Странности любви

СТРАННОСТИ ЛЮБВИ (СВИФТ)  . Очерк.                Г.Грушина
Поговорим о странностях любви. Вернее, о некоторых особенностях любви мужской и женской.
Возьмём какой-нибудь случай из жизни. Их, разумеется, море. Я выбрала один давний, но весьма показательный. Мне придётся вторгнуться на чужую территорию; прошу прощения у англичан.
   История произошла  триста лет назад, в глухом углу Европы,  на острове, где много пасмурных дней, мало солнца, почти нет лесов, а пейзаж однообразен и уныл. Чахлые островитяне жили в крайней нищете, с трудом добывая из скудной земли пропитание. К тому же обитатели соседнего большого острова , решив, что меньший остров должен принадлежать им  как более сильным, успешно осуществили свой замысел, облагодетельствовав покорённый народ новым правителем, новой религией и новыми налогами.
   Впрочем, тогда повсюду в Европе дела обстояли сходным образом. Во  Франции – главной стране того  времени уже был построен Версаль, но бесправие, нищета и угнетение народа близились к запредельным. А у нас и того хуже: Пётр 1 ломал о колено страну; народ попросту вымирал.

   Наш герой – незаурядный человек.  Острый, язвительный ум, властный характер, благородное достоинство облика, - и что же? Он всего лишь священник нищего деревенского прихода в Ирландии, - стране, которую терпеть не может. Впрочем, он не думает смириться со своей участью. Его имя Джонатан Свифт.

   Ему уже тридцать, но все попытки добиться в жизни чего-то большего ни к чему не привели: властная верхушка во главе с бесцветной королевой Анной, весь этот кишащий у трона планктон, отнюдь не склонны допускать посторонних в свою среду, тем более человека сомнительных взглядов на религию и государство.  Он же упрямо не теряет надежды на изменение  собственной участи и чуть не каждый год переплывает пролив и появляется в Лондоне. Меткий памфлетист, обладая острым пером, он пользуется известностью в политических кругах столицы.

   В Англии в то время противоборствуют две партии – виги и тори. В чём их различие известно только англичанам. Свифт считал: в высоте каблуков. Каковы их партийные программ ы? Какое это имеет значение – во всяком случае, для нас? Свифт на стороне тех, кто у власти, а, значит,  в силах отблагодарить его за услуги вполне весомыми материальными благами, - например, богатым приходом в Англии.

   Впрочем, ни политика, ни честолюбивые устремления героя нас сейчас не занимают: ведь мы вздумали рассуждать о любви.


                НЕМНОГО О ПРОИСХОЖДЕНИИ
   Свифт одинок, небогат, неродовит. Родители не снабдили его ничем кроме величественной внешности, да и то лишь стараниями матери. Хорошенькая служанка в богатом поместье  Мур-парк, принадлежавшем вельможе Уильяму Темплу,  спешно вышла замуж за, прямо скажем,  никчёмного малого,  бездельника и неудачника без гроша в кармане (виновата: пенни) и устремилась за мужем в Ирландию, куда их  заботливо спровадило с глаз долой семейство Темплов.

   Не успела молодая чета приехать в Дублин,  как муж умер.  Внезапно овдовев, Эбигейл Свифт  через семь с половиной месяцев  произвела на свет сына  (выросши, он выразился по сему поводу так: «Как раз вовремя, чтобы спасти честь»). Кроме ииени, младенец не получил  от своего официального отца ничего. Матери он тоже вскоре лишился: Эбигейл не умерла, а, оставив новорождённого у кормилицы, вернулась в Англию,  к Темплам, у которых и пребывала в числе привилегированной челяди всю жизнь.

   В Дублине жил брат  её умершего мужа, весьма состоятельный человек, который взял  ребёнка к себе в дом, вырастил, дал образование. После окончания колледжа св.Троицы при Дублинском университете юноша предпочёл уехать в Англию, в Мур-парк, где так полюбился хозяину поместья,  что стал его личным секретарём.

   Годы, проведённые в Мур-парке, были счастливыми. Уильям Темпл оказался редким человеком.  Как позднее отозвался о нём Свифт, вовсе не склонный   к похвалам: «С ним умерло всё, что было хорошего и доброго среди людей». Он помог юноше определиться в жизни.  Двадцати семи лет от роду тот принял духовный сан. 

   Но когда же про любовь? Сейчас.  В Ирландии молодому человеку приглянулась сестра  одного соученика по колледжу и, недолго думая, он обручился с нею. Девушка не рассчитывала на скорую  свадьбу: жених ничего не имел и объяснил, что пока не добьётся достойного места, о  браке не может быть речи. Их помолвка длилась около четырёх лет. За это время в Мур-парке  подросла девушка, о красоте которой стали везде толковать.

                ЭСТЕР ДЖОНСОН
   Ее звали Эстер  Джонсон; дочь служащих поместья, она  числилась служанкой,  однако положение её в доме Темпла было особым , ибо она приходилась хозяину дочерью, - побочной, разумеется.  Отца у Эстер не бвло; мать Эстер жила тут же, она была снова замужем, растила ещё одну дочь.
   Эстер воспитывалась, как леди. Её опекала  одна из приживалок – родственница Темпла Ребекка Дингли, немного постарше девочки. Свифт знал Эстер с шести лет, но обратил внимание на нее, когда  красота подраставшей  отроковицы  стала бросаться в глаза. «Все черты её лица отличались совершенством, - писал он. – Волосы были чернее воронова крыла; глаза и брови тоже. Все её движения были полны изящества и грации. Говорила она наредкость приятным голосом…» В то время она была чуть-чуть полна (слава Богу, не макаронина).Безупречные манеры девочки, доверчивое простодушие, живой, любознательный ум невольно располагали к себе. Имевший склонность к наставничеству молодой человек, - впрочем, он был не так уж молод, ему близилось к тридцати, - сделался добровольным учителем юнй особы, внушая ей строгие правила добронравия, необходимость оберегать свою девичью честь, избегая докучных волокит и указывал книги, которые следует прочесть.

    Их взаимная симпатия крепла с каждым днём. Ребекка Дингли всегда находилась рядом.  Старше ученицы на  двенадцать лет, он сразу же взял тон взрослого, что не мешало всем троим отлично проводить время, чередуя серьёзные занятия с забавами. У них в ходу был «детский» язык со смешными словечками,  картавым или сюсюкающим выговором, придумываемыми на ходу шутливыми прозвищами . Учёный наставник  стал называть ученицу  по латыни: Стелла, звезда. С этим именем она  более никогда не рассталась.

   Покровители наконец доставили молодому человеку небольшой приход в ирландской деревушке Лараркор, куда он и отправился, и где вовсе не собирался  надолго задерживаться, намереваясь жить в Англии ,доверив  совершение треб своему викарию. С невестой он порвал, решив, что жениться ему пока незачем.

                ПЕРЕЕЗД В ИРЛАНДИЮ
    Время неизбежно приносит перемены – хорошие и плохие вперемешку.  Его надеждам на приятное житьё в Мур-парке не суждено было сбыться: Темпл умер.  Явившись в Мур-парк, Свифт застал  Стеллу и её верную наперсницу Дингли в растерянности: девушки не знали, что делать и как поступить дальше, ибо почувствовали  невозможность своего дальнейшего присутствия  у Темплов.  Стелла оказалась не нужна в доме, в котором выросла: не очень нуждалась в ней и мать. Надежда, что Темпл завещает ей приличное состояние, не оправдалась: он ничего не успел. Девушка располагала только пожизненным доходом с двух тысяч фунтов в ценных бумагах да ещё кое-какой мелочью. Голод ей не грозил, но о жизни в роскоши следовало забыть. У Дингли было и того меньше. Отлично воспитанная и образованная девушка, писаная красавица, оказалась с глазу на глаз с неясным будущим.

   Свифт решил не упускать случай. Две его милые подруги, искренне привязанные к нему, нуждались в помощи, которую он мог оказать. Все будут счастливы. Только бы удалось уговорить их переехать  в Дублин. Он поселит их  где-нибудь поблизости, и они станут заботиться о нём, создавая иллюзию  семейного дома. Двадцатилетняя Стелла обожала его, она вся лучилась в ожидании счастья. Да и Бекки Дингли была премилой крошкой. К  тому же обе располагают небольшими средствами; они не станут в тягость. Ему не составило труда уговорить девушек расстаться с Мур-парком и переехать в Ирландию. Стелла согласилась сразу; немного поколебалась Дингли. Мать Стеллы не противилась отъезду дочери в Ирландию:  брак  с духовным лицом – приличным человеком, имевшим постоянный доход, был лучшим выходом для бедняжки,  воспитанной как леди, но не имевшей ни знатных родственников, ни денег.

   Де6вушки принялись весело готовиться к отъезду. О нежных чувствах, наполнявших  сердца двоих, никто не заикался, целомудренно храня свою тайну; толковали больше о бытовых проблемах.  Престо (одно из  домашних прозвищ Свифта) объяснил дорогим крошкам, что прожить в Ирландии можно гораздо дешевле, чем в Англии. В Дублине они снимут жильё поблизости от  него, и можно будет видеться чуть не каждый день, даже обедать вместе, а он станет заботиться о них по мере сил и возможностей.

   Если вы думаете , что Престо собирался  взять на себя все хлопоты с переездом девушек, то ошибаетесь. Он предоставил им действовать самостоятельно, боясь вызвать в Дублине пересуды , прояви он участие. Стелла  далее Мур-парка нигде не бывала. Бекки Дингли была постарше, но довольно бестолкова. Но всё-таки обеим удалось каким-то образом переместиться через пролив без особых потерь. Ими двигало воодушевление: обе рвались к новой жизни. Только бы переплыть море, а там заботы о них примет опытный покровитель, кому они отныне доверили свои жизни.

   Они ещё не изучили досконально сложностей нрава  д-ра Свифта (к тому времени он уже защитил диссертацию). В последний момент он сообщил милым крошкам (Мои Дорогие, МД, как он называл их обычно в письмах), что важные дела призывают его в Лондон на неопределённое время. Девушкам оставалось огорчённо поахать, провожая его в дорогу.

    Стелле и Бекки была предоставлена возможность преодолеть все трудности прибытия и обустройства на новом месте самостоятельно. Как они справились, неизвестно. Хочется надеяться, что  Престо заранее нанял для  приятельниц какое-нибудь жильё или хотя бы посоветовал, к кому следует обратиться. МД были обескуражены, но духом не пали: временные затруднения скоро минуют, и Престо прибудет в Дублин.

   Он появился в Ирландии через полгода. Девушки к тому времени кое-как устроились, поселившись  на съёмной квартире. В Дублине внезапное появление двух молодых англичанок было встречено с недоумением. Одна из девушек была  очень красива, и  загадочный переезд из сравнительно благополучной Англии в неустроенную Ирландию заставлял думать,  что  это неспроста,  но побег от небезупречного прошлого. Однако поведение Эстер Джонсон было аристократически-безукоризненным, а,  по сведениям, полученным от её болтливой напарницы, оказывалось, что мисс Джонсон – дочь  богатого вельможи Темпла. Настроение туземцев вскоре сменилось приветливостью . По  возвращению же в Дублин д-ра Свифта, взявшего девиц под своё покровительство,  дублинцы окончательно успокоились.


                НОВАЯ ЖИЗНЬ
   Девушки радостно встретили своего наставника. Поселившись невдалеке, он, как и обещал, бывал у них почти ежедневно, вникая во все мелочи быта своих МД. Дингли, зная, что Стелла и доктор со временем поженятся,  поначалу благородно порывалась оставить их вдвоём, чтобы  влюблённые могли посекретничать без свидетелей. Однако Престо категорически воспротивился  этому. Он сразу же установил свои правила, и первым было  то, что они со Стеллой, как  и прежде, не должны оставаться наедине. Поражённая строгостью его нравственных правил, Дингли подчинилась, - тем охотнее, что была любознательной особой,  алчущей  быть осведомленной во всех подробностях отношений своей прекрасной подруги и её  наставника.

    Другим строгим условием было соблюдение дистанции. Для них он оставался  строгим учителем , а они для него – девчонками,   с коими и разговаривать-то приходилось лепечущим детским языком. Они были не против.  Словно вернулись счастливые дни в Мур-парке. Надменный, замкнутый человек, он таял в обществе Стеллы,  а та раскрывалась навстречу ему, как цветок (извините за банальность) пчеле. В этой уютной атмосфере даже Бекки Дингли пыталась порхать; и если  влюблённую пару можно сравнить с цветком и пчелой, то Бекки – с надоедливой мухой, которую приходилось по необходимости терпеть. О помолвке не было речи.:  Престо должен был добиться более доходного места, чем нынешнее.

   Обустраиваясь на новом месте, МД совершили много  трат, особенно Стелла,  не привыкшая к экономии. Узнав об этих тратах и даже долгах, Престо пришёл в ужас, и Стелле пришлось выслушать не одно строгое внушение.  МД должны были тратить как можно меньше, жить скромно,  - но, разумеется, не роняя своё  общественное положение. Он станет выплачивать им небольшое воспомоществование, однако они обязаны будут давать отчёт в своих тратах.  Он не против разумных: каждой из МД полагается служанка; придётся завести и лакея для всевозможных работ; нищие ирландцы много не запросят, продукты же тут дёшевы. Что до нарядов и прочих женских пристрастий, наставник давно внушил  воспитаннице никчёмность подобного, презрение к суетности и тщеславию. Стелла соглашалась с учителем: наряды – пустое, да и зачем ей наряжаться, когда она  часто видит в его глазах  восхищение, а другого восхищения ей не надо.  Одно приличное платье для выхода, а на каждый день – самые дешёвые, тёмные платьица, и, разумеется, никаких серёжек и кружев, стоящих немалых денег, столь милых кокеткам, но ей не нужных. Лучше она станет копить деньги, - мысль, одобренная Престо.  Он с умилением напомнил, что в детстве она сумела скопить двести фунтов и всегда любовалась золотыми монетками, пока их не отобрала мать. Пусть заведёт тетрадь, в которую будет аккуратно записывать все расходы и  подводить  итог, чтобы ненароком не  превысить отведённую на хозяйство сумму. Никаких долгов, никаких не6нужеых трат. Пора забыть про прежнюю роскошную жизнь; они не в Мур-парке.  Вот если он добьётся более достойного места и сможет увеличить  им пособие, тогда другое дело.

   Осмотрительность и аккуратность в тратах – ещё одно условие Престо. Стелла завела хозяйственную тетрадь, взяв в привычку  тщательные записи и подсчёты. Единственное, от чего она не смогла отказаться – шоколад, и Престо ворчливо разрешил МД изредка баловать себя. Она была глиной в руках властного скульптора, лепившего спутницу жизни по своему вкусу.

   Жизнь на новом месте стала налаживаться. Дублинское общество, приняв к сведению, что две скромные молодые женщины находятся под особым покровительством д-ра Свифта – духовного лица и человека строгого, если не сказать сурового. Стеллу стали  звать в гости, чему д-р Свифт не препятствовал, так как круг его знакомых – по большей части  лиц духовного звания, не мог развлечь молодых дам, а посидеть в домашнем кругу соседа да перекинуться в картишки ничуть не предосудительно.

   Ларакор – небольшой приход д-ра Свифта , требовал забот. Когда он впервые явился туда, то обнаружил, что  отсутствует даже дом викария. Ему пришлось потратиться на возведение небольшого коттеджа, а также на очистку небольшого участка, чтобы превратить его в сад.  Ручей, огибавший участок, он расширил и углубил, обсадив его  ивами. Вдоль ручья пролегла дорожка,  по которой он взял в обычай прогуливаться, созерцая плоды своих трудов. Пунктуальный человек, он аккуратно исполнял служебные обязанности и произносил иногда проповеди перед оробевшими прихожанами, почтительно созерцавшими величественную фигуру своего духовного наставника, громогласно разъяснявшего им христианские истиы. Верил ли сам  Свифт в Бога?  Не будем углубляться в поиски ответа: у ас другая тема, тем более что мы можем найти вовсе не то,что ожидали.

   Мд принимали в обустройстве Ларакора дружеское участие, но поселиться там не имели права. Приезжая,  молодые дамы могли полюбоваться ивами и прогуляться по дорожке вдоль ручья,  но не более. Вскоре они поселились в соседнем городишке , сняв жильё у знакомых. Стелла обзавелась лошадью и совершала утренние верховые прогулки до  ручья с ивами, где могла издали любоваться д-ром Свифтом в неглиже, величаво прогуливавшимся по дорожке вдоль ручья.

   Он нуждался в одиночестве, уже начав обдумывать свои памфлеты, которые вскоре должны были принести ему известнсть.


                ДУБЛИНСКИЙ БЫТ
   Наблюдая за новосёлами,  дублинцы пришли к  логичному выводу, что мисс Джонсон – невеста  д-ра Свифта, и хотя оба скрывают помолвку, скромники скоро поженятся.  Но время шло,  д-р Свифт то отлучался  в Англию, то снова появлялся в Дублине, а Стелла и её компаньонка продолжали тихо жить на отшибе ; о свадьбе не было слышно.  Среди холостых  джентльменов нашлись такие, кого красота мисс Джонсон не оставила равнодушным, однако решиться на что-то серьёзное они не смели: Стелла прослыла особой строгих правил, которая не потерпит заигрываний.

   Доброхоты, желая выяснить намерения  д-ра  Свифта, заводили полные обиняков разговоры, а поскольку тот отмалчивался, один из простодушных знакомцев осведомился напрямик, что  д-р Свифт думает о брачном союзе между мужчиной и женщиной. Свифт ответил, что его стеснённое положение не даёт ему права  мечтать о женитьбе, да и склонности его и  убеждения препятствуют этому. Тогда, осмелев, кое-кто из молодых людей рискнул предложить себя мисс Джонсон в женихи. Им было наотрез отказано.

   Один из соискателей, некто Т., решил действовать хитрее и обратился к д-ру Свифту, как  опекуну, прося разрешения посвататься к мисс Джонсон. Тут  Свифт превзошёл себя. Он одобрил выбор молодого человека, сказав, что и сам бы выбрал в невесты подобную особу, имей склонность к браку. Он не будет иметь ничего против, если только матушка Стеллы одобрит предполагаемый союз, а Стелла выразит согласие. Иронично поздравив Стеллу с успехом и заверив, что не намерен препятствовать её счастью,  он принялся высмеивать несчастного   молодого человека, рискнувшего помыслить о Стелле.  Удивлённая поначалу, Стелла быстро успокоилась  и весело  поддержала разговор, желая успокоить несколько раздражённого Престо.

   Дерзкому жениху было отказано.  Даже много времени спустя Престо при всяком упоминании имени незадачливого жениха старался унизить его в глазах Стеллы.  «Значит, у миссис Т. раздуло брюхо, и она вот-вот родит?  - спрашивал он в письме три года спустя. – Супруг у неё просто щенок. Любопытно, от его ног по-прежнему воняет?» Д-р Свифт бывал иногда грубоватым.


                РАЗМЫШЛЕНИЯ, БЕЗ КОИХ НЕ ОБОЙТИСЬ
    Знакомясь с жизнью нашего героя, всяк задаётся вопросом почему он не женился на Стелле, - девушке, которую любил, и которая любила его?

   Тут сразу идут в ход самые тривиальные предположения. Не женился, потому что был импотентом. Ну, это вряд ли. Он обладал холодным, сдержанным нравом, - но всегда ценил красивых женщин, с удовольствием принимая их любовь; темперамент же у него, судя по памфлетам,  был воистину неукротимый.

   В наше отравленное порнушными  СМИ время  модно рассуждать об извращениях.  Извращения, как горько он иронизировал,  единственное, что отличает человека от животных.  Согласитесь, чтобы быть извращенцем,  надо утратить не только  эстетическое чувство, но и всякую брезгливость. Он был слишком брезглив.

   Тогда что же остаётся в остатке? Как? – изумляется современный молодой человек.  -Любить женщину и не стремиться обладать ею?  Как, любоваться бабочкой и  не желать оборвать её радужные крылья?   Но Свифт владел любимой женщиной -  полностью и безраздельно. Не плотски, разумеется, - духовно. Всё плотское было ему неприятно. Поймёт лишь тот,  кому дано. Уверена, такие найдутся.

   Вас удивляет, что нашёлся мужчина, способный на идеальную любовь?  Мне не раз доводилось слышать, как вполне достойные люди утверждали, будто на идеальную (т.е. возвышенно бескорыстную)  любовь  способен только мужчина; женщинам сие не дано. Меня  это забавляло, и поэтому я весьма обрадовалась, когда  отыскала пример такой любви ( не в жизни, в книгах). Обрадовалась, и решила порадовать всех. Неужто есть несогласные?

   Брачный союз для нашего героя был невозможен ещё и потому, что  он знал о себе нечто, заставившее однажды сказать: «В моей крови есть  то, что не должно перейти ни к одному ребёнку».  Безумие жило в его крови, и он знал, что кончит безумием?  Единственный сын Уильяма Темпла покончил самоубийством,   по неизвестной причине бросившись в Темзу и утонув.  Для Свифта уже не было тайной его собственное происхождение.  Всматриваясь в прекрасные лица  Престо и Стеллы, вы заметите, что  они очень похожи друг на друга.

   Брак с избранницей означал бы инцест. Согласитесь, причин для воздержания было более чем достаточно.


                ПЕРВЫЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ
   Отвергнув для себя супружество,  тем не менее он получил домашний очаг, семейный уют,  доверительно-родственную связь. Возможно, по отношению к Стелле это было жестоко, но  Престо был эгоистом. Все знакомые так его называли, да он и сам не отрицал этого.

   Первые десять лет в Дублине Стелла не теряла надежды. Прето получит достойное место -  по меньшей мере епископат в Англии, и тогда появятся деньги, а вместе с ними и всё прочее. Скорее всего, он не говорилей «никогда», а – «не время». Возможно, разговоров на эту тему вообще не было: он умел молча выражать свою волю, -  подобно Зевсу, «помавая бровями». А она – понимать несказанное.

   Стелла знала, что любима, ей было достаточно  этого. Престо преображался в их обществе, забавлялся. Шутливо разыгрывал из себя старого ворчуна, называл своих дам «девчонками», «миленькими плутовками», «плоказницами» и тому подобное. Дингли – суетливая, недалёкая толстушка, и та оживлялась, уверенная в своём праве участвовать в трио, остальные участники коего  терпели её лишь по необходимости.

   Обе дамы трепетали перед учёностью  наставника  и восхищались его  литературными  талантами. Наловчившись разбирать  малопонятный почерк Престо,  Стелла с охотой переписывала  неряшливые страницы его сочинений. Бекки чуждалась учёных занятий,  её заботы выражались проще. Например,  она сшил ему замечательный колпак – бархатный, на меху. По обычаю того времени  мужчины носили парики, предпочитая сбривать собственные волосы, так что ночные колпаки не были излишеством, - однако пришитый Дингли мех был перебором, и Престо безжалостно оторвал его.

   Каждый год весной он сочинял ко дню рождения Стллы поздравительные стихи, -  обычай, продолжавшийся всю их жизнь.
                Вновь возросли твои года,
                Поверь мне, это не беда.
                Я не забуду, Стелла, нет,
                Как ты цвела в шестнадцать лет.
                Тебе  я начал петь хвалы
                Без Купидоновой стрелы.
                Я страсти в сердце не впустил:
                Тебя я, Стелла, слишком чтил…

   Стелла легко усвоила урок стихосложения, весьма удивив учителя. И сама принялась сочинять, что оказалось вовсе не трдно.
           Когда, тщеславие дразня,
           Красивой стали звать меня,
           Единственный учитель мой!
           Ты девы охранил покой.
           Очистил ты мой вкус тогда,
           Чем я и посейчас горда.
            Пусть  Хлое лишь пятнадцать лет,
            Мне огорчаться смысла нет.
            Я знаю, в чём добро и зло,
            Сие мне душу сберегло.

   Он был так горд успехами ученицы, что показывал стихи Стеллы знакомцам и кое-кому даже давал списывать, поясняя:
   -  Я содействовал её образованию, когда она была ещё ребёнком: предлагал книги, которые ей надлежало прочесть, и постоянно наставлял в началах чести и добродетели.

   Эстер Джонсон и в самом деле была очаровательной женщиной.  Никогда ещё любезность, искренности и непринуждённость   наряду с высочайшим тактом не сочетались так счастливо в одном человеке.  Знакомства с нею искали многие. Однако с дамами она не находила общих тем для разговора, ибо городские сплетни, домашнее хозяйство, наряды  не вызывали её интереса. Подруг у неё не появилось. Можно догадаться, почему она избегала женского общества: всякая дама, злоупотребляя доверительностью, могла  бесцеремонно задать опасный вопрос  о её положении, - состоялась ли её помолвка с д-ром  Свифтом, почему они скрытничают, и вообще каковы намерения Его преподобия.

   Стелла предпочитала  мужское общество. Мужчины – почти сплошь пожилые лица духовного звания, с коими она и вела умные беседы. Это был круг Престо. Даже единственное семейство, в котором она запросто бывала и с которым поддерживала приятельство, было семьёй архидиакона, руководившего школой при соборе св.Патрика.

   Почтенные  священнослужители  хвалили благонравие Стеллы. Её  покровитель так отзывался о ней в приватных беседах:
   - Едва ли ещё какая-нибудь женщина столь щедро наделена умом, который усовершенствовала чтением  отбираемых мною книг. Я не припомню случая, когда бы мне довелось услышать от неё неверное сужден ие. Хула и клевета никогда не слетают с её уст. В отличие от прочих женщин, она никогда не грешит многословием , предпочитая внимать, и в разговоре никогда не прерывает собеседника, чему следовало бы поучиться и нам, мужчинам.

   Мягче воска в руках Престо, Стелла отнюдь не была такой со всеми и всегда. Дингли часто негодовала на её «гордыню», подразумевая замкнутость  подруги. В обществе  Стелла бывала резка с навязчивыми джентльменами и не раз прилюдно отчитывала какого-нибудь фата, позволившего себе излишне вольное обхождение.  В её привычках было никогда не проявлять страха, не взвизгивать в накренившейся карете  или при виде мыши,  как это свойственно дамам.

   О её выдержке свидетельствовал один случай. Однажды МД поселились на окраине, и ночью к ним попробовали проникнуть грабители. В доме  находились только перепуганные женщины, и пока они в страхе вопили, Стелла, взяв ружьё и поднявшись на второй этаж, открыла окно и выстрелила в одного из разбойников, испугав остальных и заставив их убраться. Об этом случае много было разговоров. Лорд-наместник Ирландии, вспоминая отвагу мисс  Джонсон,  не раз поднимал тост за её здоровье.


                ЛОНДОНСКИЕ ЗАБОТЫ
   Надёжный тыл, уютное семейное гнездо (своеобразное),  полная гармония отношений отнюдь не вытесняли из души  Престо честолюбивых устремлений. Он должен был вырваться из засасывавшей тины Ирландии, которую терпеть не мог.  Каждым летом он уезжал в Лондон.  Эти длительные отлучки , когда в Ларакоре его обязанности  исполнял викарий, а МД оставались оди, были вынужденной необходимостью.

   В Лондоне его знали: уже были написаны «Сказки бочки» и «Битва книг». Пользуясь известностью  автора хлёстких памфлетов, он рассчитывал на успех в столице. Однако пребывавшие у власти тори  отнюдь не торопились пригреть его, да и королева была настроена против дерзкого памфлетиста, осмеливавшегося критиковать  церковные установления. Год шёл за годом; груз несостоявшихся честолюбивых мечтаний становился всё нестерпимей.

   С 1710 г. он живёт в Лондоне постоянно, решив добиться наконец желаемого во что бы то ни стало. Помимо политических дел и выполнения всевозможных поручений,  он хлопочет о подготовке к изданию собственных сочинений и улаживает  дрязги родственников  (его мать к тому времени уже умерла, но осталась сестра, брак которой он не одобрял).

   Уезжая надолго из Дублина, он условился с МД, что станет им писать ежедневно (и отправлять с оказией), причём его письма Стела должна тщательно сохранять, ибо это будут не просто письма, но дневник политической жизни столицы, о которой позднее на досуге ему будет приятно и занимательно почитать. Он мог бы не наставлять Стеллу: она дорожила каждой его строчкой, как драгоценностью.  Иных у неё не было.

   И вот в течение тёх лет отсутствия он пишет подробные отчёты о своей жизни в гуще политической схватки, ныне интересной только историкам; они остаются за рамками нашей темы. Крошкам МД  велено писать ему раз в две недели, что они и делают с аккуратностью. Он в курсе всех подробностей дублинской жизни, даёт указания и советы, ворчит, наставляет.

   «Епископ Клойстерский сетует, что не получает от меня писем, а вы сообщили ему, что я исправно пишу вам длиннющиен. Зачем вы это сказали старику?»

   «Эй, миленькие плутовки, не засиживайтесь в гостях  слишком поздно и не проигрывайте в карты слишком много.»

   «Церковный служка приходил к вам напомнить, что очередь д-ра Свифта читать проповедь? Уж не хочет ли декан, чтобы вы прочли проповедь вместо меня?»

   «Очки для Бекки я заказал. Ваша матушка, Стелла, надо полагать,  всё еще в деревне, потому что она обещала повидаться со мной, как только вернётся. Неужто вы думаете, я настолько неучтиа, что способен не повидать её? И не потому ли вы просите меня столь жалостливым тоном?»

   Он часто сообщает о своём неважном здоровье, постоянных головных болях и головокружениях, кот орыми давно мается, о простудах. От болезней он лечится пилюлями. «Вчера одна стояла у меня в горле  три часа». Жалуется на беспечность  склонного к пьянству слуги. «Мне приходится самому заботиться о себе и даже разжигать камин: ведь здесь нет хлопотуний МД».

   И главное: смотрите, чтоб не затерялись письма . О, если хоть одно пропадёт, сколько дней из жизни Престо будут утрачены!

   Особенно подробно он сообщает, когда и у кого обедал. Получить приглашение на обед – жизненно важно для одинокого горожанина; иначе придётся довольствоваться сухим куском  в холодном углу. Он обедает во множестве богатых домов, куда знаменитого литератора охотно зовут, и хвастливо поддразнивает корреспонденток, что пьёт вино получше  того, что употребляют МД.

   Прекрасная, преданно любящая женщина, оставленная в Ирландии, терпеливо ждёт и тщательно сохраняет его письма. Любая мелочь интересна ей, и он не скупится на подробности, испещряя бумагу именами герцогов, графов, министров и прочих знаменитостей, с которыми дружит и обедает. Правда, упомянув два-три  раза имя  некоей миссис Ваномри, в доме коей пообедал, он забывает о нём, - а между тем начинает бывать в её доме всё чаще. Кто эта дама?


                СЕМЕЙСТВО ВАНОМРИ
   Миссис Ваномри – не очень молодая, не очень красивая и не очень занимательная вдова, но, впрочем, женщина уважаемая и богатая, принадлежащая к тому же кругу, что и лондонские знакомцы д-ра Свифта. Её покойный муж был одно время мэром Дублина, так что Свифту семейство давно известно. Овдовев, дама перебралась в Лондон, где, не имея собственного дома, проживает на съёмных квартирах.

   У неё четверо детей – два сына и две дочери. Младший чахоточный мальчик недавно умер, да и прочие не отличаются  здоровьем , - за исключением старшей, семнадцатилетней девушки, носящей имя  ЭСТЕР. Это весьма бойкая юная особа, привыкшая главенствовать в семействе, , где остальные сочлены не могут, не умеют и не желают  чем-нибудь себя обременять. «Мисс-Эсси сказала…  Мисс-Эсси   велела…  Мисс-Эсси захотела…» - только и слышится в доме. Миссэсси, Эсси, Хэсси… Слабовольная мать добродушно смирилась: пусть дети поступают, как хотят, спят до полудня, озорничают, объедаются сластями, зовут в дом своих друзей. Джентльмены из общества охотно бывают там,  где их ждёт радушный приём.  Да и как не принимать их, если у матер и на рукахдве дочери, коих надо выдать замуж.

   Д-р Свифт бывает у  Ваномри среди прочих ирландцев, проживающих в Лондоне. В последнее время стало заметно, что Хэсси чувствует явное расположение к нему – почтенному  пастору и модному литератору втрое старше неё  (мать преувеличивала: Свифт был старше девушки только вдвое)..Пожилой священник из захудалого ирландского прихода не пара для богатой невесты из хорошей семьи. Своенравной дочери нравится болтать с ним, выслушивать нудные наставления, угощать  апельсиновыми  засахаренными дольками. Пусть делает, как хочет, пока не надоест. Плохого из этого выйти не может: Хэсси пойдут на пользу нравоучения умного человека.

   В доме постоянно пили кофе. О чае в Англии тогда не слыхали (!), а вместо него  употребляли в огромных количествах эль (пиво!) Пили поголовно все, даже дети . Миссис Ваномри предпочитала кофе.

   Дом благоухал кофе.  Кофиепитие являлось необходимым действом, и д-р Свифт с удовольствием подчинялся ему. Разве плохо, сидя в уютной комнате, в обществе беспечных молодых людей, слушая их щебет и вставляя почтительно выслушиваемое словцо, потягивать ароматный напиток?
   - Пейте кофий! Ах, почему вы не пьёте? – то и дело напоминала Хэсси.
Отменный , очень дорогой кофе, доставляемый в дом Ваномри из лучшей лондонской лавки, - в долг, разумеется. Впрочем, капризница могла в сердцах обозвать его «крысиным ядом».

   К обществу присоединялся брат девиц Ваномри, маменькин снок Бартоломью, которого сёстры в шутку называли «Полковником». Время проходило самым приятным образом. Не мудрено, что д-р Свифт стал бывать у Ваномри чуть не каждый день, тем  более что жили они по соседству. Стелле он не написал об  этом ни разу, лишь трижды за три года вскользь упомянув о мисс Ваномри, но даже не назвав её по имени. Не считал нужным, и всё тут.

   (Вот эти упоминания: «Добравшись домой, я обнаружил записку от м-с Ваномри с известием, что её старшая дочь неожиданно тяжело захворала, и она просит меня проведать её. Я, конечно , пошёл, и тут выяснилось, что это была – шутка…».  «Сегодня день рождения дочери м-с Ваномри, и по сему случаю мы с м-ром Фордом были приглашены на обед и провели вечер за пуншем.».  «Старшая дочь м-с Ваномри достигла совершеннолетия и собирается в Ирландию, чтобы позаботиться о доставшемся ей там наследстве».

   Форд, с коим он бывал у Ваномри, знаком со Стеллой; ирландцев в Лондоне полно, и слухи о дружбе д-ра Свифта с семейством Ваномри рано или поздно могли дойти до Дублина, - поэтому следовадо подстраховаться.

   Итак, новая Эстер. С каждым посещением гостеприимного дома, где можно пообедать, напиться кофию, поболтать с молодёжью, интерес  д-ра Свифта к девушке возрастал. Она, разумеется, не столь  красива, как Стелла; незачем и сравнивать. Ленивое, избалованное дитя, не привыкшее, чтобы ей перечили,  она надёжно  ограждена богатством от всяких забот. К тому же девица явно не глупа. Умный человек, он ценил ум в других; даже в женщинах, у коих он так редко встречается.

   Восхищённое удивление в девичьих глазах приятно льстило самолюбию. У новой Эстер глаза вовсе не чёрныё, как ему по душе; они скорее водянистые; но неподдельное восхищение сроди тому, что сияло много лет назад в прекрасных глазах шестнадцатилетней Стеллы. А он  успел забыть, как приятно вызывать девичье восхищение. Тридцатилетняя Стелла, взрослая женщина, любит уже без восторженности, слишком по-семейному, а тут на пути почтительная юная влюблённость (кстати, Свифт заблуждался относительно возраста мисс Ваномри: к тому времени ей уже исполнилось 23 года, она  была взрослой девицей; впочем, роковая возрастная разница в 21 год оставалась меж ними).

   У д-ра Свифта была склонность к наставничеству. Учитель снова встретил юное существ, коему он мог беспрепятственно внушать собствене ызгляды на жизнь, воспитывать, расширять кругозор. Вдобавок, ядом всегда находилась милая сестрица – подобие Бекки Дингли, что было очень удобно, так как исключало тет-а-тет. Правда, Молькин (Мэри) без охоты участвовала в новой забаве Хэсси – учёных собеседованиях с пастором.  Очень ей нужны наставления нудного пожилого священника, напыщенного, важного, самодовольного.  Впрочем, Хэсси весьма своеобразно понимала приличия. Свифт жаловался: меня приводит в отчаяние  её внезапное требование , чтобы сестра спустилась ниже этажом. Мол, мне надо сказать  доктору кое-что наедине.

   Так начались отношения, сладостные поначалу для девушки, приятные  д-ру Свифту; позднее – зачастую мучительные, коим суждено было продлиться двадцать лет, и кои прекратила лишь смерть. Свифт честно признавался, что у него не было намерения влюбить в себя мисс Ваномри, да он и не считал взбалмошную девицу способной на глубокое чувство. В доме у Ваномри ему было комфортно. Ему даже отвели отдельную комнату для отдыха, где он мог прикорнуть после обеда. Он надумал оставлять у новых друзей выходную одежду, в которую облачался, когда направлялся с важными визитами  в знатные дома, а то и в королевский дворец, и всякий раз в таких случаях дважды переоблачался у Ваномри. МД ничего не ведали о том, что в Лондоне у Престо появился новый почти семейный очаг, наподобие дублинского. Возможно, умалчивая, Престо был недалёк от истины, предполагая, что крошек это могло огорчить.

   Поначалу он снисходительно галантен с  Мисэсси (Хэсси). «Вы и ваш пёсик, наверно, ещё изволите  сейчас безмятежно почивать..  А потому адьё до встречи за чашкой кофию или засахаренными апельсиновыми корочками в вашем «вертепе», который так часто бывает для меня самым отрадным прибежищем в мире…»

   «Выбраните Форда: вчера вечером он вздумал поднять тост за ваше здоровье,  нарёкши вас пр и этом ветреницей…»

   «В наше отсутствие не иначе как вы спите до полудня, а потом проводите время в обществе своих поклонников…»

   «Мне хочется, чтобы вы с Молькин как можно чаще гуляли в парке. Ведь вы  не умеете ни трудиться,  ни читать, ни играть, ни приискать себе какое-нибудь занятие..»

   «По приезде буду обедать с вами трижды в неделю и расскажу вам тысячу секретов, если только вы не станете со мной ссориться. Я соскучился по кофию в вашем «вертепе» и вашим приставаниям, когда вы пытаетесь  что-нибудь у меня выпытать; и вашему неизменному: Пейте кофий! Отчего вы е пьёте кофий?»

   Гораздо позднее, вспоминая приятные моменты прошлого, он писал ей:
«В Д. я не обнаружил никаких следов кофию, пролитого Хэсси у камина. И у   меня не оказалось под рукой бриллиантового кольца,  чтобы написать на      стекле имя кого-то из вас…  (Их первая встреча?).  «И ещё не забывайте  фарфор в старом дом е (?)… и Райдер-стрит (лондонская улица, на которой жила Хэсси)…  и в Кенсингтоне (парк возле дома Хэсси)… и путешествие  Полковника во Францию (?)…  и кофий в вашем вертепе…»   Желающие могут расцветить  как угодно эти туманные намёки, понятные только двоим.   

   Опыт научил  д-ра Свифта, что женщины всегда покоряются его воле. Но не такова была Эстер Ваномри. Она привыкла требовать и получать своё, а если кто-нибудь осмеливался перечить, впадала в гнев, шутливо называемый  «губернаторским». Ем у нравилось поддразнивать девушку, становившуюся в сердцах очень миленькой. Во время своих отлучек из Лондона, - а он часто  ездил в пригороды, то по делам, то  в гости, - д-р Свифт обязан был регулярно ей писать. Едва письмо задерживалось, неаккуратному  корреспонденту делалось строгое внушение: «Если бы мой адресат находился в Китае, то и тогда я бы уже получила ответ. Вы, должно быть, счастливы там, коль скоро забыли своих отсутствующих друзей.  Не вздумайте шутить  в столь важном деле!..

   Требовательность Хэсси становилась немного  назойливой. Когда Свифт ехал в Виндзор (королевская резиденция возле Лондона),  заскучавшая девушка сумасбродно решила приехать всем семейством  туда же. Уговорить мать не составило труда, а Молькин и Полковник вообще не имели голоса. Д-ру Свифту тут же полетело письмо, которое его отнюдь не обрадовало: он сообразил, что приезд дам Ваномри, необходимость уделять им внимание, сопровождать их повсюду, будет выглядеть со стороны немного сомнительно.  Опасениями он поделился с общим знакомцем, в надежде, что тот  отговорит дам.

   В ответ от раздосадованной Хэсси прилетело письмо:  «М-р Льюис сказал мне, что вы  торжественно объявили о своём решении покинуть Виндзор, как только мы туда прибудем. Вы должны это обязательно осуществить. Чтобы помочь вам, я извещу м-ра Льюиса о дне нашего приезда с точностью до минуты.

   Как явствует  из позднейшего письма Свифта, приезд семейства Ваномри  в Виндзор и встреча всё-таки состоялись.  «Так же ли красив К… , как Виндзор,  и так же ли он приятен вам, как было приятно  жилище пребендария  (в нём жил Свифт)  в Виндзоре? Есть ли поблизости от вас какая-нибудь аллея, стол ь же приятная, как дорога в Мальборо-Лодж (охотничий домик)?»  В другом месте: «Обращайтесь памятью к сценам в Виндзоре… (чтобы улучшить настроение)». Должно быть, прогулки компании по живописной аллее были действительно  очень приятны, а для двоих – особо значимы. Возможно, именно в Виндзоре Хэсси призналась ему в любви, - а она это сделала очертя голову.

   Сумасбродка вынудила-таки почтенного пастора к галантной игре, забавлявшей его и одновременно досаждавшей. Следуя моде, он  придумал посвятить ей любезные стихи.  Вдохновение внезапно посетило его, сил хватило на целую поэму, в которой он шутливо живописал их взаимоотношения  с Хэсси, переименованной им в Ванессу (так мы и станем её называть). Произведение называлось «Каденус и Ванесса». Каденус – анаграмма  «деканус»: ему в то время уже было обещано место декана св.Патрика.

                КАДЕНУС И ВАНЕССА
   Галантный сюжет поэмы:
    Венера, уязвлённая тем, что мужчины считают женщин глупыми, решила их пристыдить. Выбрав девочку и  дав той имя Ванессы, она наделила крошку привлекательностью, а с помощью Паллады и умом. Но женщины сочли Ванессу глупой,  поскольку её не занимали  кружева, веера, мушки  и т.п., и не приняли её в свою среду, ьа  ужчины, устрашённые её умом, предпочли держаться подальше.
    Амур, узнав, что Ванесса до сих пор е влюблена, тут же взялся за лук и стрелы. Так случилось, что именно в то время девушке давал урок престарелый учитель Каденус. Стрела Амура поразила Ванессу но когда Амур прицелился в Каденуса, тот заслонился толстой книгой,  и остался неуязвим. Ванесса не скрыла своих чувств и тут же объяснилась  старцу в любви. Растерявшийся Каденус объявил, что знает о любви лишь понаслышке. Но Ванесса, не принимая   отказа, тут же взялась обучить своего учителя любовной науке. Но:
           Чего добилась тем Ванесса
           От мира спрятала завеса.

   Ничем не примечательный галантный пустячок, но как много он значил для влюблённой девушки!  Сколько намёков она могла вычитать между строк, - и даже много  такого, о чём автор не подозревал. Возможно, он весьма гордился своим опусом (а какой автор не гордится?), и когда  Хэсси, не думая скрытничать, стала показывать стихи знакомым и даже давала списывать, польщённый автор не протестовал. Стихи всем нравились и стали быстро расходиться в списках.

   Галантные ухаживания начали уже порядком утомлять д-ра Свифта, тем болшее что Хэсси-Ванесса вела себя всё неосмотрительней. Теперь, куда бы он ни уезжал,  она  порывалась приехать в то же место, - уже без сопровождения матери, неважно себя чувствовавшей, в компании с одной Молькин. Но подобное решительно не устраивало  Каденуса: как мы помним, стрела Амура не попала в него.  Она приехала за ним в Кенсингтон под предлогом посещения некоей больной леди, что сильно раздосадовало его, хотя позднее он и упоминал среди приятностей прошлого  эту  неосмотрительную поездку.

   Когда она находился в Оксфорде, она явилась и туда. На сей раз он рассердился не на шутку, отказался встретиться и отчитал её в письме.
«Отправляясь в Оксфорд, вы поступили опрометчиво… Однако если вы не станете спрашивать о знакомых (то есть, о нём),  а просто погуляете с кем-нибудь вокруг колледжа, то, весьма возможно, что вас не узнают. Я бы не повидался с вами и за 1000 фунтов. Вы не должны были сюда приезжать, и вам это так же хорошо известно, как и мне.

   Его  затянувшееся пребывание в Англии подходило к концу. Ничего  лучше места декана дублинского собора св.Патрика ему не удалось получить. К тому же умерла королева Анна, а с нею и власть тори, на смену которым пришли виги – заклятые враги Свифта. МД слали из Дублина восторженные поздравительные письма, обрадованные его новой  должностью и скорым возвращением.

   Он прощался с друзьями. Хэсси напрасно питала бредовые надежды.  Он ей решительно объявил, что, уезжая  в Ирландию, постарается забыть всё, связанное с Англией. Нужно быть наредкость бестолковой – или влюблённой – чтобы не понять таких слов. Правда, он обещал, что следующим летом, возможно, выберется в Лондон. Она сказала, что намерена сама приехать в  Дублин. Это его не обеспокоило: на руках у Хэсси была больная мать и прочие члены семейства, которые ни за что не согласятся  тронуться с  места.

   Прощание было сердечным.  Он обещал им писать, а следующим летом приехать. Уже с дороги он написал всему семейству любезное письмо, намеренно упомянув Хэсси лишь мимоходом (сделав предположение, что закладка в книге, которую она читала, лежит на прежнем месте).

   Хэсси тут же откликнулась:
   «Я и в самом деле не очень продвинулась вперёд, так как читала Ларошфуко, желая узнать, так ли глубоко он пишет о любви,  как я чувствовала её в воскресение. Оказалось, что ему далеко до меня.
Умоляю, не совершайте длительные переезды, это может вам повредить. Рада, что головные боли беспокоят вас меньше. Ах, сколько раз я желала, чтобы вы могли получить в гостинице чашку кофию и апельсин!»

   Он возвращался домой, везя с собой ящик с книгами (упакованный  с помощью Хэсси),  очки для Бекки Дингли, шоколад для Стеллы и многое другое.  Удалившись от огня на приличное расстояние и чувствуя себя в безопасности, он позволил себе в ответном письме (на имя миссис Ваномри) пошутить: «Отныне Хэсси и Молькин такие же вдовы, как вы, мадам. Или, по крайней мере, полувдовы. Кто будет теперь донимать упрёками Хэсси и приносить чернослив в сахаре Молькин, забавляя её всякими историями? Уведомляйте меня, каких кавалеров удалось теперь Хэсси, дабы они навещали её во время утреннего туалета…
Приписка для Хэсси: « Значит, чтение продвигается туго? Признаюсь, в дороге мне часто хотелось отведать вашего «крысиного яду», ибо подаваемое в гостиницах не заслуживает  и этого наименования.»


                ИРЛАНДИЯ
   Возвращение новоиспечённого декана в Ирландию породило множество недовольства. Не говоря о покинутых в Лондоне друзьях и осиротевшем семействе Ваномри, недоволен был сам герой. Архиепископ Дублинский был вигом и не мог радоваться, что деканом дублинского  кафедрального храма  будет тори.. Свифта встретили обидной балладой. Дело дошло до уличных оскорблений, грозивших потасовкой. Рукоположение в сан прошло торопливо и без торжественности.

   Но если встреч с недружелюбно настроенными дублинцами можно было избежать, уединившись, то от объяснений с МД  укрыться было некуда. Общие знакомцы  поведали Стелле о необычайно тёплых отношениях декана с девицами Ваномри, о коих он почему-то упорно умалчивал в своих подробных письмах. Желая избежать неприятных расспросов,  Престо напустил на себя мрачность, что у него всегда хорошо получалось, - уподобившись крепости, приготовившейся  к отражению неприятеля. Стелла, хорошо изучив нрав своего наставника, и со свойственным ей тактом предпочла молчание, ожидая, когда тучи рассеются. Безмятежной пребывала одна Бекки: она не сомневалась,  что вскоре состоится свадьба, и все они  переедут в обширный дом декана, расположенный возле собора . Ведь Престо добился наконец приличного места и дохода;  тянуть долее не осталось причины.

   Наскучив молчанием, декан завёл речь о переезде в Ларакор, о том, что больше ни за что не вернётся в Англию, а оставленные там знакомцы его попросту не интересуют.  Стелла сочла разумным ни о чём не расспрашивать: Престо был рядом, его отношение к ней ничуть не  изменилось, и вряд ли какая-то женщина могла  что-то поколебать.

   Но тут совсем неуместно из Лондона начали приходить письма от  некоей мисс Ваномри.
   «Прошло уже долгих три недели с тех пор, как вы написали нам!  - негодовала Хэсси. -  Что ж,  я дам вам повод желать, чтоб вы я совсем не умела писать, и стану одолевать вас письмами. Но это лучше, нежели чтобы вы совсем забыли меня. Признайтесь, вспомнили ли вы меня хоть раз с тех пор, как написали матушке? Мы посчитали, сколько раз вы упомянули Хэсси, а сколько Молькин. Число одинаково, но ведь вы обращаетесь к Молькин, а про меня «Хэсси опять ворчит». Так и быть: я постараюсь сдержать себя до нашей встречи, и уж тогда…»

   Из письма, посланноо через два дня: « Я в тревоге, когда услышала про ваш и головокружения. Кто вас лечит? Не соглашайтесь принимать всякую дрянь. Боюсь, что причиной морское путешествие. Сгораю от нетерпения узнать, как вы себя чувствуете.»  (Хэсси, в Дублине у декана есть, кому о нём позаботиться.)

   Через несколько дней: «Я уже так измучилась от сознания, что вы больны, что не стану писать раздражённого письма. Если по вашему мнению я пишу слишком часто,  то единственный выход – прямо сказать мне об этом. Ведь у меня подозрение, что вы вспоминаете обо мне только ,когда  читаете мои письма. Это и заставляет меня писать. Почему вы не адресуете  хоть  одно письмо мне, хотя знаете, как было бы это мне приятно?  Помнится, вы не раз говорили, что готовы сносить небольшие неудобства, если только  это может составить другому огромное удовольствие? Умоляю, напишите! Это будет невыразимой радостью для той,  которая всегда  ------------ (вот и чёрточки тут как тут: он и Ванессу  попросил обозначать чёрточками все ласковые словечки, которые хотелось бы ей сказать).

   В конце концов Каденус вынужден был взяться за перо – уже в Ларакоре. Письмо Ванессе получилось сердитым. «Я пробыл в Дублине всего тол ко две недели и был очень болен. Ваше последнее раздражённое письмо я получил. Однако, покидая Англию, я ведь сказал вам,  что постараюсь забыть всё, с нею связанное,  и буду писать как можно реже. Здесь я намерен жить не в Дублине, мысль о котором мне ненавистна,  а в хижине, и не покину Ирландию, пока  меня не позовут (а меня вряд ли позовут.) Когда меня рукополагали в деканы, я испытывал ужасную тоску…  Моя тропинка у речки необычайно живописна,  а канал сейчас во всей красе, в нём играет форель. ..Теперь мне более пристало ухаживать за ивами и подрезать изгороди, чем совать нос в государственные дела.»  Он не добавил, что весьма обрадовался бы, узнай, что у Хэсси  появился  новый поклонник, способный отвлечь её мысли от  дублинского декана. А ещё лучше – жених.


                ПОЛУВДОВА
   Самы разумным для Хэсси в то время действительно было бы выбрать жениха, но …но все мысли её были сосредоточены на Дублине и на обещанном приезде  Кэда в Лондон (Кэд – сокращение от Каденус). По затянувшейся разлуке, по редким, сухим письмам она должна была догадаться, что он не жаждет  продолжения затянувшейся игры.  Но Хэсси жаждала.

   В обществе её  уже повсюду называли Ванессой, ибо поэма №Каденус и Ванесса», несмотря на её скромные литературные достоинства (а, может быть, и благодаря этому), имела большой успех. Кэд приедет в Лондон следующим летом, их отношения возобновятся, всё будет хорошо.

   Тут её постиг внезапный тяжёлый удар: умерла мать; двадцатипятилетняя девушка осталась за старшую в семье. В делах Хэсси не разбиралась, надёжных друзей у неё, как оказалось, не было. Внезапно нагрянули кредиторы: обнаружилось, что миссис Ваномри наделала много долгов (в том числе за кофе). Детям предстояла длительная тяжба за наследство.

   В отчаянии она забрасывает письмами Кэда, моля о помощи. Летом 1714 он всё-таки приехал в Англию   погостить у друзей и посетил обеих мисс Ваномри в их лондонском жилище. Никакой лирики. Общение свелось  к выражению соболезнований и деловым советам. Он поторопился ухать в Беркшир, не обещая ни писем, ни новых встреч.

   «Как видите, я лучше своих обещаний, - кратко сообщает он из Беркшиа, -  и пишу вам, хотя не прошло ещё недели, как я поселился на новом месте. Мне не о че6м рассказать вам о своём житье. С того дня, как мы виделись, я не написал никому. Буду рад получить о т вас весточку не потому, что вы в Лондоне (и в курсе всех новостей), но как от друга. Я не проживу здесь долго и вскоре намереваюсь улизнуть в Ирландию  (это обман). Кланяйтесь Молькин. Простуда у меня прошла.»

   Хэсси тонет в  деловых хлопотах. Ей нужны деньги, и она пишет Кэду, спрашивая, где можно их занять. Совет он даёт, но предупреждает, что снова писать ему тщетно: он уже собирается в Ирландию. Но она продолжает слать полные мольбы письма:

   «Вы не  можете не сознавать, сколь много горестей меня преследует: беспутный брат, вероломные душеприказчики и назойливые кредиторы моей матери. Некогда у меня был друг, который время от времени навещал меня, и либо одобрял мои действия, либо советовал, как мне поступить, и все мои тревоги рассеивались. И вот теперь, когда я живу одна, вы бежите меня и не приводите никаких объяснений, кроме того что нас окружают глупцы и мы должны покоряться обстоятельствам. Некогда вы почитали за правило поступать так, как находишь справедливым, и не обещать внимания на то, что скажет свет. Почему бы вам не придерживаться этого правила и сейчас? Помилуйте, навещать несчастную молодую женщину и помогать  ей советом, что же предосудительного? Ума не приложу. Вы же знаете, стоит вм нахмуриться, и моя жизнь уже невыносима для меня. Вы бросаете меня. Единственное, о чём прошу: хотя бы притворитесь  тем снисходительным другом, каким вы некогда были, пока я не выберусь из моих затруднений. Не будь вовлечена в эти беды Молькин, поверьте, я бы не унизилась до борьбы с превратностями судьбы, коль скоро не вижу впереди никакого подлинного счастья.»

   Более всего опасаясь, как бы неугомонная девушка не явилась в Беркшир,  он несколько раз предупреждал её, что вот-вот уедет в другое место. Увы, явно высказанное желание Кэда не встречаться не остановило Хэсси, и она всё-таки приехала. Между ними  произошло решительное объяснение. Скорее всего, она спросила, почему они не могут пожениться. Что ещё может интересовать влюблённую?  А также – почему бы ей не присоединиться к не му,  когда он отправится в Дублин?  Ведь в Ирландии ей принадлежит небольшая усадьба невдалеке от его прихода, где они  могли бы поселиться. Почему  он молчит? Что его останавливает?

   Подобные вопросы могли вызвать лишь негодование  декана, что явствует из его прощального письма. «… прежде чем вы успеете написать  мне еще одно письмо,  я выеду  отсюда (нет, он не собирался в дорогу, но надо же было положить конец потоку писем). Похоже, что, познакомившись с вами, я навлёк несчастье на свою голову. И за 1000 фунтов вам не следовало при езжать сюда. Вы всегда хвастались своим благоразумием. Куда же сейчас оно подевалось? На ваши вопросы  я не стану отвечать и за миллион, и самая мысль о них лишает меня душевного спокойствия.» Далее идут наставления, - нет, приказы, как  ей  держать себя в будущем. «Если я и стану писать из Дублина, то под вымышленным именем. И пусть ваши письма отправляет кто-нибудь другой  (т.е., не под вашим именем). Прошу вас не  писать в них ничего личного, а лишь то, что может прочесть любой. Есди даже вы  окажетесь в Ирландии тогда же, как и я, то видеться мы с вами будем  крайне редко. Это не такая страна; где можно позволять себе какие-нибудь вольности.»

   Это конец. Хэсси должна угомониться и не надеяться ни на какую малость. Таковы его требования.


                ВАНЕССА В ДУБЛИНЕ
   Выслушав признания безрассудной девы  и решительно объявив, что о браке меж ними не может быть речи, Каденус надеялся, что укротил свою Ванессу. Ведь укрощал же он даже говорливую Бекки Дингли, не говоря о невозмутимой Стелле. Одного взгляда, нахмуренных бровей было достаточно. Но не для Ванессы.

   Ее чувство находилось уже в той стадии, когда лишь присутствие избранника, лицезрение, внимание голосу доставляет не только неизъяснимое наслаждение, но становится единственной целью, ради кот орой стоит  жить. Кэд находился в Дублине; стало быть, её место тоже там. И уже через два месяца, махнув рукой на докучные дела, она, прихватив Молькин, ринулась следом через пролив.

   Воображение рисовало ей счастливые картины. Она поселится в своей усадьбе, и он станет всякий раз останавливаться  у неё по дороге в Ларакор. Снова начнётся питие кофию и долгие разговоры у камина, - всё, как в её лондонском «вертепе».

    Узнав о при езде  Ванессы, декан пришёл в ярость. Оседлав лошадь, он тут же уехал из Дублина, не сообщив куда даже МД.

   Семейство Ваномри  хорошо помнили в Дублине.  Мисс  Ваномри легко возобновила старые знакомства, появляясь в обществе и расспрашивая о декане Свифте, - предмете, более всего её интересовавшем. Ведь они с деканом  очень старые, добрые знакомые. Поползли слухи, что мисс Ваномри – столичная штучка, весьма бойкая особа, тщеславится особыми отношениями с деканом, которые имеют  явно любовную окраску.

   Бедняга Каденус! Он всегда так тщательно заботился о декоре, о своей незапятнанной репутации… Ведь даже с опекаемыми дамами он никогда не остаётся с глазу на глаз, - а тут является разряженная лондонская особа и утверждает, что её  и декана связывают довольно близкие отношения. Как мрачно прогуливался он в Ларакоре по тропинке под ивами, как сердито косился на пасшихся за ручьём коров! Не Стелла и то, что она  подумает, заботило его: два слова , и он рассеет женские сомнения. Но ущерб собственной репутации в глазах дублинского общества не давал покоя. Единственно правильным поведением было прятаться, тщательно избегая встреч с Ванессой, в ожидании, когда она уедет: ведь не собирается же она долго просидеть  в Ирландии!

    Обязанности декана призывали его в Дублин. Он вынужден был скрепя сердце вернуться в деканат, где, как он предвидел, его ожидала кипа записок  от  Ванессы с просьбой о встрече.

   У него не было выхода. Встреча произошла, и он высказался без обинякв. Между ними не может быть ничего, кроме обычного светского закомства; видеться они смогут лишь, когда ему позволят дела . Сколь неприятным получилось объяснение и что почувствовала Ванесса, видно из её письма.

   «Теперь я ясно вижу, сколь большое уважение вы ко мне питаете. Вы обещаете видеться со мной настолько часто, как это будет возможно. Вам следовало бы лучше сказать: настолько часто, насколько вы сумеете побороть своё нерасположение, или – насколько вы будете вспоминать о моём существовании. Если вы и дальше будете обращаться со мной подобным образом,  то, право, я ещё недолго буду доставлять вам беспокойство. (Ах, бедняжка, давно пора!) Невозможно описать, что я пережила с тех пор, как виделась с вами. Пытка была бы для меня намного  легче этих ваших убийственных, убийственных слов! По временам меня охватывает решимость умереть…  О, приходите ко мне и говорите со мной ласково. Простите меня и поверьте: у меня нет сил молчать.»

   Ответом был его поспешный отъезд из города и  краткое письмо: «Я пробуду у приятеля две недели, а по приезде в Дублин, возможно, навещу вас. Что до приезда в Килдрут (в усадьбу Ванессы), чтобы увидеться с вами, то я не стал бы это делать ни за какие блага на свете. Вам недостаёт благоразумия, я всегда это говорил. Вы даже не будете знать моего места пребывания. Так что кукиш с маслом ваш им письмам.»

   Ей ничего не оставалось, как смириться и ждать. Уезжать из Дублина она не собиралась: без него весь мир был пустыней.


                НЕТ НИЧЕГО ТАЙНОГО…
   В один декабрьский день неопределённость разом окончилась. Вот как пишет об этом сам  декан: «Нынче утром моя домоправительница сказала мне, что до неё дошли слухи, будто  я влюблён в некую особу, и назвала при этом вас, присовокупив ещё двадцать подробностей, и в их числе что я навещал вас в  компании того-то и того-то, и что вы особа необычайно умная и т.п. Я всегда страшился сплетен этого гнусного города, о чём не раз говорил вам, и именно по этой самой причине предупреждал,  что во время вашего пребывания в Ирландии буду редко с вами видеться (подразумевается: е видеть  вовсе по возможности).»

   Можно представить смятение, охватившее беднягу! Все его ухищрения пошли прахом. Имя декана треплют на все лады, связав с именем безрассудной Ванессы, за которой он имел неосторожность поухаживать в Лондоне. Что подумает клир, что скажут епископ Клогерский  и архиепископ Дублинский!

   Мысль о том, что сплетня дойдёт до Стеллы, была неприятна, но особых опасений не вызывала: ей не из-за чего было беспокоиться. Уехать. Но куда? Зима, плохая погода, служебные обязанности. Он предпочёл захворать.

   Ухаживала за больным, конечно, МД.
     Весёлость внешнюю храня,
     Страдала более меня.
     Целит меня за часом час
     Трудами рук, приветом глаз.
     Отвратный пробует бальзам.
     Который должен пить я сам.
     И стыдно мне лицо кривить.
     Как Стеллу не благодарить?

Знала ли уже она о  разразившемся скандале?  Как известно, Стелла никогда не интересовалась городскими и сплетнями.  Но Бекки Дингли интересовалась. И если Стелла , погружённая в заботы о здоровье Престо, пока всё ещё оставалась в неведении,  то вскоре  ей предстояло многое узнать.  А здоровье декана и в самом деле оставляло желать лучшего. Он часто простужался, унего болела то нога, то поясница: года близились к полусоте, что ни говори. Нешуточной хворью были частые головные боли и головокружения, иногда не дававшие ему встать с постели. Стелла неплохо умела определять  болезни, овладев кое-какими медицинскими сведениями ещё в Мур-парке. Кроме того, обладая счастливым даром  заводить друзей, она  числила среди добрых знакомых  нескольких врачей, с которыми охотно беседовала. Ей никогда не отказывали в помощи и чаще всего вовсе не брали денег, - чем экономный декан был весьма доволен.


                НЕМОЕ   ПЯТИЛЕТИЕ
   З последующее пятилетие переписка  Ванессы и декана отсутствует. Ванесса никуда не уехала, оставшись жить в Ирландии. Видясь редко , они, конечно, обменивались письмами, но в нашем распоряжении их нет.  Ванесса тщательно сохраняла все письма Кэда и даже нумеровала их, однако её душеприказчики уничтожили позднее всё, что посчитали бросающим тень на доброе имя  известных лиц.

   Итак, надежды декана на отъезд Ванессы не оправдались. Куда ей было ехать? Её брат Бартоломью (Полковник) умер в Англии; на руках у неё оставалась болезненная Молькин. Один из опекунов оказался мошенником, хлопот с тяжбой о наследстве прибавилось; денег у богатой наследницы по-прежнему не было. Ко всему прочему её терзало  неиссякаемое, неистребимое и, увы, неразделенное чувство к Кэду.

   Сохранилось единственное небольшое письмо  за 1916  год, которое приведу, поскольку оно  весьма ясно свидетельствует  о  о характере отношений наших героев в тот немой период.

   Сдавшись на мольбы Ванессы навестить её, декан приехал, выбрав удобный предлог, о котором он пишет так: «Я обедал с ректором и объяснил ему, что приехал сюда, так как в шесть часов должен присутствовать на богослужении. Он сказал, что вы у него были, и что вас нынче не будет дома, а завтра вы  уезжаете в Селлбридж. (ожидая приезда Кэда, Ванесса намеренно сказалась отсутствующей, чтобы свиданию никто не помешал; разгадав её уловку, тот пишет с  досадой: « Если он узнает, что вы никуда не уехали,  выпутывайтесь сами.»  И заключает: «После богослужения я вряд ли зайду к вам (т.е., встреча не состоится). Я потому и приехал сюда во время обедни, когда все в церкви, будучи уверен, что застану вас дома.» Он мог уделить ей лишь полчаса, «когда все в церкви»; она же  наивно рассчитывала на целый вечер.

   А как поживают МД?
   Надежда на скорую свадьбу покинула даже  Бекки Дингли. Хлопотунья-компаньонка решительно не понимала, в какой стадии находятся отношения Престо и Стеллы..А тут ещё разговоры о мисс Ваномри… Обязанная присутствовать  в комнате, когда являлся декан,  она напрасно напрягала слух, стараясь уловить смысл тихих разговоров у камина, которые вели скрытники.

   Слухи о претензиях мисс Ваномри на особые отношения с деканом могли лишь позабавить Стеллу: ведь она знала, каков из него любовник. Её встревожило непонятное смущение Престо,  пускавшегося в  объяснения, коих она не требовала. Назойливость заезжей гостьи раздражала: не было сомненй, что дорогой проказник  зашёл в галантных играх за проливом дальше, чем позволяло благоразумие.  Стелле исполнилось 35 лет. Как писал в очередном  поздравлении ко дню рождения декан. «удвоились твои года, да и талия стала  в два раза толще».  Из возраста невест она безнадёжно вышла. Высказывание декана «С возрастом  девственницы теряют всякую привлекательность в глазах людей, - но не в моих»  утешало мало. В отличие от  неё мисс Ваномри была молода и богата. Если у Престо зародилось намерение… Уже много лет она терпеливо ждёт, чтобы он наконец определил их отношения. Похоже, ныне её терпению подошёл конец. Ему придётся сделать выбор.

   Тут в Дублине  заговорили о поэме декана «Каденус и Ванесса»,  причём все дружно  называли имя той, кому она была посвящена.  Обдумав всё и взвесив, Стелла приняла решение  и спокойно объявила декану, что собственное положение больше не устраивает её. Если они не заключат немедленно брак, она уедет в Англию к матери.

   Потрясённый декан молча выслушал ультиматум. Он знал, что если Стелла принимала решение, поколебать её становилось невозможно. Он растерялся. Помимо утраты многолетней привязанности и полного краха налаженного быта, ставшего незыблемой привычкой, отъезд Стеллы означл бы оглушительный скандал , запятнанное имя декана, потерю общественного статуса и всех друзей. Жизнь без Стеллы  была для него невозможна, - но и женитьба также.

   Она не пожелала слушать его возражения, сказав, что венчание можно произвести тайно; кроме них никто ничего не узнает, да и в их нынешних отношениях ничего не изменится.

   Всё это наши предположения. Фактом остаётся  то,  что в 1716 г. епископ  Клогерский (давний друг декана) тайно совершил обряд бракосочетания  Джонатана Свифта и Эстер Джонсон. Никаких  документов не сохранилось, но современники знали об этом доподлинно (к Стелле даже применяли обращении е «миссис» как к замужней  женщине).

   Решиться на подобный шаг закоренелого холостяка могла заставить только угроза потерять  Стеллу.  Ему  близилось к пятидесяти ; он достиг жизненной вершины, позволявшей оглянуться назад перед стремительным спуском, подвести итоги несвершённого и обозреть жалкие достижения. Есть сведения, что в то  время он был вне себя, чрезвычайно болезненно переживая случившееся. Только необыкновенный такт Стеллы и её глубокая любовь помогли ему преодолеть душевный кризис.

   Стелла сохраняла безмятежность.


                С    МОЛЬКИН
   Годы не изменяли чувств Ванессы. Напротив,  они делались острее и сильнее.  «Я родилась с неистовыми страстями, - писала она, - и все они  теперь соединились в одной, в той невыразимой страсти, которую я питаю к вам, --------------,  ---------------- Кэд!»   (надеюсь, вы помните, что линии означают «любимый, милый, дорогой» и т.п.)

   Внешне жизнь её была вполне благополучна. Она жила то в усадьбе, то в Дублине. Её тяжба о наследстве  медленно продвигалась к успешному концу, долги потихоньку выплачивались (но не за кофе!), дела с опекунами улаживались. Но всё время недужила сестра, а саму Ванессу терзала  неизбывная тоска.

   Вокруг богатой наследницы стали увиваться женихи. Два или три осмелились сделать официальные предложения, но были решительно отвергнуты. Перестав бывать в свете и поддерживать знакомства, Ванесса добровольно выбрала себе в удел одиночество, посвятив дни узоду за больной Молькин и  и мыслям о Кэде.

   Молькин угасала от чахотки – семейной болезни Ваномри. «Мои дни тянутся томительно , заполненные вздохами(слова Ванессы), а ночи  я провожу без сна, непрерывно думая о  ------------, который нисколько не думает обо мне. О, проявите хоть сколько-нибудь участия, или я сойду с ума! Сколько писем должна я вам отправить, прежде чем получу ответ? (Она уже не молит о встрече, но только о письмах.)

   Оставаясь  неколебимым, он тем не менее отвечал, ибо вовсе не хотел ссориться с нею – особою, заметной в дублинском обществе, которой вскоре предстояло сделаться  очень богатой. «Если я бываю иногда неаккуратным корреспондентом, не гневайтесь и не превращайтесь в губернатора, но отнесите это за счёт моей занятости (обилие посетителей, служебные обязанности, обязательные прогулки ради поддержания здоровья) и ни минуты не сомневайтесь, что я по-прежнему почитаю и люблю вас, и питаю к вам те же неизменные тёплые чувства, кои высказывал неоднократно.  Ведь вы всегда будете достойны самых хороших  слов, особенно  если будете продолжать читать и далее совершенствовать ум, которым вас наделила природа. … Я очень тревожусь о бедняжке Молькин, тем более, что и вы, по-моему, чувствуете себя не лучше. Вам следует держаться бодрее, помногу гулять и  читать что-нибудь приятнее, а не предаваться унынию, сидя на скамеечке возле камина и упёршись локтями в колени.»

   Вполне дружеское, заботливое письмо. Однако она жаждет совсем другого и продолжает отправлять сумасшедшие письма. «Будь я набожна, вы всё равно стались бы для меня тем божеством, которому бы я поклонялась. Существуют ди иные признаки божественности кроме тех, что отмечают вас? Я нахожу вас повсюду; ваш дорогой образ всечасно передо мной. Разве не естественно поклоняться лучезарному образу того, кого зришь воочию, нежели тому, кого знаешь лишь понаслышке?»

   Это уже перебор. Декан был высокого мнения о себе, - но не до такой же степени. Такое чувство может обратить в бегство любого смельчака. Но Каденусу некуда было бежать.  Человек умный, он старается всё обратить в шутку.  Его приятелям уже известно о сумасбродной даме, изводящей декана своей любовью. Он шутливо жалуется, что не в силах её обуздать. Кое-кому из друзей он рассказывает  историю своего знакомства с Ванессой, представляя всё в забавном свете. Забавы ради он сочиняет  галантное письмо по-французски, - возможно, совместно с кем-то из давних знакомцев его и  Ванессы. Письмо выглядит как школярское упражнение  в  эпистолярном искусстве. Как известно, во французском языке множество застывших вежливых оборотов,  знанием коих решил блеснуть автор письма. В его искренность ни минуты не веришь. Пропустим это письмо без внимания.

   Отчитав неразумную особу уже а родном английском, он может слегка её ободрить.  «Я убеждён, что вы появились на свет, бранясь, и не оставите  эту привычку, пока не покинете его. Вы считаете, что я не даю удовлетворительного ответа на ваши  вопросы, но докажите мне сначала, что вас вообще можно удовлетворить настолько, чтобы вы хоть полчаса не ворчали. …. Я очень тревожился, что бедной Молькин стало опять хуже, и ре шил не писать вам до тех  пор, пока не услышу на сей счёт что-нибудь определённое  (очень мило!)…  Вчера я обедал на расстоянии полпути от  вас. Я спросил, куда ведёт дорога налево, и мне назвали ваш город .» (Будто он этого не знал.)

   Пропустив мимо ушей нарекания, Ванесса ликующе отвечает:  «Кэд, невозможно выразить, сколь вы добры! Я никогда больше не буду ссориться с вами, однако должна заметить,  что это вам трудно угодить, а не мне. Почему тревога о  здоровье Молькин помешала вам написать мне? Напротив, тем скорее вам следовало написать, чтобы утешить меня. Признайтесь, вы вправду думали обо мне? Умоляю, скажите, у вас не было желания  пойти туда, куда уводила дорога налево?... У нас недавно  было ужасно много грома и молний. Как вы думаете, где я хотела тогда находиться? И разве это единственный случай, когда я  этого хотела с тех пор, как мы знакомы?  (Как, декан?! Вы позволяли влюблённой девушке прятаться от грозы у вас на груди?)  Ах, если бы мой гнев помог мне сейчас достичь того, чего хочу, как это бывало, и, надеюсь, ещё будет! Я сейчас настолько счастлива, насколько могу быть  не видя Кэда.»

   Но ему было не до  Ванессы с её переживаниями. Он уже начал сочинять свою великую книгу – Гулливера,  и Стелла уже выслушивала его рассказы о необыкновенных  путешествиях, читала наброски, правила стиль (она оказалась отличным редактором). К сожалению, в то время она уже стала  прихварывать, а врачи никак не могли определить характер  недуга миссис Джонсон.

   Слухи о состоявшемся бракосочетании широко распространились в дублинском обществе; уважение к Стелле ещё более возросло. Многие дамы желали познакомиться с негласной супругой декана и, поскольку она не часто бывала в обществе, сами посещали её. Однако Стелла не находила  языка с разряженными, кокетливыми особами,  и дамы, ожидавшие встретить необыкновенно приятную, остроумную, обходительную особу, разочаровавшись, больше не повторяли визит. Ст елла же  и не вспоминала о них.

   Другое её занимало. Аккуратность в денежных делах, воспитанная  деканом,  способствовала тому, что  у неё всегда бывали небольшие накопления, кои она обратила на благотворительность. Дублин был полон бедняков;и она начала охотно помогать им, - делая это по возможности в тайне от  декана, ставшего в последнее время скуповатым  и не одобрившего бы чрезмерных трат: не следует забывать, что он платил МД небольшое воспомоществование и , значит, имел право контролировать их расходы.

   С возрастом Престо делался всё более замкнутым и недоступным, редко прибегая к детскому языку с лепетом и сюсюканьем. Правда, он по-прежнему аккуратно сочинял поздравительные стихи ко дню её рождения. Да и нельзя было иначе: эти дни шумно праздновались узким кружком их друзей, в котором стела была единственной  дамой (если не считать Дингли).
            Текут стремительно года,
            Поблекла Стелла лишь слегка.
            Такая внешность хороша,
            Поскольку в ней видна душа.
            В  обличье женском дух мужской
            Облагородил род людской.
            Пускай проносятся года,
            Пусть станет Стелла вся седа,
            Но даже на закате дней
            Краса души пребудет в ней.

   А вот что он думал о ней, и что, к сожалению, осталось ей неизвестно, ибо Престо не был расположен к откровенностям: «Она – самый верный, достойный и бесценный друг, коим я, а, возможно, и вообще кто -либо, был благословлен.» Стелла была в его жизни всем . Ванесса – приятным развлечением. Впрочем, он ценил непосредственность мисс Ваномри, ее живой ум и письма , свидетельствовавшие о явной литературной одарённости. Возможно даже, что она немного нравилась ему. – иначе он не стал бы столь долго терпеть её любовные излияния. Возможно также, что он жалел одинокую бедняжку, такую счастливую в начале жизни, и впавшую под конец во всевозможные беды и неприятности. Ведь не был же Каденус  вовсе бесчувственным.  Она писала сумасшедшие письма:

   «Поверьте, я 5крайнн сожале6ю,  что вынуждена  утомлять вас своими жалобами. Мне остаётся либо облегчить своё сердце и поведать вам о всех своих горестях, либо пасть под бременем невыразимого страдания, которое я испытываю вследствие вашего чудовищногоко мне равнодушия. С тех пор как мы с вами виделись, прошло уже десять томительных недель, и за всё это время я получила от вас только одно письмо. Своим жестоким обращением  вы стараетесь отдалить меня от себя. Знайте, ни время ни случайность не в силах ум еньшить невыразимую страсть, которую я питаю к Кэду. Наложите на мою страсть какие угодно запреты, вы не в силах исторгнуть  те пленительные воспоминания, которые навсегда останутся со мной, доколе мне не изменит память. Не обольщайтесь надеждой, что разлука со временем изменит мои чувства. Скажите мне, заклинаю вас небесами, чем вызвана эта чудовищная перемена, которую я заметила в вас с недавних пор? Нет-нет, лучше не говорите, чтобы это не стало причиной моей внезапной смерти, потому что  это единственное, что мне остаётся, если вы утратили всю вашу нежность ко мне.»

   Мысль заехать в сопровождении какого-нибудь приятеля к изнывавшей Ванессе  наконец окрепла в нём. Вначале последовало игривое письмо, написанное где-то в дороге  (он путешествовал по северу Ирландии).
«Любопытно, много ли вы дали бы за то, чтобы иметь историю Кэда и Ванессы, изложенную со всеми её главными событиями? Думаю, в стихах она выглядела бы весьма недурно.  Это должна быть точная хроника двенадцати лет, начиная с т ого момента, когда был пролит кофий, и до времени, когда им часто угощались, то есть от Данстэбла  до переезда в Дублин. Там конечно же будет глава о поездке мадам в Кенсингтон; глава, посвящённая волдырю; глава ьо поездке полковника во Францию; глава о свадьбе с приключениями, связанными с потерей ключа; о подделке; о счастливом возвращении; двести глав о безумии; глава о продолжительных прогулках; и о нечаянности, имевшей место в Беркшире; пятьдесят глав о кратких мгновениях; глава о Челси; глава о ласточке в кусте; добрая сотня глав о моей собственной персоне и прочем;  глава о прятках и шёпоте; глава о том, кто это натворил…  Надеюсь, что мой замысел будет осуществлён.»  Далее следовали туманные обещания навестить её.

   К нашему большому сожалению этот замысел осуществлён не был, но  приведённый текст наводит на мысль, что декан  на самом деле одно время был влюблён в мисс Ваномри.

 Ванесса, получив письмо , исполнилась счастья. «Кэд, возможно ли, что вы в самом деле приедете повидаться со мной? Я молю  Бога, чтобы это случилось. Молькин тоже была бы безмерно счастлива.  Я, признаюсь, замышляла повидать вас как-нибудь, ног теперь никуда отсюда не двинусь в ожидании вашего приезда. Ваша доброта делает меня невыразимо счастливой.
   Не смею надеяться, что такая история и впрямь будет когда-нибудь написана. Скажите мне откровенно, все эти подробности действительно вас беспрестанно занимают, или же вы вспомнили о них, желая доставит  мне радость?» 

   Последнее вернее. Подробности знакомства с Ванессой занимали его как основа для литературного произведения. Впрочем, почему бы усталому, лысому декану не вспомнить, трясясь в седле где-нибудь по просёлочной дороге, о приятностях молодых лет, коих в его жизни  было не так много?

   В тот раз он так и не приехал,  но позднее всё-таки осчастливил Ванессу своим появлением, сопровождаемый их общим знакомцем. Он полагал, что присутствие постороннего человека вынудит Ванессу к сдержанности, но ошибся. Прогулки по дорожкам сада и длительные кофепития были приятны, но Ванесса всё время порывалась говорить  о чувствах, так что приходилось быть на чеку. Он вынужден был сократить визит.

   Обмен редкими письмами продолжился.
   «Мне было не с руки  написать вам до сих пор, хотя я желал этого более, чем обычно, памятуя, в каком расположении и духа я застал вас в последний раз. Надеюсь, впрочем, что оставил вас в несколько лучшем. Прошу получше следить за своим здоровьем , встречаться с людьми и гулять, иначе вас победит хандра. Если справедливо, что обладание всеми тжизненными благами служит в какой-то мере для нас защитой, тогда у вас для хандры решительно никакого повода.
   Кэд уверяет меня, что по-прежнему чтит, любит и ценит вас больше всего на свете и сохранит  эти чувства до конца своих дней. Но вместе с тем он умоляет вас  не делать ни себя, ни него несчастным из-за ваших фантазий. Я передал Кэду вопросы, которые вы имеете привычку ему задавать, и он торжественно объявил, что отвечает на них утвердительно. Как продвигается ваша тяжба?  Прошу вас, пишите мне без жалоб и упрёков, иначе Кэд рассердится и накажет вас.
   С тех пор как я покинул вас, я ещё ни разу не пил кофий, и не собираюсь этого делать, пока снова не увижусь с вами.»

   Но она не прислушивается к ег просьбам. «Кэд, у меня сейчас невыносимая тоска, и я ничего не могу с собой поделать. Обладать таким значительным состоянием, как у меня, и не имеет  возможности распорядиться им… (далее – жалобы на душеприказчиков). И вот я должна  торчать в этом ненавистном мне городе и вести тяжбу. Но я вытерплю это, - но только не пренебрежение со стороны Кэда. С тех пор как я виделась с Кэдом, я прочла больше, чем за год, однако тоска моя лишь возрастает. Писать вам для меня такое удовольствие! Это причина, по которой я предпочитаю быть немного в тягость вам, нежели усугублять тягость моего собственного существования.»

   К удивлению декана, Стелла в  разговорах с ним начала проявлять нетерпение и строптивость! У Стеллы оказался  в запасе характер (признаться, я давно это подозревала).
          Грешишь ты вспыльчивостью, да.
          Вот главная твоя беда.
          Твой друг подчас не промолчит,
          Тебя в ошибках уличит,
          А ты даёшь ем у отпор
          Всем доводам наперекор.
          Ты сердишься, не разобрав,
          Кто заблуждается, кто прав.
          В непримиримости своей
          Ты нападаешь на друзей.
          Смиришь ли, Стелла, ты свой нрав,
          Мой строгий стих перечитав?
          Иль будешь ты перечить мне,
          Пылая в яростном огне?

С какими, однако,  несовершенными женщинами пришлось иметь дело декану! Одной не хватало благоразумия, другой – сдержанности.

   Что мы знаем об отношениях этих троих в позднюю пору? Никаких достоверных свидетельств. Они продолжали жить порознь, незримо связанные друг с другом чувствами, о силе коих мы не можем судить.


                БЕЗ  МОЛЬКИН
   Мэри Ваномри, младшая сестра Ванессы, умерла в феврале 1721 г., и Хэсси осталась совершенно одна. Случилось это в Дублине, и декан был тотчас извещён. Он откликнулся кратким письмом.
   «Не могу вам выразить, насколько я ошеломлён и удручён. Неужели бедного дорогого существа больше нет на свете? В субботу, как я заметил, у неё  был несколько мертвенный цвет лица. Ради Бога, соберите друзей, чтобы они помогли советом и позаботились о всех формальностях. Я вряд ли
смогу вас утешить, ибо сам теперь нуждаюсь в утешении. А сейчас главное – соблюсти приличия.»

   Собрать друзей? Разве у Ванессы были друзья – кроме декана?
На погребении Молькин он не присутствовал.

   Ванесса, совершенно подавленная, утратила смысл жизни. Привыкшая к большой семье, она была теперь совершенно одинока. Кэд оставил её наедине с горем. Единственной драгоценностью, которой она обладала, были его письма, нынешние и давние, сохранившиеся от  счастливых
времён. Перебирать и перечитывать их сделалось её единственной радостью. Меж тем ей все завидовали: Молькин завещала сестре своё достояние, и Хэсси была теперь вдвое богаче прежнего. Её тяжбы завершались, и она была всё еще достаточно молода, чтобы начать новую  жизнь _-  выйти замуж, зажить счастливой семьёй, уехать  из Ирландии. Предложения руки и сердца не замедлили поступить,  но она снова ответила печальным отказом.

   Декан всё-таки нанёс ей визит, чтобы выразить соболезнование старинной приятельнице в связи с постигшей ту утратой.  Не желая выслушать до конца вежливые речи, она заговорила о  своём, твердя всё то же: Кэд, у меня никого на свете, кроме вас; почему мы не можем пожениться?  Я богата, мы оба свободны. Почему?  Видя, что Молькин завещала сестре не только своё имущество, но и свою болезнь, он принялся укорять е и советовать лучше заботиться о своём здоровье, - гулять, бывать на людях, ездить верхом, а, главное, поскорей покинуть  Ирландию, климат которой ей непривычен (будто в Англии климат лучше).
   - Как вы относитесь ко мне? – приставала она. – Сохранилось ли в вашем сердце хоть немного прежней нежности?
   По медлив для вида, он заверил её в своих неизменных чувствах и поспешил удалиться.

   Почему он  молчал долгие годы? Если чувство Ванессы досаждало ему, а сама она была не нужа, почему он хранил молчание? Хватило бы одного слова,  чтобы покончить с досаждавшей историей; одного краткого признания. Он предпочитал молчать.

   В разные годы его молчание вызывали разные причины. Какова была нынешняя? Попробуем угадать. 

   Чтобы не оставаться в Дублине, декан отправился в поездку по Ирландии. Переписка возобновилась, причем по обычаю своему Ванесса  слала письмо за письмом, он же отвечал от случая к случаю, лениво наставляя неразумную женщину. О себе он писал скупо, однако в одном из писем у его вырвалось  признание, приоткрывавшее его  тогдашни  настроения: «С каждым днём мир представляется мне всё более бессмысленным и ничтожным». Ни безрассудная любовь Ванессы, ни даже Стелла не  могли тут ничем помочь.

   «Приведите в порядок  свои дела и покиньте этот гнусный остров, - твердил он. – И тогда всё будет так, как вы  того желаете.»  Обратим внимание на последнюю фразу. Её желания известны;  он же недвусмысленно обещает, что коли  она поселится в Англии , кофепития  возобновятся. Возможно, он обманывал. Возможно, нет: почему бы , приехав в Лондон, не погостить в  доме  богатой, независимой женщины – преданного друга.

   «С тех пор как я уехал  из Дублина, - пишет он, - это первый случай, кода я коснулся пером бумаги; и только десять дней, как я остановился на одном месте. Перед тем мне сильно нездоровилось. Вы, наверно, уже переехали в своё деревенское обиталище. Впрочем, вам вскоре предстоит сессия суда. Прошу вас больше гулять и читать, и не быть черезчур романтичной, и говорить и вести себя, как подобает обычному земному существу. Помните, что богатство составляет девять десятых всего, что есть хорошего в жизни, а одну десятую – здоровье.
   Я разрешаю вам быть губернатором. На все вопросы, которые вы можете мне задать, я отвечаю утвердительно. И ещё не забывайте фарфор в старом доме на Райдер-стрит, и путешествие Полковника во Францию, и лондонское бракосочетание, и больную леди  в Кенсингтоне. И дурное расположен ие духа в Виндзоре, и как  мы надрывались, упаковывая ящик с книгами в Лондоне…  Надеюсь, вы позволите мне  во время нашей следующей встречи воспользоваться частью ваш их денег; я обязуюсь вам честно их возвратить…»

   Письмо производит двойственное впечатление: корреспондент изо всех сил старается быть галантным, и в то же время наставляет даму не без досады, со скрытым раздражением. Обратим также внимание на фразу «Помните, что богатство составляет девять десятых всего хорошего, что есть в жизни…»  Письмо относится к тому времени, когда домашние декана уже выражали недовольство его скупостью.

   «Кэд  -----------,    ------------, - пишет она, -  я уже, было решила, что вы совсем забыли о моём существовании и своём обещании писать мне. Прошло уже пять недель!  С тех пор, как я вас видела, я стала чаще появляться в обществе, и всё потому, что вы велели, но решительно утверждаю, что по этой причине чувствую себя всё хуже. На этой неделе я нанесла визит одной знатной даме… Собравшееся общество напоминало ужимками  павианов и мартышек. В то время как я любовалась пейзажами, изображёнными на гобеленах,   и желала себе оказаться в такой местности  с Кэдом,  один из  кавалеров выхватил мой веер, всем своим видом давая понять, что я ему нравлюсь. Он поверг меня в такой ужас, что мне вообразилось, будто он готов утащить меня на крышу  , как это произошло с вашим знакомцем.
   Я решительно утверждаю, что в моей жизни так мало радости   , что мне всё равно, когда она прервётся. Ради Бога, напишите мне поскорей и поласковей, потому что когда вас нет, ваши письма – единственная моя отрада на земле.»  Фраза «он готов утащить меня на крышу…» свидетельствует, что Кэд либо давал ей читать, либо рассказывал  эпизоды из «Гулливера».   

   Он откликнулся: «Мне весьма понравился ваш отчёт о визите к даме и поведении   гостей.   Нет дня, чтобы я не был свидетелем  таких же глупостей,  и тем не менее я терпеливо сношу их развлечения ради.. Нам очень трудно  угодить – вот наша с вами общая беда. В вашем письме сквозит раздражение. . . Знаете, в чём наше различие?  Я готов бежать от хандры на край света, вы же спешите ей навстречу.   
   Мой совет: заведите себе лошадь для верховой езды  и двух слуг для сопровождения да посещайте соседей. Внушать почтение доставляет известное удовольствие, а это всегда в вашей власти в силу вашего умственного превосходства и богатства. Я жажду видеть вас  здоровой, красивой и пр  параде: прошу вас, не теряйте вкуса ко всему этому.

   В то время у Ванессы,  близко соприкоснувшейся со смертью и не обманывавшейся относительно собственного здоровья, созрело решение составить завещание. Единственным наследником её немалого достояния должен был стать конечно же  --------------,       --------------  Кэд. Возможно, она тогда же написала ему про это, однако подобные сообщения до нас не дошли.  Она исполнила задуманное: завещание  в пользу Кэда было составлено.  Чтобы стать очень богатым человеком, ему оставалось дождаться её кончины. Его письма в то время становятся гораздо  мягче, а желание, чтобы она уехала, ещё настоятельней:  он справедливо опасался, что слухи о Стелле и подлинном  состоянии дел могут дойти до неё.

                РАЗВЯЗКА
   В дублинском обществе, не столь обширном, все знали  друг друга хоя бы понаслышке.  Остаётся удивляться, как долго Ванесса оставалась в неведении  об отношениях, связывавших  декана  и  Эстер  Джонсон. Объяснением может служить добровольное уединение, на которое она себя обрекала в течение долгих лет. Неизбежное случилось весной 1723 г.
Ванесса, находясь  в Селлбридже, узнала, что декан женат на миссис Джонсон.

   Потрясённая, не в силах поверить в обман, в то, что любимый человек  много лет  утаивал это от  неё, она в отчаянии и замешательстве написала Стелле, прося истины.

   Далее ,по рассказам современников, события развивались следующим образом. Негодующая Стелла передала письмо декану, а сама, прихватив Дингли, уехала на всё лето  гостить в Вуд-парк – богатое поместье знакомца. Декан, схватив злополучное письмо, примчался верхом в Селлбридж, вошёл без доклада к Ванессе, испепелил её взглядом, швырнул письмо на стол и, не произнеся ни слова, удалился.  Подобно Стелле, он также тут же уехал из Дублина, - в неизвестном направлении, не оставив никому даже адреса.


   Ванесса была настолько потрясена произошедшим, что лишилась чувств и более не вставала с постели. Завещание в пользу  Кэда было  гневно уничтожено. Жизнь заканчивалась. Оставалось сделать последние  распоряжения. Близких знакомых у неё не было; избрав душеприказчиком еле знакомого ей молодого человека Р.Маршала, она поручила   сразу после её кончины опубликовать  поэму «Каденус и Ванесса» , а также свою  многолетнюю переписку с деканом. Имущество  по совету знакомых она завещала совершенно незнакомому ей человеку – Дж.Беркли (в будущем
известному философу)  и частично тому же Маршалу. Драгоценное имя  в завещании  Эстер Ваномри не было даже упомянуто.

   Через два месяца после рокового открытия   Ванессы не стало. Декан приезжал в Дублин в начале лета,  однако, услыхав о смерти  Эстер Ваномри  и о новом завещании, стремительно уехал накануне её погребения. Думаю, раздосадован он был не на шутку.

   Её похоронили в церкви св.Андрея, рядом с отцом и Молькин. Позднее эта церковь сгорела, и могила Ванессы не сохранилась.

   В обществе ей никто не сочувствовал, осуждая  её поведение. Современник  писал: «Это – несчастный пример дурно прожитой жизни, склонности к фантазиям, бредовых планов и женской слабости.»  Её наказ опубликовать письма не был исполнен: душеприказчики  побоялись скандала. Престарелый Маршал опубликовал их только через сорок лет, и то частично.

     «Все считают меня себялюбцем, это стало уже общим местом, - как-то раздражённо  написал Ванессе декан. – И вы тоже, наверно, так называете меня…»   Она называла его лучезарным божеством.


                ГУЛЛИВЕР
   «Считаю для себя необходимым  поставить Вашу милость в известность, - писал епископ Митский архиепископу Кентерберийскому, - по поводу одного события, к которому, как говорят,  имеет близкое отношение  декан дублинского собора св.Патрика д-р Свифт. Молодая женщина мисс Ваномри (Тщеславная и остроумная особа с претензиями) и декан состояли в большой дружбе и вели бойкую переписку. Говорят, он обещал жениться на ней, чего я утверждать не берусь. В апреле с.г. она узнала, что декан уже женат на миссис Джонсон (дочери сэра уильяма Темпла, очень добронравной женщине) и выказала по этому поводу крайнее негодование, написав новое завещание и оставив всё состояние  некоему д-ру Беркли и м-ру Маршалу. Последнего, находясь на смертном одре, она обязала напечатать все письма, коими обменивалась с деканом. Боюсь , архиепископ Дублинский и вся ирландская братия уговорили душеприказчиков не делать этого. Упомянутая мисс Ваномри жила без веры в Бога, и когда ей предложили прочесть молитвы в её последние минуты, она послала записку на листе, вырванном из памфлета декана «Никаких молитв!»

   Если от мнения дублинского общества декана могло защитить холодное высокомерие, то малое общество из близких друзей, существовавшее благодаря стараниям Стеллы, исторгло его, переместившись в имение Форда Вуд-парк, куда удалились обе дамы. Декан оказался в полном одиночестве.

   Разлука продлилась долгие полгода. Всё это время  МД и декан не переписывались и ничего не знали друг о друге.  Стелла вскоре успокоилась: дерзкой мисс Ваномри больше не было на свете, так из-за чего переживать? Бедная сумасбродка, окончившая так жалко свои дни, вызывала не гнев, а жалость: ведь Стелла как никто понимала всю тщету женских усилий поколебать добродетель   декана.

   Один из друзей уведомил её, что декан пишет «В Дублине ли обе дамы? Если бы я знал наверно, я бы написал им. Здоровы ли они?» Надо думать, что он довольно быстро воспрянул духом, пережив разочарование, утратив опасения и обретя надежду, что со временем всё вернётся в прежнюю колею.  А когда осенью Стелла после полугодового отсутствия  всё-таки вернулась в Дублин,  на радостях его посетило вдохновение и потянуло к стихам.
                Чарльз Форд внимателен  и мил:
                Он Стеллу в гости пригласил.
                Хозяин, демон-искуситель,
                Завлёк её в свою обитель,
                И начал роскошью прельщать,
                Обхаживать и угощать.
                Вот Стелла за столом сидит,
                На лакомства едва глядит.
                Хозяин говорит: «Мадам,
                По нраву ли жаркое вам?»
                - Вкусней оленина с жирком,
                Нехватка специй в сем жарком.
                Со вкусом Стелла пьёт вино,
                Сверкает при свечах оно.
                Разнообразя свой досуг,
                Играет в карты, строжит слуг.
Мрачнеют небеса зимой,
Пора красавице домой.
Ей дома не видать банкета.
Нет, предстоит ей здесь диета
Там челядь перед ней робела,
Здесь Дингли властвует всецело.
Там было всяких яств помногу,
Здесь ломтик мяса, слава Богу.
Там Форд – блестящий бонвиван,
А здесь – убогонький декан.
                Шутил я, Стелла, до сих пор,
                Такие шутки не в укор.
                Покинув изобильный рай,
                Ты по Вуд-парку не вздыхай.
                Пусть Дублин мрачен, как всегда,
                Пускай не так вкусна еда,
                Пускай рассеяли дурман
                Селёдка, пиво и декан,
                Поверь мне, дело не в еде.
                Ты, Стелла, хороша везде.
                И неизменен вывод мой:
                Убогий дом – Вуд-парк с тобой!

   Итак, страсти улеглись.  Злосчастную Эстер Ваномри дружно осудили, а декан,  отделавшись испугом,  вскоре обрёл нежданную славу, выступив в защиту  столь  нелюбимой им Ирландии. В то время английское правительство попыталось ввести неполноценную разменную монету, что ещё более увеличило бы нищету на острове. Д-р Свифт решительно выступил против, - возможно, под влиянием хорошо разбиравшейся в  денежных отношениях Стеллы . Возможно, что им двигала неприязнь к правительству вигов, но, возможно, и чувство справедливости. Написав язвит ельные «Письма суконщика»,  четвёртое из коих стало  истинной декларацией прав угнетённого народа, он вмиг сделался национальным героем Ирландии.

   Одновременно его мизантропия всё возрастала, характер делался невыносимым для близких. Приболев, он измучил Стеллу капризами, покаявшись потом в стихах.
         Неблагодарный! В ней одной
         Обрёл подмогу я, больной.
         Являет Стелла доброту,
         Когда друзьям невмоготу.
         Она мне служит, как раба.
         Хоть речь моя  порой груба.
         Пускай бешусь я, словно зверь:
         Виной моя болезнь, поверь.
         Тотчас исправиться готов,
         Как только буду я здоров.

   Это было традиционное стихотворное поздравление ко дню рождения Стеллы.  Впрочем, последовавшие не очень смахивали на комплименты.
       Когда красавица стара,
       Забыть о балах ей пора.
       Так и старик-поэт нелеп:
       Поэт обычно юн, как Феб.
       Мне, Стелла, пятьдесят шесть лет.
       Какой же я теперь поэт?
       Тебе, мы знаем, сорок три.
       Не мало, что ни говори.
       Поверь мне, дружба не плоха
       И безо всякого стиха.
       И не печалься: день от дня
       Глаза слабеют у меня.
       Твоих морщин не видно мне,
       Тобой любуюсь в темноте.

   Она же, надев очки, читала и правила исписанные им листки – рассказ о путешествиях в отдалённые страны  некоего д-ра Лемюэля Гулливера. Сочиняя книгу, выплёскивая на бумагу накопившееся  за долгие годы раздражение, издевательски осмеивая окружающее,  Свифт воистину наслаждался: наконец-то он нашёл способ высказать о мире  людей всё, что он думает, без утайки. Стелла  только головой качала:  неужто декпн хочет всё это опубликовать?  Вот это: споры партий, с какого конца разбивать яйцо, с тупого или острого, в то время как народ голодает? Или это: во имя счастливого будущего бросить все силы  на добывание солнечной энергии из огурцов?  Или  - посчитать прогрессом в сельском хозяйстве рыхление почвы свиньями, а не плугами? Да, важно кивал головой в колпаке декан; опублику. – анонимно, конечно; надо будет перебелить рукопись чужой рукой.

   Лилипуты, вликаны, летающие острова, мир призраков, чудовищный мир йеху, благородные Гуингамы -  блистательный хоровод фантасмагорий,  неостановочно сменявших друг друга. Фантазия декана не знала границ. Стелла изумлялась, потешалась, ужасалась, а он всё рассказывал о необыкновенных приключениях своего знакомца, ибо не только фантазия д-ра Свифта, но и горькая ирония не знала границ.

   Среди животных, безжалостно используемых человеком, первое место следует отвести не собакам, способным убежать от мучителей, не равнодушным овцам и коровам,  но лошадям, гордым, грациозным созданиям,  тысячелетия таскающим непосильные тяжести и получающим весто благодарности безжалостный кнут, шпоры и в старости коновала. Декан  тесно соприкасался с лошадьми  - часто ездил в карете и верхом, всякий раз сочувственно наблюдая за благородными животными, их безответностью, кроткой покорностью и грубым обращением с ними. Ему всё чаще невольно приходило на ум, насколько по сравнению с людьми лошади прекрасней, нравственней и даже человечней. Так появилась сказочная страна Гуингнгнмов, населённая лошадьми страна, которую не найдёшь на карте, но в которой побывал Гулливер.

   Там всё устроено целесообразно. Лошади живут в скромных домах, не признавая роскоши,  производя ровно столько, сколько нужно для поддержания жизни.  Всякие излишества презираются.  Брак у них – установленная государством обязанность. Пары подбирают старшие,
благодаря чему никогда не рождаются уроды.  После рождения жеребчика и кобылки супружеские отношения пары прекращаются: страну оберегают от 
перенаселения, а секс ради секса им  и постыден как всякое излишество. Волокитство, ревность, измены, разводы  неслыханны.  В юношестве они
воспитывают скромность, воздержание и трудолюбие: трудиться обязан каждый с малых лет. Неуважение к старшим преследуется по закону, да его и
не бывает у правильно воспитанного молодняк


   Декан готов был ещё долго с удовольствием повествовать о чудесной
стране – идеальном обществе,  нарисованном его воображением, - но тут его внимание привлекли йеху.

   Что за звероподобные существа отталкивающего вида разгуливают стаями по ухоженным землям Гуингнгнмии? Благородные кони сокрушённо качали головами: «Мы не знаем, откуда они взялись. Единственное, что мы можем – не давать им безудержно множиться, ибо  эти твари разоряют вс вокруг,  предпочитая  не трудиться, но  грабить.

   Гулливер, ужасаясь, разглядывал  йеху. Голова и грудь у них были покрыты волосами; вдоль спины тянулась полоса шерсти, но хвоста не было, и зад оставался голым, за исключением  срамных частей. Передвигались они на двух ногах, иногда вставая на четвереньки и безостановочно вереща дурными голосами.  Вдобавок, от них отвратительно пахло.

   С отвращением вглядываясь, наблюдатель внезапно понял, что йеху  очень похожи на людей, отличаясь от них разве только отсутствием одежды. Но йеху животные, их поведение неразумно. К примеру, они ненавидят друг друга, а самцы жестоки с самками, что не наблюдается  среди зверей. Если они находят много корма, то обязательно затевают драку, пытаясь завладеть всем, даже если не в силах съесть и  малой доли. Более всего они любят блестящие камешки, которые иногда  находят в земле, и  способны ради них на всё.
   - Да, - грустно подтвердил благородный конь. – Йеху неспособны к разумному поведению и  не умеют ограничивать себя ни в чём. Иногда мы ездим на них: они с удовольствием впрягаются в повозки ради блестящих камешков, к которым питают непонятную страсть. Возможно потому, что их самки охотно подпускают к себе самцов, получив такой камешек. Ведь брака у них не существует, все самки общие и готовы к спариванию даже будучи беременными.

   Полный отвращения Гулливер отвернулся. Разве у людей всё не то же самое?  Разве нет распущенности,  блуда, коварства, ревности, мести, убийств?   Единственное отличие  - всевозможные извращения, придуманные  растленным умом.  Надень на йеху европейское платье, и его станет не отличить от  человека. Сними  платье с европейца, -
останется  йеху.

   Воистину, какая бездна горечи должна была накопиться в душе,  чтобы выплеснуться на бумагу столь  беспощадными словами!  Он сказал: «На грандиозном основании  мизантропии воздвигнуто всё строение моих «Путешествий», и я не успокоюсь, доколе все честные люди не будут моего мнения.»  Один из современников в ответ тонко заметил: « Если бы вы так  сильно презирали людей, вы бы так яростно не злобствовали».


                СТЕЛЛА
    Декан высоко ценил мнение Стеллы во всём, что касалось стиля. Она была образованной женщиной (разумеется, благодаря его стараниям): хорошо знала историю, прекрасно говорила по-французски, прочла множество книг, понимала философию Платона и Эпикура. Она разбиралась даже в политике, в природе государственного управления.  «Едва ли какая-нибудь женщина была столь щедро наделена умом иль более усовершенствовала его чтением и беседой» - считал он.

   После некоторых осложнений  в их отношениях наконец-то установился мир. Тем  неприятнее стало для него опубликование в Ирландии злополучной поэмы «Каденус и Ванесса». Снова в обществе вспомнили о мисс Ваномри и её претензиях на особые отношения с деканом. Он негодующе  заявил: «Если  кто-то станет любить меня меньше из-за того, что столько лет назад я сочинил какую-то безделицу,  пусть себе думает всё, что заблагорассудится.» Впрочем, успех поэмы (за один год её переиздали около двадцати раз)  вскоре примирил его с досадным фактом.

   Если Стелла и была огорчена шумихой, то умела это скрыть. Однажды на обеде в большом обществе зашёл разговор о поэме, и один из гостей, не ведая об отношениях Стеллы с деканом, сказал:
   - Наверно, Ванесса была необыкновенной женщиной, раз вдохновила на такие стихи д-ра Свифта.
   Гости примолкли, поглядывая на миссис Джонсон. Улыбнувшись, она отозвалась:
   - Не считаю это столь очевидным. Ведь хорошо известно, что декан способен прекрасно живописать даже метлу.
   Нет, Стелла не язвила покойную соперницу; она всего лишь напомнила  гостям о пародийных стихах декана, в коих ему вздумалось  воспевать палку от метлы.

   Но горечь закралась в  душу.  Более не оставалось сомнений, что на протяжении долгих лет, наполненных столь долгими, нежными , доверительными отношениями, декан поддерживал тёплую дружбу с другой женщиной, что тщательно скрывал. Писал из Лондона ласковые письма  «дологим клоскам МД» и одновременно  с удовольствием участвовал в новой любовной игре.  Чувства Стеллы не могли оставаться прежними. Коррозия коснулась их, - тем более что  декан становился всё более тяжёлым в общении.

   Зная, что  дорогого Престо  отталкивает всё больное, неприятное, требующее душевных затрат, Стелла тщательно скрывала собственные недомогания, которые всё чаще мучили её. Наконец она серьёзно занемогла. Декан обеспокоился: что если она, неровен час, умрет, оставив его в одиночестве? Он лишится верной подруги,  не получив  никакого наследства:  ведь  её достояние  принадлежит ей лишь пожизненно.  «нет ничего глупее заключать слишком глубокие и тесные дружеские узы, - горестно заметил он. -  Ведь тот, кто проживёт дольше, неизбежно останется несчастным»

   Он решил посетить Англию. После двенадцати лет отсутствия  у него накопилось много дел. Повидаться с друзьями. Попытатся подружиться с вигами, - а почему бы и нет, раз они у власти? Теперь, после «Писем суконщика» он вправе ожидать многого.  Отдать в издательство рукопись «Гулливера». И ещё  - не мешать Стелле болеть.

   Он уехал и провёл  в Англии всё лето. Во властных сферах он так ничего и не добился, зато с друзьями  повидался и «Гулливера» вручил редактору, невинно пояснив, что это всего лишь очередная книга о путешествиях, наподобие «Робинзона Крузо».

   Из Дублина пришло известие, что миссис Джонсон очень плоха. Сохранилось поразительное письмо, которое он отправил знакомому в Ирландию с требованием по прочтении немедленно сжечь его.
   «Того, что вы пишете о миссис Джонсон, я давно ожидал с тяжёлым сердцем и тоской. Последние два месяца я догадывался об истине, несмотря на её старания. Если она уйдёт, остаток моих дней будет чрезвычайно печален. Признаюсь вам, как другу: если у вас есть основание полагать, что она не доживёт до моего приезда, то я не стану помышлять о возвращении в Ирландию, но проведу это время в каком-нибудь уединённом месте Я хотел бы, чтобы вы уговорили её составить завещание… Я ни за что на свете не подверг бы себя такому испытанию -  быть свидетелем её кончины. Она окружена друзьями , которые станут ухаживать за нею со тщанием, а я был бы лишь источником беспокойства для неё.  Я хотел бы, чтобы вы посоветовали дамам поселиться в каком-нибудь здоровом месте, а не в деканате. Ведь, как вы сами понимаете, было бы крайне неуместно, если бы она преставилась именно там.
   Скажите ей, что я купил для неё золотые часы с репетицией. Мне хотелось сделать ей приятный сюрприз, но теперь я предпочитаю, чтобы она это знала.»  Без комментариев!

   Но Стелла в тот раз выздоровела, её болезнь отступила, и  часы с  репетицией декан имел возможность  лично вручить ей.

   Зимой стало известно, что «Гулливер»  вышел в Лондоне  и пользуется небывалым успехом: те, что поглупее, зачитываются описанием  необыкновенных путешествий, а люди проницательные потешаются над изображением  современности.  Авторство  анонимной книги  все дружно приписывают д-ру Свифту, ибо ни у кого больше в Англии нет такого блистательного сатирического пера.

   Выздоровление Стеллы  было недолгим: она снова слегла. Он и сам чувствовал себя плохо: головные боли, преследовавшие его всю жизнь, усилились, мрачное настроение росло. Слава великолепного сатирика не принесла ему никаких весомых наград: сколько-нибудь достойного места (епископата в Англии) он так и не получил. Вдобавок близилось ужасное событие – кончина Стеллы, к которой он смятенно готовился , не имея возможности  куда-нибудь убежать.

   Эстер Джонсон скончалась, немного не дожив до полных сорока семи лет. Декан не присутствовал при её конце. У него были гости, когда принесли записку, извещавшую  о печальном событии. Он оставался с ними ещё три часа и только по уходе последнего  сел к столу, чтобы записать несколько  строк, посвящённых  усопшей. В своём некрологе, не поскупившись на щедрые похвалы подруге,  он подробно останавливается на её имущественном положении, что для него, очевидно, имело немаловажное значение  даже в тот час. Наряду с похвалами её красоте, скромности, умению вести себя, а также уму и образованности, он восхищается  экономностью, умеренной тратой денег,  способностью их скопить при малом достатке.  Душеприказчики (не декан!) обнаружили в её сейфе  сто пятьдесят фунтов, - в то время, как все думали, что денег у неё нет (стало быть, нашлось, на что похоронить), и он с удовольствием отметил это.

   Добавляет он также, что  Стелла терпеть не могла скупцов, - очевидно, не относя себя к таковым. Меж тем, недавно он поссорился с ближайшим приятелем, посмевшим укорить декана в неприличной скупости.

   Через два дня Стеллу хоронили.  Он записал: «Нынче вечером состоится погребение, на котором  я не смогу присутствовать  из-за ездоровья. Меня поместили в другой комнате, дабы мне не были видны  зажжённые свечи в церкви.»

   На церемонии погребения «самого верного, дорогого и бесценного друга» он не присутствовал.


   Д-р Свифт прожил без Стеллы ещё семнадцать лет,  до  семидесятивосьмилетнего возраста. Но что  это была за жизнь! Творческая сила иссякла в нём. Друзья умирали один за другим, и он отгородился от мира окончательно.  Говорили, что д-р Свифт сошёл с ума, сделался идиотом. После удара он лишился речи и последние три года жизни молчал.

   Похоронили его в дублинском соборе св.Патрика – рядом с Эстер Джонсон.

   В его бумагах нашли конверт с надписью «Всего лишь волосы женщины», а в нём – прядь волос «чернее воронова крыла».

   Насмешница-судьба преследовала его  и после смерти . Язвительная сатира мизантропа  ныне почему-то превращена в детскую забаву. Две женщины с одним именем, отношения с которыми он ревниво скрывал,  прославили его не менее, чем все его творения.

   


               








               
               





____