил положиться на Судьбу, которая должна же была поддержать меня в споре со Временем! По перечисленным приметам удалось найти похожие места, но дворец не желал объявляться, хоть ты тресни! Мои расспросы явно обеспокоили окружающих. Что-то, видимо, заставило их предположить, что перед ними шпион северян или южан. В результате двое зряшек, посовещавшись, разделились. Один спешно ушёл. Вероятно, искать стражу, в то время как другой не отставал от меня, с пристрастием расспрашивая, что мне надо и как мне показалась столица, в первый ли раз я заброшен сюда?.. Впав в тихое отчаяние, я сделал вид, что узнал нужную дверь довольно серого дома и толкнул её…
То, что мне открылось за ней, заставило решить, будто я грежу наяву. Это был дворец! Колонны, мраморная лестница, расписные стены и лепка на потолке, огромная люстра в десятки свечей… наконец, дворецкий, который, презрительно оглядев меня с головы до ног, кивком дал понять, чтобы я дожидался в небольшой зале, но не пошёл доложить и передать послание, а застыл, прислушиваясь. Откуда-то глухо доносилась трудно различимая брань, падали на пол тарелки, металлические приборы…
Я недоуменно соображал, а не подшутили ли надо мной те, кто посоветовали сюда обратиться?
Постепенно всё стихло. Дворецкий вздохнул, положил на небольшой серебряный поднос мою рекомендацию и вышел. Вернулся он довольно скоро и знаком показал, чтобы я следовал за ним. Толстый красный ковёр лестницы скрадывал звук шагов. По пути я рассматривал картины на стенах и любовался росписью потолка, заканчивавшегося куполом, откуда смотрели огромные зелёные глаза.
Тяжёлую резную, отделанную позолотой дверь отворили два лакея в париках и богатых ливреях, и вот уже её половинки сомкнулись за моей спиной. Передо мной в небольшой гостиной сидел, покуривая длинную трубку, зряшка в синем с золотом богатом халате с зелёными каменьями на отворотах рукавов и рубиновыми пуговицами. Он, как мне показалось, с интересом рассматривал меня, потом пальцем указал на кресло поодаль, куда я с благодарностью и опустился. Мы долго сидели молча, поглядывая друг на друга. По этикету мне не полагалось говорить первым, он же был в курсе моего вопроса.
Наконец вельможа, каковым зряшка несомненно являлся, отложил трубку и словно сам себе проговорил:
- А вы совсем не забавный как тут о вас сказано.
И он бросил взгляд на мою рекомендацию, написанную нотами в неизвестной мне манере и потому недоступную.
- Жаль…
Он опять замолчал.
- Вы просто скучный, - сказал он мне ещё через минуту.
Я не решался открыть рот.
Он показал мне жестом, что могу идти. Уже у самых дверей послышался его голос:
- Что же касается вашего вопроса, то…
Я остановился, не зная, должно ли оглянуться.
- То смею заметить, что тогда умели готовить иллийский соус так, что он доставлял трапезничающему неземное удовольствие… а не был такой отравой, которой меня сегодня пытались извести! – закончил он почти на крике.
Двери передо мной открылись.
- А всё потому, что делали его под правильную музыку, которая ныне утрачена… утраче-наа!..
Двери сомкнулись за моей спиной, заглушая звуки его рыданий.
Выходя из дворца, я был уверен, что меня поджидают, как минимум, соглядатаи. Но за то время, что я получал аудиенцию, то ли выход из дома переместился, то ли сам дом, и снаружи всё оказалось совсем непохожим на место, откуда входил.
Опускаю историю, как я добрался до своего жилища, но там мне рассказали, что по городу ловят тьму шпионов-южан, неведомо как сюда пробравшихся. На следующий день я узнал, что было поймано их больше сотни, и половина под пытками уже призналась.
Наивный! Я хотел привязать таинственное к реальному.
Стоит ли после этого объяснять, почему далее я не предпринимал попыток установить какую-либо хронологию?
Ещё немного о Времени и Музыке
или отступление второе.
Опять же до того, как мне довелось услышать гусляра и его невероятную историю, Время сыграло со мной удивительную шутку.
Однажды я получил письмо. Что в этом такого? Просто писать мне было абсолютно некому! и потому подобное со мной случилось впервые. Я глупо, по-детски обрадовался: кто-то разыскивал меня, затерявшегося в этом странном мире!
Впрочем, всё было не так просто. Послание в конверте без обратного адреса, на первый взгляд, содержало обычные приветы неизвестным мне особам и просьбы пересказать им новости о лицах, с которыми они, вероятно, были знакомы.
В недоумении я потёр затылок. Адрес был указан мой, хотя вместо имени сказано: «Проживающему здесь». Но мне неизвестна была ни одна из названных в письме особ, а также лица, упомянутые в нём. Письмо не было подписано. Я отметил ещё одну особенность текста: его писал не зряшка, потому что буковками, а не нотными знаками. Буквы к тому же вырисованы печатными, чтоб облегчить чтение, либо… чтоб не узнали почерк?
Это не походило на розыгрыш – не назначалась никакая встреча, не просили денег… Я люблю загадки, но тут совершенно не понимал, в чём бы мог быть её смысл. Предположение пришло также неожиданно, как и само письмо. А что, если это шифр? Бред, скорее всего, но почему б не попробовать? Не решаясь ни у кого попросить помощи, я мучился с проклятым текстом три дня, но он не желал раскрывать своего секрета, хоть ты умри! С горя мне пришлось налить себе стопку веселящего напитка, при этом несколько капель попали на бумагу. Я уже поднял стопку, чтобы выпить и случайно мой взгляд упал на…
Волшебный напиток раскрыл тайну послания! Между его строк проступили подлинные слова. Окропив хорошенько текст и допив остаток, я прочёл:
«Немало уже поведано мной о зряшках, среди которых живу, стараясь не выделяться, но всё же прослыв у них чудаком с боо-льшими странностями. Иногда мне кажется, что они правы, и я здесь один такой, непонятно откуда взявшийся и затесавшийся среди них.
Как хотелось бы встретить родственную душу, такого же ненормального, только не в доме скорби. От собственной юродивости тоже устаёшь, хотя и поделать с ней ничего не можешь.
Потому и разыскиваю кого-то, и роюсь в истории, чтобы пусть даже через века, но услышать голос такого же одинокого прохожего, быть может, тоже искавшего меня».
Небо! – вскричал я, - Кто это написал?
Но об этом в тексте ничего не говорилось…
На почте оказались не в состоянии внести ясность - откуда пришло письмо. Новые два дня мучений прошли прежде, чем я понял, что такое мог написать только я сам…
Что ж, - подумалось, - когда сходишь с ума и это понимаешь, то даже интересно. Мне приходилось слышать о случаях, когда годами и десятилетиями письма медлили с приходом к адресату. Известия о наградах находили обладателей спустя те же сроки. Свидетельства о смерти, причём, ложные получали живые, не веря своим глазам. Но, чтобы получить письмо от самого себя, которого ещё не писал… Так могло пошутить одно Время. Не думаю, чтобы оно это делало из любви к шуткам. Нет, подозреваю, что тут, скорее, было соревнование с Судьбой, которой указывалось её истинное место и чьё могущество таким образом совершенно «сводилось на нет».
Я загрустил, потому что понял: если в будущем мне пришлось, замаскировав, упаковать своё отчаяние в конверт, то это будущее не сулило хорошего. То же, что письмо вернулось ко мне «более раннему», могло означать, что Судьба подкорректировала его путь, намекнув на своё участие в плохой новости для меня.
О Время! Без Тебя невозможна Сама Музыка, которой Ты отмеряешь длительность, как, впрочем, определяешь её и всему существующему.
Время! Более важное действующее лицо, чем любые исторические фигуры. Ибо, как было сказано зряшным мудрецом: «Для того, чтобы погибло великое, нужно просто побольше времени, чем для исчезновения малого». Так Время решило, что одному зряшному королевству лучше совсем пропАсть, без следа. И то – пропало.
1.
О невероятном… для зряшек и… для меня.
Королевство погубленное Музыкой, пусть даже Неведомой, – это для зряшек что-то невероятное.
Трудно преувеличить преклонение зряшек перед породившей их стихией звуков. Зряшки говорят: «Можно жить без мяса – жили, без хлеба – жили, без совести – живём. Но без Музыки жить нельзя – это не жизнь. Всё может предать, только не Она».
Сказать, что зряшки без ума от Музыки, значит не сказать ничего. Она - в колокольчиках кружек для пожертвований на Её храм, в волшебных, поющих от ветра свирелях над домами, мелодичных металлических палочках у входов в лавки, в дома и комнаты, в пении прохожих, серенадах под окнами любящих ушек, розовеющих от удовольствия, выступлениях бродячих артистов, в пастушьих рожках и дудках на близлежащих полях и выгонах. И это в обычный день. В праздник же сюда добавляется гром барабанов, призывы горнов марширующих гвардейцев, выступления музыкальных театров на площадях, звуки концертов из дворцов и… пение из трактиров.
Что ж тогда удивительного в том, что вокруг гусляра на ярмарке собралась толпа слушателей, и я подошёл к ней?
Его и юного поводыря, собиравшего с шапкой деньги, окружали зряшки, бурно переживавшие все перипетии слышимого странно-струнного повествования.
Слепой гусляр пел о временах короля Дуарта Несчастливого, в чьё правление и пришла неизвестно откуда та Музыка Гибели.
(Об этом короле я услыхал впервые, хотя историей увлекался с юных лет).
В королевстве Несчастливого ему принадлежал лишь город-крепость – пел гусляр. Всё остальное делили между собой в постоянных кровавых войнах бароны, которые хоть и присягали монарху, но слушали его только, когда им это было выгодно.
Поверить в это легче, чем не поверить – подумал я.
Сказ оказался длинным, но захватывающим. Я слушал, открыв рот, так, что под конец даже не заметил, как зряшки, окружавшие певца, куда-то исчезли. Меня же внезапно схватили, заломив руки, набросили на голову мешок и потащили… От неожиданности, с перепугу решив, что меня крадут разбойники, я попытался вырваться, но получил по голове чем-то тяжёлым и очнулся уже в темнице. Болела голова, я лежал на гнилой соломе у сырой стены, ничего не понимая и не помня. Кто я? Где?
Подняться сил не было, и оставалось ждать, когда кошмарный сон закончится. Я был убеждён, что это именно сон. Надо ж, всегда завидовал тем, кто их видит, и первый же у меня – такой! Ждать пришлось долго, и я впал в какое-то забытьё, сквозь которое услышал, как зазвенели ключи в связке, заскрежетали в замкЕ, загремели запоры. Потом меня подхватили под руки и поволокли. Время от времени били, чтобы шёл сам, но я не мог. Перед глазами всё плыло.
2.
Пробуждение?
В кабинете бросили на стул, на котором я обвис, тупо пытаясь понять: передо мной двое тюремщиков или двоится?
Но двоящийся начал разговаривать с собою вторым, причём, то басом, то фальцетом:
- Похоже, перестарались. Соображает он хоть что-то?
Вторая часть его отделилась и подошла ко мне.
- Эй, ты! Слышишь?
- Вижу… пробормотал я, - уйди, сон.
- Он думает – мы ему снимся, - услышал я. Он(и?) захохотали.
- Крепко ему досталось. Помнит ли что-нибудь?
- А ты спроси.
Как будто тот, что поближе, дал мне затрещину.
- Кто ты? Говори! Не то – убью.
- Не помню. А вы – кто?
- Здесь вопросы задаём мы.
Новая затрещина.
- Понял? Или повторить?
- Удар – не надо, а вопрос – пожалуйста.
Они опять захохотали.
- Шутник попался!
Мало что понимая, я подумал, что, может быть, из такого кошмара выбираются только шутками? Не укладывалось в голове,что меня бьют. Такое могло случиться только во сне. В жизни меня пальцем никто не касался!
- Кто ты? – повторил фальцетом вопрос тот, кто дрался.
- Шутник, - с готовностью ответил я.
- Ты – дурак что ли?
- Раньше не замечал, но теперь… наверное.
- Он издевается!
- Проверим, - сказал бас.
И «первая часть» подошла ближе, почти слившись со «второй».
- Отвечай: идиот или прикидываешься?
- Скажите, прежде, чем бить, кем я по-вашему должен быть?
Кажется, они переглянулись.
- Становится понятливым.
- Похоже. Слушай сюда! Ты – шпион!
- Почему?
- Аа. Начинаешь соображать. Не хочешь быть шпионом? Боишься?
- Я не умею.
- А не то стал бы?
- Вряд ли. У них опасное ремесло.
- А ты – трус?
- Может быть.
- Что делал на ярмарке?
- Ярмарке?
- Да, ярмарке, где тебя взяли?
- Во сне ярмарки не было.
Затрещина.
Откуда-то донёсся голос:
- Погоди. Вот сведения о нём. Судя по всему – ненормальный. Помешан на вопросах времени и истории. Безобиден. Если ему ещё хорошо по бестолковке приложились, то мог сбрендить окончательно. Живёт на наследство и небольшую ренту. Ну, ещё показания соседей. Эти - кого хочешь утопят.
- Проверяли?
- Да. Он ещё и потомственный… (я не расслышал) второго ранга.
- Очную ставку ему с гусляром устроить всё же? Поводырь-то мальчишка ничего не знает, совсем недалёкий. Его только провели по пыточному отделу, так, показали кое-что, а он и обмочись со страху!
- Устроим. Пусть принесут то, что осталось от старика.
3.
Продолжение...
Во сне тоже боятся. После этих слов я испугался ужасно. Распилили они несчастного что ли?
Ожидание затянулось. Не обращая внимания на меня, бас и фальцет разговаривали о сегодняшней репетиции концерта, в которой им предстояло участвовать. Я узнал, почему бил меня только один (фальцет), так как басу пальцы нужны были для инструмента, и почему фальцет не особо кричал на меня – ему предстояло солировать, а с голосом и так проблема.
Но вот открылась дверь и действительно что-то внесли. Э т о было из смеси рваных тряпок красно-чёрного цвета и больше походило на мешок с костями. К моему лицу поднесли окровавленный кусок мяса жуткого вида, который был, вероятно, чьим-то лицом, опухшим и без глаз, весь в пятнах! Я отпрянул, но тут же получил удар по голове:
- Смотри! Узнаёшь?
Я онемел.
- Ну!
- …
- Дай-ка ему ещё разок.
Новый удар сзади по голове и словно настала ночь – так стало темно.
- Узнаёшь?
Упреждая удар, я просипел:
- Разожгите свет, как я иначе увижу…
Тишина. Какое-то шевеление во тьме. Бас:
- Уносите.
- Перестарались, однако. Похоже, ослеп.
- Проверим. Домой хочешь?
- В этом сне – нет. Не доберусь.
- М-да.
- А чего хочешь?
- Убейте меня, пожалуйста. Вы же здесь для этого. Тогда этот сон кончится… может быть…
- Закрываем дело. Пусть распишется, что к нему не применялись меры физического воздействия. Потом в наш лазарет, затем домой под надзор. Режим обычный.
Мне в руку сунули что-то:
- Распишись здесь и будешь свободен.
- Тогда, наконец, убьёте?
- …
- Да.
Я с трудом стал водить чем-то по бумаге.
- Хватит. Пусть уносят.
… Сон окончился?
Тогда почему же я не вижу?
С такими мыслями я лежал в лазарете, где учился «вслепую» хлебать баланду полусидя, и, устав, откидывался на нечто жёсткое и деревянное, отчего болела спина.
Рядом оказался другой доходяга. Он ещё видел, но уже не вставал. Мы не спрашивали, почему здесь встретились. Я задал ему другой вопрос:
- Ты надеешься скоро уйти из этого страшного сна?
Он помолчал, потом издал горлом странный звук, закашлялся.
- Очень… надеюсь… - в два приёма выдохнул он.
- Куда? – задал я дурацкий вопрос.
- … шутник… ты. Туда… где… лучше, чем… здесь.
- Да. Хуже вряд ли будет, - согласился я.
Пол дня, вероятно, мы не разговаривали. Потом я тихо обратился к соседу:
- Как мне, слепому, уйти, как и ты?
Ответа пришлось ждать долго. Я уже не надеялся его услышать, как вдруг:
- Не пей… и не ешь… потом… увидишь, что… будет.
- Спасибо. И за шутку, что увижу, тоже.
- Один… один.
- ..? Что?
- … ничья.
- Ах, да. Конечно.
Через несколько дней они пришли, скрутили меня и стали поить насильно через нос, так как рот я пытался закрывать…
Ещё несколько дней подобного кормления и меня куда-то поволокли по бесконечным коридорам и лестницам. Как и в первый раз, они то и дело останавливались, пережидая, пока не проведут других. Тюремщики проводили ключами по металлу и стенам, предупреждая тех, кто вёл навстречу, открывали калитки.
Там, где я очутился их волей, меня посадили и зазвучали знакомые бас и фальцет:
- Вот наш красавец!
- Всё желаешь «сбежать» от нас?
- Умереть.
- Не слушай своего соседа. Он глупее тебя. Думает, что, если перекинется раньше срока, не отбыв его, то «обманет» закон.
- Тут твой дядя, уважаемый человек. Не огорчай его, чтобы мы не огорчили тебя.
- Не надо было его беспокоить. Он – занятый человек.
Только дяди в этом сне и не хватало.
- Сам виноват. Разгулялся, понимаешь ли, как вор на ярмарке.
Они захохотали.
4.
Встреча.
Я услышал: открылась дверь.
- Проходите, Вашество… Вот стул.
До меня донёсся поражённый вздох. Не уж то я так плохо выглядел?
- Полюбуйтесь сами! Подрался на ярмарке и мешал тайной полиции исполнить её миссию.
- А поглядите, что о нём сообщают благонадёжные обыватели!
- … Похоже на собрание сплетен у соседей.
- Что Вы! У нас - двое следят за третьим, потому что отвечают за него. Друг о друге они не знают, так что можно сопоставлять и оценивать. А так за ними тоже наблюдают, то достоверность…
- Это найдено у него дома при обыске. Памфлеты, клевета на наши, освящённые традицией установления и нашу славную историю. Почерк узнаёте?
- Да. Ужасно, ужасно…
- По совокупности достаточно, чтобы остаться в этих стенах навсегда.
- И он упорствует! Есть отказывается. Хочет уморить себя голодом.
- Послушайте… но, может быть, он раскаивается и казнит себя за содеянное? И так переживает своё затмение… замечу, господа, проблемы с головой у него с детства. Так вот, так переживает это, что сдвиг пошёл уже в другую сторону? Вы разве не отмечали странностей в его поведении?
- Сколько угодно.
- Вот видите. Я нередко бывал в доме брата, его отца, когда были живы оба родителя. Ребёнок рос слишком впечатлительный и… мечтательный. Ни по какому ведомству его определить не удалось. Не пригоден к службе. Хорошо, что родился в состоятельной семье. Лечили, конечно. Но, как видите… Записывайте, записывайте. Я подпишу. Возьму и на поруки, коли потребуется. Да, что хотел спросить: не вы ли солировали на последнем концерте вашего ведомства во дворце?
- Имел честь!
- Божественный голос. Хочу поблагодарить за невероятное наслаждение.
- Что вы, что вы, это так… самодеятельность.
- Скромность только украшает дарование. А ваш коллега играл.
- Так точно!
- Очень хорошо. Я сидел рядом с ложей Его и Её Величеств, и заметил, с какой благосклонностью они принимали ваше искусство.
- Мы всегда готовы…
- Ради…
- Думаю, они могли даже взять вас на заметку для выступления на юбилее династии.
- Аах…
- Ух!
- Я, со своей стороны, если буду привлечён к составлению списка выступающих, обещаю не забыть вас обоих.
- Наша благодарность…
- Именно.
- Но, увы, вернёмся к неприятной стороне нашей встречи. Что будете делать с этим несчастным больным?
- Вы получите его сегодня же и с сиделкой. Сейчас подготовим бумаги. Его вымоют, переоденут и доставят домой. Не беспокойтесь! Пусть только скажет и подпишет, что раскаивается. Вы же раскаялись, не так ли?
- Раскаиваюсь ( дальше я произнёс про себя: что здесь родился).
- Вот и прекрасно. Благодарите дядю, - прошипел сзади кто-то из них и наклонил мою голову, коснувшуюся вследствие этого массивных дядиных перстней на пальцах.
Слушая, как старый лис-дипломат, решает «мой вопрос», в душе, несомненно, презирая этих заплечных дел мастеров, я не мог не оценить опыт и мастерство искусного царедворца, но благодарности не испытал. «Ради чести фамилии, обязательства перед памятью брата…», … ложь. Всё вокруг дяди было построено на фальши, все вокруг врали и жили в этом. И благодаря этому.
Дело в том, что он ни разу не был у нас. Мой батюшка женился на маме – неровне - по любви, чего его братец-аристократ ему не простил. Хорошо, что отец получил свою долю наследства перед этим. Когда отец слёг, то тайком от него, матушка попросила меня написать письмо дяде, чтобы он прислал лучшего лекаря. Он не ответил.
Отцу становилось всё хуже, пока он не увидел двух чёрных слуг Той, что не принято называть, приходящих, чтобы увести зряшек в её подземные катакомбы. Тогда он позвал нас попрощаться, и, когда мама рыдала, а я нагнулся к нему для поцелуя, шепнул: «Я буду одним из его скелетов в шкафу». И ушёл. Увы, матушка вскоре ушла следом за ним, не пережив горя. Недаром приходили д в о е слуг. Не отец ли пригнал брата, являясь ему во снах? Тесновато должно быть у дяди в шкафу…
Хотя всё могло быть гораздо проще. Позор племянника – лакомое блюдо для врагов в их интригах.Проверка насколько он ныне в силе, сможет ли вытащить своего?
Дядюшка был уже наказан в жизни, несмотря на блестящую карьеру. Две его жены умерли, как и дети от них. Наследника не было. А это означало, что, если он не захочет кому-либо пожертвовать своё огромное богатство, то его должен буду унаследовать… я, последний продолжатель фамилии. Представляю, как это бесило старого сноба!
Значит, и за мной шпионили. Милые соседи. Они повсюду и добровольно играют эту роль. Но дядюшка хорош! Вот он уже прощается с моими палачами, а они только что не приседают перед ним. А может, и приседают, я же не вижу. Кстати, ему настолько наплевать на меня, что он ко мне даже не обратился, не поздоровался. Готов спорить, он не понял, что его племянник ослеп!..
Пока я с горечью об этом думал, «прекрасная парочка» душегубов затворила дверь за Вашеством и делилась впечатлениями от встречи:
- Большой человек!
- И как разбирается в прекрасном!
…
5.
Возвращение домой.
В лазарете я не услышал тяжёлого, со свистом дыхания соседа-доходяги. Как бы случайно опершись о его койку, и пошарив рукой, убедился в его отсутствии. Всё-таки он «обманул» их, отбыв в другой сон, который уж точно не мог быть хуже этого. Он сопротивлялся до конца и помог мне, как мог, я же не просто сдался на милость ничтожествам, а был раздавлен. Пусть даже их руками меня убивала Судьба со Временем, показывая, чего действительно стою, всё равно – испытание я не выдержал. Сосед ушёл достойно и более живым, чем я - оставшийся здесь во власти Страха. Уничтоженный.
И поделом мне – за гордыню «Мирового Судьи», стоящего над и изрекающего…
До того, как отпустить, меня ещё раз потащили, как выяснилось, в знакомый кабинет. На этот раз там присутствовал только бас. Он предложил забыть всё плохое, возвращаясь к жизни из их «мёртвого дома» (он так и сказал!), и больше никогда им не попадаться.
- Здесь больше никого нет, и мы можем поговорить откровенно. Вы – человек способностей куда выше средних. Я тут почитал ваше. Кое в чём вы даже правы, но время для ваших мыслей ещё не пришло. Зряшки к ним не готовы. Вы смотрите далеко вперёд, а живёте в Сегодня. В этом ваша главная трагедия.
Я не верил собственным ушам. Что это – начало нового сна или я окончательно схожу с ума?
Бас между тем продолжал:
- Теперь вам известно, как всё устроено «изнутри». Без вашего дяди вас бы уже не было. Это вы понимаете?
Я опустил голову.
- Хочу остеречь в ваших интересах. «Там» – ничего о том, что и как было «здесь». Не доверяйтесь никому. Уши есть и у стен. Не хотелось бы снова встретиться. Думаю, вам тоже.
Что это? – продолжало звучать у меня в голове, - Предупреждение из-за дяди?
- «Нет худшего врага для зряшки, чем ближний его», - процитировал он мои слова из одного сочинения, - Вы – хороший теоретик, но никакой практик. Это ж - и ваши худшие враги. А вы сие - полностью упустили.
Я молчал.
- Идёт война. Идёт просто в силу различий интересов. Тот, кто невольно попадает в её жернова, будет безжалостно перемолот. Потому что мельница, когда её запустил ветер, не способна раздумывать что она мелет.
Бас сделал паузу и добавил:
- Встречаются воины и с мельницами… Но эти уже – по другому ведомству – домов скорби.
Едва ли то - его размышления, - подумал я, - он это где-то также прочёл и запомнил для подобных случаев.
- Итак, мы расстаёмся. Надеюсь, навсегда. Небольшая формальность. Распишитесь вот тут и тут, что предупреждены о последствиях повторного нарушения закона… Прекрасно. А теперь я скажу вам, что вы н а с а м о м д е л е подписали. Записанные с ваших слов показания, что вы своими ушами слышали крамольные разговоры своего дяди.
- …
- Подробности таковы, что его не спасёт ничто, если моё высокое начальство захочет дать сим бумагам ход.
- Негодяй! Но я расскажу, как всё было!
- Не тревожьтесь. То была просто проверка – в своём ли вы уме. Ясно, что вполне. Значит, надзора требуете иного. Кстати, дядюшка ваш попросил испугать вас посильнее перед освобождением – для вашего же блага и, чтобы его не пришлось снова беспокоить. У вас такое выражение лица… Это тоже ваше слабое место – по нему и без слов видно, что вы думаете и испытываете сейчас.
- Но… я расписался дважды. Что было во второй бумаге?
- Будете себя хорошо вести – никогда не узнаете. Если ж нет – она вас погубит.
- Но я – слеп! Чего может тогда стоить моя подпись?
- А где написано, что вы ослепли? Даже дядя ваш этого не понял! Вы могли потерять зрение по неизвестной причине п о с л е освобождения. Отсюда вас повезут в нашей карете с завязанными глазами. Так что уж извините и прощайте!
- Не прощу, - с бессильной ненавистью пробормотал я.
Бас раскатисто захохотал.
И в карету меня отвели с повязкой на глазах. Сопровождавшие сели по бокам, и экипаж неспешно тронулся. Эти чёрные кареты с вязью из басОвых ключей на запиравшейся дверце наводили ужас. В них обычно увозили зряшек безвозвратно. Вязь создавала изображение двуглавого стервятника – всевидящего и беспощадного. Теперь, когда я мог лишь ушами воспринимать мир, мой жадный слух сообщал, что при нашем приближении городской шум начинал стихать. Прекращались зазывные крики разносчиков товара, стихала музыка и пение, детский смех и плач, любые голоса. Оставался только стук закрываемых ставен и дверей. То, что мы уже проехали, постепенно оживало, хотя и негромко, словно переводя дух. То, среди чего двигались, отвечало мёртвой тишиной, да звуками колёс по булыжной мостовой, цокотом копыт, фырканьем лошадей. Если бы я не ослеп, то, пожалуй, в своих обычных размышлениях и не заметил бы подобного убийства звуков.
Не без злорадства я представил, что будут испытывать мои соседи при приближении чёрного вестника. Потом карета остановится, и весь дом замрёт, повторяя: только не ко мне…
Меня ввели под руки в наш бельэтаж, где уже поджидала сиделка. Она сердито поведала, что соседи растащили всё, но кровать она всё же разыскала. Надо только моим сопровождающим сходить с ней в тот флигелёк – и воришки-соседи сами приволокут.
- А книги? – спросил я.
- Я ж говорю: Всё!
Со мной что-то произошло. Отказали ноги, и я опустился на пол.
6.
Лечение.
В беспамятстве, похоже, пробыл я довольно долго, ибо, очнувшись, обнаружил, что мою руку держал кто-то, произнося заклинания. Это был лекарь-ведун, от которого я узнал, что уходил далеко и не хотел возвращаться, сколько он ни звал. Я только повторял в бреду, словно отказываясь: «Нет! нет!» и обращался по имени к Той, которую не принято называть.
Значит, я звал Глохас – богиню смерти. Но Она пренебрегла мной. Или есть что-то посильнее Её в моей истории? Для чего же я жив? Может быть, Судьбе и Времени недостаточно издевательств надо мной? Или всё же мне суждено что-то ещё узнать? Но что это может быть? Мечтатель! – презрительно прервал я себя.
И тут я услышал голос сиделки:
- Удалось вернуть ваше имущество.
Я почувствовал слабый интерес:
- И книги?
- С этим было проще всего. Эти прохвосты же все, как один, неграмотные. Сами почти всё принесли, и каждый в оправдание говорил, что прибрал до возвращения хозяина, чтобы другие не растащили!
Ведун, видимо, посвящённый, засмеялся тоненьким голоском.
Я испытывал странное ощущение: в полной тьме для меня разыгрывался какой-то спектакль, из которого до меня доходили лишь звуки. Неужели этот мрак навсегда?
- Хозяин, а чей скелет был у вас в шкафу? – донёсся до меня вопрос сиделки.
Я удивился:
- Не было скелета.
- Выходит, они какой-то свой пристроить хотели. Вот ловкачи! Я ответила, что пока у вас не узнаю – пусть у себя подержат. А уверяли-то как! И скелет кивал.
Опять раздалось хихиканье лекаря.
Что за чушь? – только и успел подумать я, снова куда-то проваливаясь.
Странный разговор.
Очнулся я только во сне, зато зрячим. Передо мной стоял грустный зряшка с отчаянием в глазах:
- Ты забыл меня…
- Забыл, - честно признался я, - Кто ты?
- Когда-то ты интересовался Временем.
- Да. Но это было в другой жизни.
- Как-то ты гулял по своему обыкновению в Бесконечном Лесу, что начинается недалеко от города. Никто не знает, где его конец и есть ли он, ибо те, кто пытались это выяснить, не вернулись. Лес, что уничтожает тех, кто пытается что-либо сделать с ним.
- Да, - удивлённо подтвердил я, - меня всегда он притягивал, как и его тайна.
- Вот видишь, я не вру тебе. Хорошо, что ты начинаешь вспоминать.
Я повнимательнее взглянул на него и мне показалось… когда ж я его видел?
- Ты любил там размышлять, заходя довольно далеко, как в своих мыслях, так и в лес. Ведь там было тихо и пустынно, и никто не мешал.
Он был прав. Но откуда…
- Однажды ты зашёл слишком далеко. Помнишь, когда ты вернулся, то не узнал жильцов в своём доме?
- Да, - снова был вынужден согласиться я, - эта очередная шутка Времени тогда меня сильно поразила. И дом изменился, не говоря уже об улице.
- А изменился ли ты?
Я не понял его вопроса.
- Зеркало не сказало мне об этом.
- Ты не изменился. Но время, из которого ты уходил в тот раз на прогулку, тоже ушло от тебя.
- Наверное…
- С ним ушли и знакомые тебе зряшки или настолько изменились, что стали неузнаваемы. Почему же не изменился ты?
Я задумался. В самом деле, почему?
- Может быть, потому, что меня с ними не было? Кажется глупым, конечно. А что если время в Лесу - иное?
- Может быть. Но у Судьбы и Смерти – этих скучных счетоводов, вероятно, не сошлись цифры при сверке в последнем балансе того периода. И тебя зачислили в разряд ушедших из жизни.
- Но…
- Как пропавшего без вести.
- И что же?
- Это – твой скелет. И мой. Я – это ты, тогдашний.
Сбитый с толку, я молчал. Он терпеливо ждал пока я переварю это.
Наконец я смог выдавить из себя то, чему сам удивился:
- Хорошо. Пусть так. В этом сне я готов с тобой…
- С собой, - поправил меня он.
- Ладно, с собой согласиться. Но, когда сон закончится, всё должно встать на свои места. Там ты будешь неправ.
- Странно ты рассуждаешь, - отвечал он, - По-твоему, выходит, что во сне, где у меня нет иных аргументов кроме шокирующей тебя логики, здесь ты готов со мной согласиться, наяву же, где имеется реальный скелет, подтверждающий то, с чем ты согласился во сне, ты не хочешь поверить очевидному.
Я разозлился:
- Наверное, от того что меня сильно били по голове, так, что я ослеп, мне не хочется уже ни во что верить, я не вижу «очевидного», как ты выразился, и не способен вникнуть в ту чушь, которую ты несёшь!
По-моему, он обиделся на мою тираду, потому что, ничего не ответив, грустно улыбнулся и покачал головой.
- Прости меня, - сказал я, раскаиваясь в своих словах, - ты же не виноват в моих бедах.
- Конечно, прощу. Мы с тобой единственные близкие люди во враждебном окружении. Я смогу тебе пригодиться. Быть твоими глазами, тайно выполнять поручения и рассказывать обо всём, что узнаю.
- По ночам?
- Можно видеть сны и наяву. Только, очнувшись, «вспомни», что скелет в шкафу достался тебе от родителей, а кто он – ты не ведаешь.
- Договорились.
И он растаял.
Возможно, я очнулся, но, ничего не видя, ещё и не услышал ничего. Тьма и мертвая тишина. Ночь? Или я таки умер, наконец? А может, сошёл с ума?
Не пошевелиться.
Оставалось только ждать – вечно или до утра. Но думать я мог и мысли не оставляли меня. Лучше всего бы, конечно, я умер, только не так, как сейчас. Чтобы перестать размышлять и раствориться без остатка. Исчезнуть совсем. Глохас, неужели такая малость тебе не по силам?..
И тут ко мне пришла ужасная мысль: если для Судьбы и для Смерти я уже не существую, то и не умереть мне! О, Небо!..
Утро?
Стали просыпаться звуки. Сначала где-то вдалеке, потом всё ближе, ближе. И вот уже стукнула дверь моего жилища. У зряшек не запираются дома. Шаги в коридоре. Тяжёлые, шлёпающие. Около меня останавливаются.
- Ну, как тут? Ведун обещал медленное выздоровление.
Сиделка-шпион.
- Слишком медленное. Так я и работу могу потерять. Схожу-ка за ним, обманщиком. Пусть готовит ещё какое снадобье. От последнего что-то совсем плох стал.
Шаги удалились.
Ясны интересы этой зряшки. Она не даст мне спокойно умереть. Надежда лишь на невежество знахаря. Небо, помоги! Что ему стоит ошибиться, варя свои коренья, и сварганить яд, а? Столько раз в прошлом у меня на глазах эти невежды-чудодеи отправляли здоровых зряшек к Глохас, всё сваливая на Судьбу, что выздоровление мне угрожать не должно было. Если только… мой сон врал.
Но сон, похоже, не врал. Проклятый колдун, вдохновляемый треклятой сиделкой, перепробовал на мне разные смеси, и одна особенно подействовала – боль ощутил нестерпимую и даже привстал, чтобы высказать негодяю, что о нём думаю, но… лишился речи. Этот изъян ему уже исправить не удалось, и он был с позором изгнан.
Следующий, поговорив со зряшкой-шпионкой, предложил «вышибить клин клином». Как оказалось, он имел в виду, что раз я ослеп и занемог от ударов по голове сзади, перекосивших мои мозги, то поставить их на место, не пиля череп, можно – двинув мне несколько раз по лбу. Сиделка заколебалась, но когда я укусил мерзавца за палец, он был всё же отправлен в отставку.
Новый помощник Смерти.
И вот пришёл другой лекарь - старик, судя по кряхтению, одышке и кашлю, а также хромоте. Очень опытный убийца, - подумал я, - он-то должен спровадить меня, наконец, с этого света.
Когда старикан узнал чем меня «лечили», то дара речи на время лишился и он. Немного придя в себя и прокашлявшись, он заявил, что любой… слышите, любой зряшка от такого врачевания давно бы не нуждался более ни в чём!
- Это как понять? – осторожно осведомилась у него сиделка.
- А так, что более ни в чём, кроме памяти о нём, - невольно срифмовал ответ старик.
В комнате повисло молчание. Неужели моё предположение (точнее, утверждение меня – другого) верно?
- Что же делать? – произнесла сиделка, и подумал я.
- Устранять последствия, что тоже небезопасно. Если он и это выдержит, то Небо точно хранит его.
Небо ли?
Старик потребовал развести огонь в очаге, после чего отослал сиделку по странному адресу за лекарством, сказав, что пока побудет со мной и почитает молитвы.
Дальше началось странное. Никаких молитв он и не думал произносить, а стал ходить по комнате, причём, совершенно другим шагом – легко, будто молодой, перестав хромать, кашлять и кряхтеть! Потом он заговорил:
- У нас не так уж много времени. Я возьму самое ценное и уйду.
Это грабитель!
Судя по звуку, он вытаскивал с полки тяжеленный фолиант. Да, это издание в коже с позолотой, с серебряными уголками на обложке и золотой цепью, которой крепилась тонкая закладка из слоновой кости со вставками из рубинов, была достойной добычей. Том состоял из множества рисунков волшебными красками, светящимися в темноте, страницы его открывались с музыкой, причём, каждая играла свою мелодию. Это был бесценный шедевр труда не одного старинного мастера, чьи секреты ушли вместе с ними.
Я пришёл в ужас. Сокровище не рискнули изуродовать и те, кто хотели, чтобы я сгинул в казематах, не повредили злокозненные соседи и нА тебе - такое!
К счастью, книга была помещена в глухой металлический футляр, прикованный длинной тяжёлой цепью к ошейнику вокруг бруса за полкой. Футляр запирался большим замком с хитрым отворотом. Куда теперь спрятан ключ от него, я не знал.
- Не получилось! – в озлоблении прокричал он, - где ключ?
Я молчал.
- Ах, ты же немой! Проклятье! Но показать-то знаками можешь!
Я помотал головой.
- Тогда сожгу книги. Одну за другой, пока не укажешь мне место.
Цепь не доставала до очага, и ему пришлось с грохотом бросить футляр на пол.
Но вот он поднёс к самому моему лицу другую книгу, так, что я ощутил её запах. Я любил все эти книги, любил, после смерти родителей, сильнее чего-либо в мире. А сейчас их уничтожат. Небо, почему я не умер, не сошёл с ума! Что я такого сделал, за что заслужил эти муки?
- Ну что, покажешь? Эта, наверное, твоя любимая – закладка на закладке.
Я понял о какой книге шла речь, и весь сжался.
- Открываю и подношу к огню…
И тут что-то со мной случилось.
- Нееееет!!! – проорал я, сорвав голос.
Наступила тишина. Потом раздался вздох облегчения, и грабитель радостно произнёс:
- Прекрасно! Речь я тебе вернул. Можно ставить книги на полку.
И он понёс её назад и со стуком поместил там, вернулся за футляром, загремел цепью, удаляясь от меня. Я ничего не понимал: он при этом напевал и насвистывал!
Шаги вернулись.
- Мне пора. Того и гляди твоя карга-надзирательница притащится, не найдя придуманного адреса.
- Кто ты? – только и смог просипеть я.
- Хочешь помянуть меня в молитвах? – насмешливо спросил он. – Не стоит.
- Скажи, ты – моё безумие? – прошептал я.
- Ээ… да у тебя просветление!
Дверь за ним закрылась.
Я попытался сесть на постели, но всё вокруг закрутилось, закружилось в хороводе…
7.
Дальше.
Я научился передвигаться с тростью по близлежащим улочкам, но, чтобы совершать более далёкие прогулки – за город, нуждался в поводыре, и сиделка привела зряшку-подростка, боязливого заику.
Сиделка получала жалованье от меня, то есть я сам оплачивал своего надзирателя. Теперь я кормил и несчастного парнишку. Что ж, в долговой яме сидят на средства кредиторов, умножая их убытки. Мне был известен случай, когда сосланный за критику зряшка по рангу, как оказалось, должен был писать рапорты-доносы на самого себя, чем исправно и занимался.
Выбраться за городские стены я хотел, потому что в тайне лелеял мечту попасть в Бесконечный Лес, надеясь на повторение временнОго чуда, которое к чему-нибудь бы да привело. На что мне ещё было надеяться? Но бедный заика так испугался, как только я осторожно, как бы шутя спросил, когда мы с ним поднялись на холм, не ведёт ли он меня к Бесконечному Лесу, что кроме : «Нннн… нннн…» произнести ничего не мог. Пришлось успокоить его:
- Я пошутил, дружок.
- Дддд… - раздалось в ответ, что, вероятно, означало «да».
Но для того у нас и голова, чтобы создавать нам проблемы. И я придумал, как такую проблему приобрести, полагая, что она будет иной, чем оказалась. Все мои деньги лежали в банке, известном своей надёжностью. По моему распоряжению банк оплачивал счета из лавок и прочие траты, но не более определённой суммы за каждый период. Таким образом, сиделка не могла меня обворовывать сверх меры, и разориться я не мог. Однако у неё была обычная для зряшек слабость к веселящей волшебной жидкости. Поначалу, однако, она держалась, боясь потерять работу, хотя иногда ступала нетвёрдо, мурлыча себе под нос, и натыкаясь на мебель.
Несколько окрепнув, я сообщил ей, что для лучшего сна и аппетита хочу принимать веселящие волшебные капли из аптеки, которые там разливали в маленькие пузырьки. Два таких пузырька я и прихватил с собой, тогда как мой поводырь нёс снедь в корзинке. На прогулке за городом я вылил волшебное средство в воду, которую мы с ним пили в тот тёплый солнечный день, устроившись на привал на лужайке. Результат превзошёл все мои ожидания. Бедняга перестал заикаться, объяснился в любви и признательности за то, что я пригрел его в своём доме и даже предложил спеть известный ему старинный сказ. Поражённый произошедшей переменой, я не возражал.
Так как у меня навсегда выпал из памяти тот страшный день на ярмарке, то я снова был пленён этой длинной и странной историей о несчастливом короле Дуарте и неведомо откуда взявшейся гибельной Музыке.
В королевстве Несчастливого ему принадлежал лишь город-крепость. Всё остальное делили между собой в постоянных кровавых войнах бароны, которые хоть и присягали монарху, но слушали его только, когда им это было выгодно.
Поверить в это легче, чем не поверить – подумал я.
Пока неразумные бились друг с другом, к пределам королевства подошли ужасные кочевники. Молва принесла весть, что где-то выгнали из страны колдуний, которые встретили злых духов и от их браков родились чудища. Размножившись, эти страшные существа побеждали всех на своём пути, потому что ни один из народов не мог вынести их жуткого вида без лиц, вместо которых имелись куски мяса с пятнами, заменявшими глаза.
Словно дикие звери, они питались всем, что попадалось, не брезгуя и зряшками. Пили их кровь и ели сырыми, отрезая от живых связанных пленников наиболее лакомое. Крики несчастных лишь забавляли этих чудовищ. Раз надев платье, они не снимали его, пока оно лоскутьями не сваливалось с них. Плохая обувь мешала им ходить и поэтому все свои дела они справляли, сидя в седле. В голодные годы ели своих стариков и детей, потом принимались за женщин. Варвары эти никогда не мылись, и густой запах их тел и вонь из пастей стеной шли далеко впереди них, как и скрип колёс бесчисленных телег, обращая в бегство будущих жертв, что иногда тех спасало.
Вожди этих чудищ любили пировать на костях. На сколоченные из досок щиты клали связанных зряшек, на них водружали новый этаж из таких щитов, на который укладывали следующую партию пленников и так довольно высоко, пока на такую пирамиду не взбирались по лестнице предводители чудовищ, чей слух теперь услаждали крики и стоны раздавливаемых. Варвары попроще пировали внизу, встречая вопли несчастных зряшек хохотом.
Рассказывая об этом, поводырь мой заплакал. Живо представив себе эту картину, я тоже залился слезами.
Слегка успокоившись, он продолжил повествование, из которого я так и не понял, куда потом подевались эти зверюги. То ли страшных порождений волшебства удалось извести, наслав на них чёрный мор, который заодно уничтожил часть соседей-южан, что тоже было неплохо, то ли их увело неведомо в каком направлении Время, сыграв тут благую роль…
А надо сказать, в прежние времена всё было не так, как нынче. Всё, что вас окружало, само разговаривало, когда хотело, принимало во всём участие и могло вас поддержать или навредить. Неживого просто не было! Для беседы с домом, деревом или камнем вовсе не требовался приём волшебной веселящей жидкости, как сейчас, и у каждого места был свой хранитель.
Прежде события развивались столь стремительно, говорят зряшки (и некоторые исторические документы это подтверждают), что, например, улицы и подобия дорог, тропинки сворачивали в другую сторону прямо на глазах, и было не узнать своё отражение в зеркале на следующий день.
Тут необходимо вернуться к тому, Кто так любит шутить над всеми – к Времени. Никому не ведомо, где теперь бредёт несчастный народ Дуарта, в каком из времён? Что ж тут удивительного, если немало разумных созданий сами чувствуют, что оказались не в своём времени, подобно тому, как я очутился среди зряшек? Это Время некогда разыграло и меня, когда я получил однажды письмо ещё мной не написанное – из будущего.
Когда мог жить король Дуарт, о котором я не встречал упоминаний? После вышеописанных попыток установить хотя бы какую-то дату, я скажу вам только, как сказали бы зряшки – давно. Может быть, очень давно, может, очень-очень. Правда, всегда найдётся хронист, что скажет – не так уж чтобы…
Иногда вместо «очень давно» зряшные историки говорят, что происшествие имело место в те времена, когда Небо разговаривало со зряшками - способными понять - посредством музыки, тогда как некие тугоухие соседи в ту пору умели лишь отличить мычание от рычания. Что, разумеется, с гневом отвергается учёными северянами и южанами как «подлая ин-си-ну-а-ци-я». Уфф!
В общем-то, не так важно в какую эпоху прозвучала невесть откуда, хотя думаю, что с Небес взявшаяся Музыка, которая свела с ума целый народ, уведя его за собой, как некогда дудочка крысолова увела всех детей из города обманщиков.
8.
Неведомая Музыка.
Неведомая Музыка родилась за пределами королевства Дуарта. Это понятно потому, что сначала необычные известия о ней стали приходить с окраин. Им не верили, приписывая фантазии распространителей слухов. То, что передавали, было слишком уж невероятно. Но так продолжали думать, пока в столицу, как предпочитали называть город Дуарта, ни прискакало несколько баронов совсем без свиты, в полном смятении. Будучи приняты во дворце, мятежные пали в ноги венценосцу, плача и моля простить им измену.
Король велел им подняться и внятно всё изложить. Перемежая свои слова рыданиями, несчастные сообщили, что и в самом деле неслыханная прежде музыка, неведомо откуда взявшаяся, начинала звучать в ушах зряшек безо всяких видимых инструментов и исполнителей. Неясно: одну и ту же мелодию слышали все или разные, но музыка была настолько пронзительно грустной, что каждый внимавший ей не мог удержаться от слёз.
Подобно мору она разносилась по королевству, захватывая всё новые области. Равно не укрыться от неё было как в замках и крепостях, так и в городах и сёлах. Услышав её, зряшки бросали свои обычные занятия и сперва стояли ошеломлённые, а слёзы тем временем лились у них из глаз. Потом им вспоминалось то недоброе, что с ними случилось в жизни, и то ужасное, что натворили они сами, либо по чьему-либо велению, и успокоиться уже никак не могли. Глядя на отцов, ревели дети, стенали женщины. Выли даже собаки.
Королевский совет предложил монарху ввиду не бывалости бедствия принять небывалые меры. Дуарт не возражал, но поинтересовался - какие?
Министры предложили, чтобы все заткнули, чем могли, а лучше воском, уши и изъяснялись знаками. В указе, который глашатаи кричали на площадях, предписывалось также сдать на время в королевские хранилища музыкальные инструменты. Каждого же, кто сие не исполнит, и будет играть на них, пританцовывать или плакать приказано было хватать и тащить в темницу.
У зряшек началась совершенно невозможная жизнь – в мёртвой тишине. Они, которые во время служб в Храме Небесной Музыки, под высокие торжественные аккорды, посылавшие ввысь хвалу земную, под хор – какие бы заботы их не сгибали, молодые и согбенные возрастом, все – коленопреклонённые, - светлели лицами, распрямляли плечи и к концу чувствовали такую лёгкость, что начинали отрываться от пола и парить над ним! (подобное в наше отягощённое грехами время невозможно даже представить), они должны были лишиться слуха! Зряшки, привыкшие к тому, что всё вокруг них постоянно играло и пело, включая ветер, в один миг были лишены этого и словно оглохли… Все ходили потерянные, всё валилось у них из рук, а даже плакать по этому поводу им приходилось тайком.
Указ запрещал все турниры музыкантов, концерты, обучение музыке, составление музыкальных шарад и загадок, любое сочинительство на нотных знаках. Ворожеи до Распоряжения освобождались от налогов и преследований за неверные предсказания при условии, что будут круглые сутки, сменяя друг друга, произносить на дворцовой площади заклятья против страшной напасти. Гарнизону надлежало пребывать в готовности, высматривая со стен врага и не пускать в город подозрительных, об оных донося отдельно.
Никто не понимал за что им такое наказание. Ведь до того зряшки жили обычной жизнью: обращались к колдуньям, платившим налоги, а потому бравшим немало, чтоб узнать грядущее в понедельник, навести порчу на соседа, или мужа, или разлучницу, а после донести на колдунью, так как порча не состоялась, били жён-простолюдинок, гуляли в трактирах, бароны охотились, сражались, хаживали походами на соседей, а то и с соседями против своих, потому как грабить неважно ведь кого, жгли ведьм, каковыми становились ведуньи, не уплатившие налоги или давшие неверные предсказания, почему предсказывать им приходилось крайне двусмысленно и требовалось ещё сломать голову, толкуя полученное от них знание, рубили руки и головы, колесовали преступников на площади, а после их части развешивали на стенах, танцевали на балах… В самом деле: за что? Обычная жизнь.
Несчастных непрерывно рыдавших баронов поместили под надзор лекарей, запретив кого-либо к ним пускать. И эти два врага в прошлой жизни теперь обливались слезами в объятиях друг друга, вспоминая какие коварные замыслы они вынашивали, желая извести противника. Лекари перепробовали кровопускания, пиявок, веселящий напиток – безуспешно. Снадобья от разлития чёрной желчи, которая, как известно, и есть причина меланхолии, сводящей в могилу, тоже не помогли. Сонное зелье дало недолгое успокоение лишь членам недужных, которые продолжали плакать во сне.
Уже в качестве последнего средства предлагалось лишение слуха, но возник спор среди авторитетов и светочей медицины. Была высказана точка зрения, что болезнь сия – некий род безумия вследствие расстройства струн души и посему никакого отношения к слуху не имеет. Ведь и с залитыми воском ушами эти больные слышат то, чего не улавливают уши остальных.
Пока шли учёные споры, с башен завидели тучи пыли, что указывало на приближение кавалерии и в изрядном количестве. Гонцы со знаками своих стен, где заметили угрозу, были посланы во дворец и пропущены к маршалу. Там каждый прибывший в меру своих способностей изобразил то, что двигалось на столицу. Маршал глянул на знаки сторон, с которых прибыли посланцы и понял – город окружают. О чём и доложил немедля монарху, показав тому на карте, как враг охватывает их.
Его величество приказал коня и общую тревогу. Поднявшись на башню, откуда открывался обзор на несколько сторон, король и свита замерли от зрелища несметных войск, шедших на столицу. Уже появились из клубов пыли часть рыцарей и латников, а за ними трудно различимые массы и массы идущих и едущих. Можно только предполагать о чём думал в этот момент венценосец. Происходило непонятное: уж не объединились ли все его враги, желая воспользоваться бедственным положением королевства? Но неужели к ним перешли все его вассалы: герцоги и бароны?
Тем временем неприятель приближался, смыкая окружение. Всем заворожено глядящим со стен на это казалось, что они смотрят ужасный сон. Государь пришёл в себя первым. Он просто перевёл свой изумлённый взгляд на советников, ожидая объяснений, но, увидев их обомлевшими, стоящими с открытыми ртами, вероятно, подумал: «Какие у них дурацкие лица…» и понял, что его – не лучше, закрыл рот и нахмурился.
Поэтому, когда приближённые сумели оторвать взоры от жуткого видения и повернули головы к монарху, тот уже являл собой воплощённую решимость. Теперь все ожидали, когда удастся распознать стяги у знаменосцев, чтобы понять - кто же идёт на них. Вот этот момент настал, и тут - у всех, включая короля, снова от удивления расширились глаза и пооткрывались рты. Флаги были королевские и его вассалов! На стенах в молчании размышляли – не сходят ли они с ума? Или противник показывает им то, что захватил как трофеи?
При заткнутых ушах само действо протекало в тишине, что лишь усиливало впечатление кошмарного сна. Прошла, казалось, вечность, на деле же – немного времени до того, как всадники неподалёку от стен стали спешиваться. Здесь уже королю было ясно видно – это его герцоги и бароны со своими рыцарями. Он узнавал их гербы, флажки и доспехи.
Сойдя с коней, рыцари опустились на одно колено в знак верности короне, опираясь на мечи в ножнах. За ними встали на оба колена их оруженосцы, латники, стрелки, вышедшие из карет знатные дамы… Вдобавок огромная безоружная толпа народа до самых лесов на горизонте пала ниц между повозками и скотом.
По губам Его Величества и остальных было видно, что они шепчут, призывая Небеса. Пришедшие же под стены явно молили о помощи, тянули вверх руки, тоже что-то произнося.
Решено было спустить в корзине с помощью вОрота слугу с отверстыми ушами. Тому было велено подойти к герцогу, которого признали по плюмажу с разноцветными перьями. Ежели он поднимет забрало, то следовало разглядеть шрам – след давнишнего турнира. Также он должен был грассировать, произнося «р».
Слуга исполнил всё и, вернувшись тем же манером, поведал, что рыдания подданных короля почти не дают возможности разобрать слова. Герцог, видно, от стыда за красные глаза и опухшее от слёз лицо так и не решился поднять забрало, но картавил исправно, и передавал монарху, что музыка, которую они все слышат, толкнула их на отчаянный шаг – прибегнуть к Высочайшей помощи, как к последнему средству, дабы король не лишился верных отныне ему людей.
Несчастным было сообщено, чтобы они стали в поле лагерем, пока не будет принято решение о способе их спасения. Те повиновались, установив палатки и шатры. Три дня королевский совет обсуждал возможные меры и ни к чему не пришёл. Всё это время лекари не переставали дивиться, что слуга, продолжавший ходить по городу без ушных затычек, жалостной музыки не слышал и не заболевал.
На четвёртый день Его Величество понял окончательно, что выбор придётся делать самому. Надо было либо отказать в помощи тем, кто пришёл за ней под стены столицы, и обезлюдеть королевство, потеряв впоследствии всё от других захватчиков, либо возглавить их и повести куда-то, распевая песни, и надеясь на чудо.
На что решился король - так и осталось неизвестным, потому что в тот момент, когда он собирался это сказать… да-да, вы правильно догадались – Неведомую Музыку услышали, наконец, и в столице, причём, сразу все вместе с августейшими особами. Даже глухие впервые в жизни услышали Её божественные звуки!
9.
Что же было потом?
Именно об этом я и спросил поводыря-рассказчика, но он отвечал только:
- Не знаю. Они куда-то ушли, и никто не знает куда.
Мы помолчали, а его, судя по сопению, стало клонить в сон. Внутренне страшась его ответа, я всё же решился спросить:
- От кого ты слышал эту историю?
- А? – переспросил он, очнувшись.
Я повторил вопрос.
От гусляра – слепого, как вы.
- И где он теперь?
- Не знаю. Его и меня схватили на ярмарке и увезли в жуткое место, где мучают зряшек. Больше я его не видел.
Так вот кого мне предъявляли для опознания! Несчастного сказителя, слепого, как и я теперь. Раз схватили не только меня (якобы по навету соседей-доносчиков), но и слепого гусляра с мальчишкой, то дело, вероятно, было в самом сказе. Вот почему они проверяли: помню ли я события перед арестом! Что же в сказе могло быть такого крамольного и запретного? Действительно, раньше я его не слышал, хотя интересовался такими вещами. Какую тайну мог он содержать?
Мой спутник давно уснул, а я всё ломал голову над странной загадкой, вдруг подумав: случайно ли он сменил одного слепого – гусляра на другого – меня? И не Судьба ли двигала фигурой сиделки, нашедшей бедного мальчугана? Тогда замысел Её очевиден: такой любитель головоломок, как я, обязательно озадачится таинственной историей, заменив несчастного старика, которому и так оставалось недолго кочевать по базарам, и тайна не будет утрачена, как того бы хотелось тайной полиции.
Кто знает, вдруг мне суждено открыть слепым для себя то, что недоступно зрячим? Но что же крамольного в …
Если это сама идея, что Музыка может сгубить, то о гибели всё-таки речи не шло – об исчезновении.
Почему ж о таком необыкновенном происшествии забыли? Тех же, кто услышал о нём и не успел убежать, как другие зряшки, либо замучили, либо запугали, требуя никому ни-ни о том?
Про чудищ, о которых там совсем немного и непонятно зачем, я когда-то слышал. Зряшки до сих пор пугают ими детей. Кстати… чудовища-то ведь тоже пропали! Не связано ли это между собой? Рассказ о кочевниках, подошедших к зряшным границам, предваряет рассказ о приходе Музыки гибели. Не к ним ли навстречу пошёл народ Дуарта? Небо, что же ждало их?!
Подожди, если чёрный мор не придуман, как объяснение исчезновения страшных существ (а мне нигде не попадались похвальбы зряшек о победе над этими чудовищами), то вымереть могли все упомянутые участники в этой истории.
Тогда Музыка только предупреждение и обоснование кары.
Пусть так, но что же здесь запретного?
Не представляю, сколько времени я мучился такими вопросами, пока мой поводырь спал, но вдруг ощутил, что солнце уже не греет, и стало прохладно. Я разбудил подростка, который, как оказалось, ничего не помнил и снова ужасно заикался.
Мы двинулись домой.
10.
Попытка возвращения.
Уже темнело, как я понял из заиканий поводыря, поэтому шли мы медленно, осторожно спускаясь с холма. Дальше свет, вероятно, совсем пропал, а у бедняги-сопровождающего открылась куриная слепота, то есть мы в темноте с ним сравнялись в зрении. Так, держась друг за дружку, мы брели неведомо куда, время от времени падая в какие-то ямы или летели наземь, споткнувшись о корни деревьев. Несколько раз мы кричали о помощи, когда нам казалось, что слышатся голоса, но никто не ответил.
Наконец, мы выбились из сил, но самое ужасное, что нас окружали деревья. Неужели мы попали в Бесконечный Лес, где искать нас бы побоялись? Как бы то ни было, надо было ждать утра, когда мой спутник прозреет. И нам ничего не оставалось, как устроиться на ночлег у подножия могучего дерева. Переволновавшись, я боялся, что заснуть нам не удастся, да и ночь пугала таинственными звуками. Мальчишка от них весь трясся, и поэтому я дал ему выпить остатки из пузырька, а сам опрокинул второй, припрятанный во внутреннем кармане.
После этого я, вероятно, уснул и видел сон. А может быть, во сне или заколдованный волшебным напитком, пошёл, не разбирая куда, и набрёл на костёр, судя по жару. Наверное, я всё же не спал, ибо не видел того – у костра, что меня окликнул. Этот отшельник не испугался моего появления и предложил сесть. «Не шпик ли, следящий за мной? – подумал я, - оттого и не удивился даже». И тут пришло время удивляться уже мне.
- Не шпик, - спокойно ответил он.
-…
Я не знал, что сказать. А он продолжил:
- В прежнее время ты любил здесь бывать, хотя и не замечал меня.
- Да, но как?..
- А тогда ты мог видеть.
- Тогда мог, - грустным эхом подтвердил я.
- Пройдёт время, и ты сможешь вернуть зрение.
- Правда? Как?
Молчание.
- Прежде у тебя были очень странные мысли, когда ты ходил здесь. Некоторые из них были созвучны моим. Думаю, мы в чём-то похожи. Я собираю тут коренья и листья лекарственных растений. Не сюда, но ко мне приходят за советом, за исцелением. Пока тебе опасно прозревать. Ты и так знаешь много такого, что мешает тебе жить, не так ли?
- Именно так.
- Ты поймёшь, когда время настанет. Ты – умный. Дождись.
- Как мне тогда найти тебя, волшебник?
- Я дам тебе один сбор. Спрячь его. Завтра, когда вернёшься с поводырём домой, поставь настаиваться на веселящей жидкости в тёмноте и прохладе, в тайном месте, так, чтобы не нашли и не подменили. Аптекарского пузырька хватит. Пей по глоточку на ночь. Будет очень горчить, но не запивай.
- Найду ли я ответ на вопрос?
Он помолчал. Вздохнул.
- Скажу тебе так: ты его увидишь.
- Увижу?!
- Увидишь. Только захочешь ли понять? И поверить своим глазам…
- …
- Сначала ты увидишь это во сне, а проснувшись – наяву. Хватит ли у тебя сил это выдержать, вместив? Сможешь ли ты сообщить о нём? Ведь за него могут убить, не поверив.
- … Спасибо.
- Не спеши благодарить. Ответ тебя не обрадует.
- Боюсь, что да. Спасибо - за надежду…
Позже он отвёл меня к спящему поводырю.
Наше возвращение утром заняло не столь много времени. Нас уже искали и скоро встретили. Это были мрачные личности, недовольные тем, что им пришлось таскаться по полям и болотам из-за каких-то ненормальных путников.
Дома меня ждал неприятный разговор с двумя господами из... Они устроили нам обоим допрос, после чего предупредили, что отныне и до специального разрешения мне запрещается покидать город, в случае же попытки нарушить это предписание – меня замуруют в собственном жилище, или… (как мне было сказано на ухо) со мной приключится несчастный случай. Не разрешалось читать мне вслух, запрещалась переписка с кем-либо. Поводыря мне заменят. (Здесь я похолодел. Им достаточно было его напоить, чтобы узнать всё. Только не это!)
Значит, надзор не ограничивался только сиделкой. Нет, конечно, она, перепугавшись, тут же сообщила о нашем исчезновении своим настоящим хозяевам, которые и приняли меры.
Я клятвенно обещал несколько недель даже не выходить из дома, дабы не доставлять им неприятностей, но умолял оставить мне запуганного дурачка, «виновного» лишь в том, что не видит в темноте.
- Дддд… - пытался подтвердить он.
Выслушано это было с явным недоверием, и мальчугана я всё же был лишён.
Сколько дней и ночей провёл я в страхе, ожидая в любой момент их возвращения с известием, что подросток всё рассказал… Цокот копыт по мостовой, грохот колёс кареты, шаги под окном, каждый стук двери заставляли меня всего сжиматься и не дышать, пока не проносило мимо. Чем снова попасть им в лапы, лучше было б покончить с жизнью. Но, видно, по их указанию всё острое от меня пряталось, верёвки тоже. Сиделка стала со мной строгой и грубой, а я делал вид, что не замечаю. Молчал.
Но я не выдержал, и стал прибегать к помощи волшебных капель. Хорошо, что перед этим, улучив момент, когда сиделка храпела, мне удалось пристроить в погребе в отцовский тайник закупоренное в пузырьке снадобье.
11.
Прошло время. О н и не приходили.
В один из моментов просветления я подумал: Судьба сделала свой ход – тайна передана, даже дана надежда на узнавание разгадки. В ответ Время напомнило кто тут главный, взяв меня в заложники признания заики. Мне оставалось только ждать. Ждать неизвестно чего.
Про себя я неоднократно повторял сказание о пропавшем народе Несчастливого, пошедшего навстречу чудовищам, отчего исчезли и те и другие. Неужели они перебили друг друга? Но чудища были непобедимы, а зряшки Дуарта, услышавшие Ту Музыку, не могли убивать. Неужели всё же Время в пику очевидности – Судьбе развело две огромных массы живых существ? Тогда что же столь невероятное и страшное должен я увидеть, прозрев? По-прежнему я терялся в догадках.
И я снова срывался, опустошая пузырёк за пузырьком…
Однажды веселящее в доме кончилось, а подавленное настроение требовало новой дозы. Была ночь. Сиделка давно перестала спать здесь, и вечером уходила в свой дом. Странно было и то, что с некоторых пор она изменила своё отношение и стала заискивать передо мной. И не только она, соседи, боявшиеся со мной даже здороваться, а не то, что разговаривать, вдруг стали необычайно любезны и при встрече предлагали посильную помощь. Мне пришло это в голову, так как из неё слегка испарилось волшебное зелье. «Неужели, - подумал я, - время изменилось?»
Но, если и так, настолько ли, чтобы прибегнуть к снадобью? Впрочем, теперь мне не всё ли равно?
И я побрёл к погребу…
Горчило невероятно. Больше глоточка, пожалуй, было и не сделать.
В такой же кромешной, как и прежде, тьме я вернулся в комнату и, едва коснувшись подушки, полетел куда-то…
Питья хватило на двенадцать раз. Зрение не возвращалось. Опрокинув в себя остатки, я еле добрался до комнаты. Там, будто оглушённый, я упал на пол, где и забылся.
На этот раз я увидел сон. Это было окончание похода Дуарта. Я увидел их всех, блаженно бредущих по равнине. Повозки со стариками и детьми (скарба они не взяли), мычащий и блеющий скот. Латники, шедшие без оружия, рыцари, ехавшие без копий и мечей. Свита Дуарта Несчастливого и он сам – на белом коне и в белоснежном плаще, обшитом голубыми звёздами…
С другой стороны поля им навстречу разворачивалась колонна всадников. Я всмотрелся в них и ужаснулся. Первые их ряды были без шлемов, но в звериных масках и готовы к атаке. Следующие за ними имели шлемы, оставлявшие открытыми то, что у зряшек является лицами.
Лучше бы на них были звериные маски!
Сказание не погрешило против истины: то были куски мяса со щелями для невидных глаз. На многих были медвежьи и волчьи шкуры. Страшное рычание и визг издали они, ринувшись на народ, услышавший Музыку…
Я не мог смотреть на то, что творили с беззащитными зряшками. Их крики и мольбы и сейчас у меня в ушах… Я рыдал, умоляя дать мне проснуться, не в силах видеть и слышать всё это… Но мне пришлось досмотреть до конца. После чего, вероятно, я потерял сознание.
12.
Последнее.
Когда я очнулся, было тихо, а значит, рано. Глаз было не открыть, они слиплись от слёз. Да и открывать их я боялся. Живы были воспоминания сна. Прозревать уже не хотелось. И я решил схитрить: повязать повязку. Не открывая глаз, пошарил вокруг. Безуспешно. Болела спина и плечо, сказывалось ночное падение. Поднявшись с пола и закрывая глаза рукой, я нашёл таки у изголовья кровати шёлковый шейный платок, завязал его, опустившись на постель. И стал ждать.
Долго не было звуков. Давно живший вне времени, чередовавшего будни и праздники, я мог и не знать, что сегодня очередное нечто, из-за чего сиделка могла и не придти, а соседи высыпаться. Так можно прождать и несколько дней.
Я поднялся и ощупью подошёл к окну, тихонько приоткрыл. Выше, наверняка, окно тоже было открыто, потому что я различил шёпот:
- Что делать, если беспорядки возобновятся? Они позавчера разгромили десятки лавок!
- Эти бунтовщики сродни нашему слепому. Если придут к нам, то надо его выставить, как доказательство сочувствия нашего дома их делу.
- Он-то отказывается даже здороваться. С чего вдруг станет нас защищать?
- Два пути: или всем миром пасть ему в ноги и просить прощения - прозрели де, или обманом. Сказать: ваши пришли, а мы боялись, были неправы.
- А это и не обман вовсе. Так и есть.
- Ага! А ежели старое одолеет, что тогда говорить будешь? что жить хотелось?
- А тебе не хочется?
- Не ссорьтесь, господа!
Я прикрыл окно. Вот почему не пришла сиделка, затих город, и нет волшебных капель. Время явно изменилось. Может всё-таки посмотреть правде в глаза? Но ведь и сам прорицатель сомневался - выдержу ли я её?
Мне вспомнился наш последний разговор.
- Найду ли я ответ на вопрос?
Он помолчал. Вздохнул.
- Скажу тебе так: ты его увидишь.
- Увижу?!
- Увидишь. Только захочешь ли понять? И поверить своим глазам…
- …
- Сначала ты увидишь это во сне, а проснувшись – наяву. Хватит ли у тебя сил это выдержать, вместив? Сможешь ли ты сообщить о нём? Ведь за него могут убить, но не поверить.
- … Спасибо.
- Не спеши благодарить. Ответ тебя не обрадует.
- Боюсь, что да. Спасибо - за надежду…
Небо! – взмолился я, - дай силы взглянуть правде в глаза, и выдержать то, что увижу.
Я плотно закрыл окно. Отошел в середину спальни. Не открывая глаз, снял шейный платок, смял и засунул его в рот. Постоял, стиснув зубы, раскачиваясь.
Ну же!
Сердце колотилось, как бешеное.
Открыл глаза. Я – видел! Видел!!
Чуть успокоившись, обвёл взглядом неряшливое убранство помещения, стряхнул пыль с одежды. И тут случайно заметил, что, стоя у противоположной стены, на меня смотрит одно из тех чудовищ, что расправлялись с народом Дуарта! Только оно было в той же одежде, что и я… Отёкшая физиономия, так что почти не видно было глаз. Мы с ним, оторопев, молча разглядывали друг друга.
Но вот оно осклабилось и подняло в знак приветствия руку!
Я махнул на него рукой, зажмурил глаза и вновь открыл: оно не пропало!
Со мной что-то случилось, и, не соображая, что делаю, я наклонил голову и со звериным воем кинулся! До него было несколько шагов. Я успел ощутить тупой удар, услышать треск, звон стекла и опуститься на ковёр, заливаясь кровью…
Чуть придя в себя, я потряс головой, ничего не видя от крови. Посыпались какие-то осколки. Что это было?
С трудом поднявшись, пошатываясь, пошёл на ощупь к кухне, где была вода. Опустил голову в ведро с ней, подержал. Вытащил её из красной жидкости, протёр глаза жёлтым шейным платком, который стал бурым. Замотал голову полотенцем. Оно быстро намокло. Что же произошло? Как чудище оказалось в доме?
Надо было проверить, нет ли его в гостиной. Я вошёл туда, держась рукой за голову, и увидел его! Ему тоже досталось: костюм в крови, морда – малинового цвета, словно он вымазался вареньем. Ему?.. Это же зеркало… И тут я засунул себе мокрое полотенце в рот, потому что начал кричать и плакать.
- Ааа! – кричал я, - Неет! Неет!! Не хочу!
Я катался по полу, бился в рыданиях.
- Нет! Только не это!..
Но «это» было…
Когда я устал даже плакать, то медленно поднялся, доковылял до кухни. Промыл порезы в другой воде, посыпал порошком от ран и замотал голову чистыми тряпками.
В спальне опять приоткрыл окно и услышал:
- Комода недостаточно. Тащите шкаф к двери. Так, хорошо, припирайте!
- Закройте ставни! Слышали же, они уже внизу! Слепого зарезали. Значит, грабители!
Нет, - подумал я, - они всё же стали другими. Ничего не бывает зря.
Я вышел из дома и пошёл вниз по улице, которую уже столько времени не видел. Не сильно-то она изменилась. Вот только ни души на ней. Конечно, из-за ставен за мной следило множество глаз, но мне это было всё равно. Где-то далеко бил барабан. Прозвучал рожок и зацокали копыта. Что-то тяжело ухнуло, раздался свист и грохот. Потянуло дымом. «Горим!» - донеслось до меня откуда-то, и забили в пожарный колокол.
Я свернул налево, хорошо помня эту дорогу к Архивам, в которых не раз бывал в прежние времена.
Когда я осилил этот путь, то оказалось, Архивы горят. Тяжелые их двери были распахнуты, перед ними лежали несколько трупов. Бумаги, бумаги по всей площади… Дул сильный ветер, и пламя было не остановить. Я нагнулся и поднял несколько пожелтевших листов с древними письменами. Всадники с пиками вынеслись из переулка, гиканьем подгоняя коней, и пронеслись мимо, едва не сбив меня с ног. Их скакуны выбивали искры из булыжной мостовой. Последний огрел меня плетью по левой руке, которой я закрылся, спасая голову. Рука повисла как неживая. Засунув подобранные листы под рубашку, я направился к дому. Несколько раз приходилось обходить опасные места, но я, хоть и совсем без сил, всё же добрался назад.
13.
...
Только на следующий день я ознакомился со спасёнными документами. Они не представляли большого интереса. Это оказались древние налоговые законы, соблюдаемые и сейчас. За неисполнение каждого из них полагалась соответствующая кара. За одно – отсечение пальцев, за другое – языка, за третье – руки и так далее. Ничего особенного.
В городе творилось что-то невообразимое. Шла резня, насилия, грабежи и пожары.
Ожидая смерти в любой момент, я встал на колени и начал молиться Небу о введении Его правления. То была древняя, запрещённая молитва:
«О, Небо, пришли свои облака!
О, Ветер, скомандуй им наступать!
Дождём, туманами их оберни,
пусть ночью сделают наши дни.
Небо, останься у нас на века,
счастьем для нас обернутся они…»
Я успел произнести только эти слова, как услышал падение тела на мостовую и хрип. Я выглянул из-за занавески и увидел, как двое убийц обирали лежащего.
Вот они ушли, и я, не отдавая себе отчёт зачем, осторожно выбрался на улицу, где ещё хрипел зарезанный ими долговязый зряшка. Он отходил. Рядом с ним валялось то, что преступникам не показалось ценным, в том числе, обгорелый кусок пергамента, возможно, из тех же Архивов. Я почему-то поднял его и вернулся назад.
О, Небо! То было письменное свидетельство очевидца-хрониста! В нём не хватало начала, и лишь представляющий, о чём могла идти речь, способен был понять эти древние, но знакомые мне письмена, начертанные почти выцветшими чернилами:
«Довелось Её услышать и мне, жалкому хронисту. Смертные недостойны такой Музыки. Её слушают только на Небесах. Она растворяет любые злые намерения. Покачивая на своих мелодических волнах, её неземные звуки пробуждают совесть даже у тех, про кого никто бы не сказал, что они её когда-то имели. Эта Музыка… помогла мне понять, что всё сделанное мною до сих пор – тщета и томление духа. Она подняла меня ввысь О т к у д а прекрасно видна вся суетность, зряшность и лживость наших пустых устремлений. Хочется лишь одного – чтобы она лилась вечно, чтобы её слышали все, становясь созданиями достойными стать Её нотками.
Мы идём под предводительством короля туда, где не слышат Этой Музыки, чтобы принести её им или погибнуть, ибо тот, кто слышит Её – не может причинить зла другому, но там, куда мы идём, Её нет…».
Я плакал, читая эти последние слова, и жалел, что не нахожусь среди тех, кто пропал без вести в том походе Любви.
На другой день на город стал спускаться туман… или то был дым новых пожаров?…
Послесловие?
Ничто в мире не проходит зря, и никуда не исчезает. Оно появляется и проявляется неожиданно и в таких формах, в которых кажется невозможным, и потому нередко остаётся неузнанным.
Есть простейшие - черви планарии. У них вырабатывают «рефлекс» избегания света, либо наоборот, воздействуя электрическим током. (Согласитесь, и у нас таким способом можно убить вредную, с точки зрения экспериментаторов, тягу к чему-нибудь). Планарии – каннибалы. Выяснилось, что, если скормить «обученных» - «неучёным» собратьям, то «неучёные» гораздо успешнее обучаются тому же.
Все мы, ныне живущие на Земле, потомки кроманьонцев. В их выгребных ямах при стоянках находятся кости неандертальцев.
В выгребных местах стоянок неандертальцев не находят кости кроманьонцев. Неандертальцев не осталось. (По крайней мере, так считают специалисты).
Чему, интересно бы знать, мы лучше обучаемся благодаря этому?
Более полутора тысяч лет назад орды варваров поглотили Западную Римскую империю, воплощавшую достижения античного мира, но уже христианизированную. Оказалось, что завоеватели унаследовали её религию, а ещё через тысячу лет, в эпоху Возрождения, выяснилось, что и культуру. Правда, ещё несколько столетий понадобилось, чтобы, как в Риме, вода и отхожее место со сливом появились в каждом жилище многоэтажного дома.
В нас немало удивительного для нас самих.
Мы не знаем, откуда в нас что взялось.
И хорошее… и ужасное.