Отрывок из романа На Распутье.
****
В новых деревянных рядах на Кукуе, отстроенных по велению государя, шла бойкая торговля хмельным зельем. На всех языках Европы предлагали свой товар заморские купцы. Вина темно-красные, золотистые и светлые, с солнечных полей Италии, с берегов Рейна и юга Франции, лились рекой за русское серебро.
Уже третий час ходил по ним Данила, помогая девушке выбирать вино. Все его уговоры: «Уже довольно, хватит!», ни к чему не приводили. Взор Ирины остановился на бочонке фряжского красного. Она подошла к пышному французу с маленькими, как иголки, усиками и спросила:
- Вот это вино, сладкое или терпкое?
- Мадмуазель… желает сладкое? - торговец расплылся в улыбке. - Тулуза! Вино там сладкое, как девушки, что собирают виноград и топчут его прекрасными ножками. Им не надо ходить в тяжелых шубах, прятать в них нежное тело. Франция - сторона солнца и тепла!
- Сколько хочешь за него? - Ирина сморщила носик от столь длинной речи.
- Мадмуазель желает в бутылках или бочонок? В бутылках дороже, но только там сохраняется настоящая Франция.
- Вы мне не ответили!
Ирина уже пожалела, что остановилась возле него. Ей надоел напыщенный щеголь, от которого пахло, как от женщины. Девушка собралась уходить, но купец поспешил остановить ее:
- Не надо уходить! Франс просто хотел, как лучше. Две копейки - бутылка, бочонок - сорок…
- Дядька Данила, возьмем бочонок, да поедем домой! Улыбаются тебе, а сами, так и норовят, то монетку точеную подсунуть, то, еще хуже - халдейское серебро. Надоело!
Ирина расплатилась с французом и пошла к саням. Пустоцвет облегченно вздохнул, взял пудовый бочонок и последовал за ней. Но, оказалось, радость была преждевременной.
Подойдя к лошадям, Данила обратил внимание на трех пьяных ландскнехтов, стоявших у коновязи. Развязно беседуя меж собой, они смеялись и указывали руками на Ирину. Он еще раньше приметил их, ходивших за ними по пятам. Затем они отстали, очевидно, решив обождать девушку возле саней.
Заподозрив неладное, Пустоцвет поспешил освободить руки, бросить злополучный бочонок в возок. Но как он ни торопился, буквально на миг Ирина осталась одна, и наемники перегородили ей дорогу.
- Фрейлейн, захотелось хорошего вина? Она устала от этого ужасного медового пойла! Но к вину нужна еще добрая компания, которая могла бы по достоинству оценить прелести напитка и его хозяйки.
Ирина от смущения и страха потупила взор и хотела, как можно быстрее пройти мимо, но один из них ухватил за рукав шубы и дернул. От сильного рывка девушка поскользнулась и стала падать. Подоспевший в самое время Данила поймал ее и спрятал за себя.
- Шли бы вы, господа, своей дорогой, - отступая к саням, ответил он за Ирину.
- Ты есть кто? Холоп? Пошел вон! У меня нет палки, которую ты так любишь и не можешь обходиться без нее! - ландскнехт обернулся к товарищам, и они рассмеялись.
- Собаку хозяин бьет палкой, но бывает и она кусает его! Особенно собака не любит пьяных и чужых, - ответил Данила, хмуря брови.
- Были бы мы в Европе, я вызвал бы тебя на поединок. Но мы в грязной, холодной Московии, где даже большие сановники княжеского рода терпят побои от своего государя. Я думаю, тебя просто надо проучить, где твоя за…
- Договорить он не успел. Быстрым, мощным ударом кулака, из-под низа в челюсть, Данила прекратил разговор. Наемник подлетел в воздух и упал на снег всем телом, разметав руки.
- Ирина, беги к саням и уезжай! - крикнул Пустоцвет девушке, готовясь встретить еще двоих противников.
Иноземцы выхватили из ножен мечи и пошли на него.
- Данилушка, не брошу я тебя! Может, последняя минуточка наша. Знай, люблю я тебя и без тебя жить не буду! - слышал позади себя Пустоцвет шепот Ирины. Много раз приходилось ему видеть смерть, но такой сладкой она никогда не была.
Вынув нож из-за голенища сапога, он смело и открыто посмотрел на надвигающегося врага.
- А ну, остынь, кому сказано! Чего не поделили? - хлестнув Данилу по спине кнутом, влетел меж них всадник в кафтане стрелецкого головы.
Увидев стрелецкий разъезд, ландскнехты спрятали клинки в ножны и стали поднимать товарища. У того изо рта текла кровь, он хотел сплюнуть, но не мог.
- Архип, погляди! Чего у него там? - велел голова.
Стрелец подбежал к наемникам и, осторожно осмотрев пострадавшего, сделал заключение:
- Кажись, хлебало сломано. Добрый удар!
- Веди его к лекарю. И вы с ним ступайте, - отправил остальных немцев с глаз долой голова. - Сами разберемся. А то, вон как вьюшка бежит! Ты что ли его так приложил? - обратился он уже к Даниле.
- Я. Мой грех, отпираться не буду!
- Ну, пойдем, коли так, детинушка.
Голова вздохнул и дернул поводья, показывая стрельцам взять Пустоцвета под стражу.
- Это как же! - Ирина бросилась к голове, останавливая лошадь. - Он же меня, от немчина окаянного защищал! За что же его под караул взяли?
- Ничего не поделаешь, красавица. Велено всех, кто гостям вред чинит, в Разбойный приказ сопровождать. Ты лучше попрощайся, может, больше и не увидишь милого.
- Кем же такое велено? Чтобы за честь и достоинство девичье постоявшего, смертью казнили!
- Велено только сопровождать, а что далее с ним будет, - мне неведомо! Такой указ Бориса Федоровича, государя нашего. Прощайся, не тяни!
Ирина метнулась к Даниле, обхватила его руками и стала целовать, не стесняясь стрельцов. Обливаясь слезами, она прижималась к нему и причитала:
- Данилушка, господи! Будь оно проклято - вино басурманское! Разве ж я знала!? Как мне теперь без тебя? Милый мой, ненаглядный!
- Прощай, Ирина! Не говорил я тебе слов нежных, не встречал рассветы. Теперь видно уж не придется. Вот здесь, на этом самом месте, понял я, как ты мне дорога. За тебя, милая, боялся! Люба ты мне, всем сердцем люба! Благодарю Господа нашего, что дал осознать душу свою. Поклонись от меня Никите, Егор Силычу. Елене Богуславне, Олюшке, скажи, нет более холопа вашего Данилки. Своим, - батюшке с матушкой, тоже поклонись. Не больно Груша меня жаловала, да чего уж теперь! - Данила поцеловал Ирину в губы и замолчал.
- Ну, будет вам. Попрощались. Пошли парень!
Голова смахнул слезу и дал ход лошади, за ним пошли пищальники, уводя Пустоцвета от Ирины. От нахлынувшего горя она опустилась на колени в снег, смотря сквозь слезы, как уводят от нее любимого.
Далеко стрельцы не ушли, их остановил всадник на вороном коне. Воспользовавшись остановкой, девушка подбежала к Даниле и сунула ему оставшиеся после покупок деньги. Женским, особым чутьем Ирина поняла важность доносившегося до нее разговора, всадника со стрелецким головой, и стала прислушиваться.
- А ты кто такой, что меня спрашиваешь? - слышала она недовольный голос стрелецкого головы.
- Царский стольник Первушка Аникиевич Вепрев. Человек Семена Никитича Годунова, что крамольными делами ведает. Слыхал о таком?
- Знаем, как не знать!
- А коль знаешь, говори спехом, не тяни! Пока самого под караул не велел взять! - грозно проговорил всадник.
- Стрелецкий голова Никита Смирной-Отрепьев я. Поставлен государем Борисом Федоровичем Немецкую слободу дозором обходить. Сей холоп, нанес немалое увечье царскому ландскнехту, за что и взят мной под стражу. Согласно указу должен сопроводить до Разбойного приказа для дальнейшего разбирательства.
- Холоп принадлежит дворянину состоящему на службе у окольничего Годунова. По сему велю отпустить! Здесь он по государеву делу. Дьяк Посольского приказа Афанасий Матвеевич обо всем ведает. Можешь спросить.
- Как знаешь, стольник. Было бы сказано! У меня ведь меньшого брата, Богдана, в проклятых рядах убили. Но это так, к слову. Прощай.
Голова подал стрельцам знак оставить Данилу, дернул поводья и поехал дальше. Ирина обхватила руками любимого и потянула к саням. Не в силах вырваться из ее объятий, Пустоцвет обернулся:
- Спасибо, добрый человек. Век буду помнить и детям своим накажу!
- Разве есть у тебя дети?
- Пока нет, но теперь обязательно будут!
Пустоцвет прижал к себе Ирину, в ответ она ткнула его кулачком в бок и покраснела.
- А ты, Данила, опять меня не признал? Новое обещаешь век помнить, а старое забыл! - засмеялся Первушка. - Углич помнишь, дорогу до храма?
- Неужели! - Пустоцвет вспомнил хромого посланца дьяка Афони. - На коне тебя и не признать.
- Я, Данила, я. Егор Силычу поклон от меня! Даст бог, свидимся.
Первушка ожег жеребца плетью и поскакал своей дорогой. Вороной скакун шел быстро, выбивая снег из-под копыт.
- Вот тебе раз, дважды не узнал человека! - проговорил Данила, провожая всадника взглядом. - Ну что, Ирина, поехали к батюшке?
- Может, в другое место отправимся?
- Это куда же?!
- Не знаю, тебе виднее! По любви да ласке, истомилась я, Данилушка, - от смущения опустив глаза, прошептала Ирина.
- Можно и в другое… Но-о-о пошла, залетная!
Стоя в санях, Данила махнул вожжами и с лихим посвистом выехал из торговых рядов.
****
Как и по всей Руси, в Москве имелись тайные дома, где могли найти кров влюбленные. За относительно небольшую плату их навещали неверные женки. Стараясь забыть старых, опостылевших мужей, они утешались в объятьях молодых и любимых. Разудалые купцы привозили туда гулящих девок или купленных для забавы крепостных девушек.
В один из таких домов и приехали Пустоцвет с Ириной. Хозяйка, тучная баба с любопытным взором, без лишних слов провела их в горницу, где имелось все необходимое для любовных утех, и оставила одних.
Утолив первую страсть, они лежали на большой кровати, обняв друг друга. Волосы Ирины волнами укрывали Данилу, мягкие как шелк, они приято щекотали. Упругая девичья грудь, теплая и набухшая от страсти, прикасалась к телу, вызывая шевеление ниже пояса. Чувствуя, как оно вздрагивает, Ирина тихонько прыскала смехом, еще больше дразня Пустоцвета.
- Данилушка, а почему он поднимается, неужто мало ему? - спросила она, уткнувшись лицом в его шею, пряча глаза.
- По нраву ли пришлась забава? - вопросом на вопрос, ответил Данила, отыскав губами ее грудь.
- Наперво немножко больно было, а потом я чувствовать в себе его стала, и такая истома меня вдруг взяла! У меня так только один разок было.
- Как же, Ирина? Ведь девушкой взял я тебя!
- Да нет! В бане случилось. Мы с матушкой распарились, я легла на полку, про тебя ко мне мысли пришли. Думала я, мечтала, тут меня и охватило! Испугалась я, и хорошо, и страшно. Матушка заметила и успокоила. Это, говорит, из тебя женщина на волю просится. Вот выйдешь замуж, она в свое русло и войдет, как река после половодья.
- Когда парнем был, у меня тоже такое случалось! Не знал, куда его девать. Оттопырится штанина, девушки глядят да смеются, а мне стыдно.
- А можно я на него посмотрю?
Не дожидаясь разрешения, Ирина опустила голову. Ее серые глаза с восторгом стали наблюдать, как вздымается мужская плоть. Щеки девушки покрылись румянцем, руки потянулись к сокровенному. Больше Данила не выдержал. Нежно обняв Ирину и притянув к себе, он стал целовать ее грудь, шею, губы, в ответ, слыша прерывистое дыхание женской страсти...
На постоялый двор они вернулись поздно вечером, когда на улицах Москвы стихли даже собаки. Устин их встретил угрюмо. Хмуро смотря на непутевую дочь, он спросил:
- Сколько времени надо на Кукуй за вином съездить?
- Не ругайся, батюшка, это я виновата. Заманила Данилу на Москву-реку, хотелось на коньках прокатиться. Там сегодня народу…
Строгий взгляд отца оборвал речь дочери. Ирина замолчала, опустила глаза и виновато надула губки. Немного постояв, она разомкнула за спиной руки и протянула на показ коньки.
К искусно выточенным деревянным подковам были прилажены кованные стальные полозья с загнутыми кверху концами для скольжения по льду. Устин их сам ковал дочке, забавляться зимой на речке.
- Завтра же домой, хватит!
- Хорошо, батюшка. Вина мы уже купили, можно ехать! - покорно согласилась Ирина, нимало удивив тем отца.
Когда они вышли из комнаты, где находился Устин, Данила остановил девушку и тихо спросил:
- Коньки-то откуда?
- В санях лежали.
- Зачем?
- А просто так! Лежали и все! - Ирина озорно глянула на Данилу. - Когда батюшка уляжется, придешь ко мне?
- Не приду. Устин может проснуться.
- Не проснется, Данилушка, я ему сонного снадобья подмешаю. Надо отдохнуть батюшке перед дальней дорогой, - ответила она и побежала в горницу.