Дорогие читатели!
Мною завершена книга "Созвучие красок и линий", в которую вошли циклы трехстиший: "Разъятые объятия","Мимолетности", "О, женщины!","Созерцание".
Я признательна всем, кто прочитал эти трехстишия и высказал свое доброе отношение к ним. Книгу иллюстрировал китайский художник Цинь Хуа, сумевший тонко передать авторскую мысль.
Глубокий научный подход к художественному анализу циклов нашел отражение во вступительной статье доктора филологических наук, профессора, знатока японской поэзии Т.Б.Радбиля. С этой статьей я и предлагаю Вам сейчас ознакомиться.
Прохладно у ворот!
Звезд имена называет
Незнакомый мне человек.
Масаока Сики (1867-1902)
Незнакомый человек, называющий имена звезд, – это, может быть, Бог. Или, скорее, поэт, нашедший себя в этой беспредельности... Скажем так: теперь он (вернее, она) – это знакомый незнакомец.
Да, передо мной – уже вторая книга трехстиший Л. Бересневой. Книгу открывает цикл «Разъятые объятия». Трехстишия Л. Бересневой – это «прикосновение как откровение», так звучит последняя строка в одном из них. Прикосновение к лицу «капель дождя», которые «как поцелуи». Притяжение «голых ветвей» к «осеннему солнцу», чтобы согреться. Притяжение одиночества к одиночеству:
Был как явь мой сон:
Ты тихо склонился к изголовью.
Проснулась – пустота…
И мы тоже прикасаемся к этой музыке, которая звучит не столько в строчках, сколько между строчками, как это и подобает музыке. Прикасаемся бережно, чтобы не спугнуть на миг возникающее, столь хрупкое ощущение присутствия чего-то незримого – будь то нечаянное воспоминание о мгновении счастья или ощущение полноты бытия от неподвижного танца зимних деревьев «под музыку вьюги» (цикл «Созерцание»):
Под музыку вьюги
Будто танцуют деревья –
Ледяная грация.
«Созерцание» – так озаглавлен последний цикл. Он пронизан легкой грустью оттого, что плачет унылый дождь по роще, погибающей под топором,
оттого, что к увяданию приговорено все на Земле, но душа поэта увидит в нем – «очарование:
Любуюсь
Золотыми прядями березы –
Очарование увядания.
В самом деле – а могут ли звучать краски и линии? Да, конечно, сливаясь в один полнозвучный аккорд, поющий нам – светом и тенью, цветом и прихотливым штрихом о неразрывной и неисчезаемой гармонии мира. Не случайно же название книги – «Созвучие красок и линий».
Тема созвучия непосредственно возникает во втором цикле – «Мимолетности». Трехстишия в нем навеяны музыкальными произведениями С.Прокофьева под тем же названием. Строки этих трехстиший овеяны ощущением чуда. Чуда, которое разлито буквально во всех «кусочках», обрывках мелодий, сопровождающих наше повседневное существование. Чуда – именно в мимолетностях:
Вот чудо! И плеск волны,
И отражение солнца в зыбких водах –
Мимолетности!
Неброская, но точная изобразительность, эти «звучащие краски» подводят нас к главному – к познанию прекрасного в обыденности:
Отшумел дождь.
Багрянец заката на дождинках –
Красота обыденного.
И тогда не жаль, что «мгновения – капельки нашего бытия» уносит «река времени». Ведь это судьба всякого мимолетного. Но это – и его вечное очарование, великая тайна переменчивого сущего.
Третий цикл «О, женщины!» вводит новый мотив в созвучие красок и линий. Это извечная как мир тема любви, надежд и разочарований, тема души, желающей счастья, тема разлуки и одиночества. Не случайно открывается эта тема образом «спелого яблока». Это яблоко словно пришло из седой дальности библейских преданий Ветхого Завета и глубже – из эпических ристалищ гомеровской «Илиады». Но это и реальное, зримое яблоко как воплощение полноты жизни – жизни несмотря ни на что. Не это ли и есть «вечная тайна человечества»?
Спелое яблоко –
Вечная тайна человечества –
Лукаво смотрит из-под листа.
И не страшна старость, потому что и она воплощение всего, чем полнится жизнь, которая – прекрасна:
На возраст не смотри
С вершин прекрасной юности –
У старости своя красота.
В контексте бесконечно живого и бесконечно становящегося бытия – и смерть есть лишь продолжение жизни, потому что главное в нас, возможно, бессмертно:
В синем небе – белые крыла...
Может, чья-нибудь бессмертная душа,
Словно птица, устремилась в небеса.
Как и японские хокку, от которых отталкивается тонкая и ненавязчивая мелодия этих строф и строчек, трехстишия Л. Бересневой – о разном, обо всем на свете, в том числе и о самом важном, о чем нам свойственно забывать так часто. О дожде, о роще, о горном монастыре и лунной дорожке. О вечности, наконец. О той самой вечности, которая глядит на тебя «глазами неба», и ты внезапно останавливаешься в раздумье и спрашиваешь себя:
Глаза небес.
Какими они видят тебя?
Стоишь ли ты их внимания?
Это – как кода, заключающая все, пропетое ранее... Это тот внезапный сполох небесного света, что по-новому осиял строгую графику голых осенних ветвей, тянущихся к солнцу, «прощальное танго» кружащихся желтых листьев, огонек красного зонтика, забытого на лужайке... Что придал всем этим краскам и линиям новый смысл, некую высокую целостность, в которую соткалась многоцветная и многозвучная мозаика бытия.
Верлибр в русской поэзии не был особо в цене. Хотя именно со «свободного стиха», с отсутствия рифмы и начиналась вообще – поэзия (вспомним античные стансы, гекзаметры и пентаметры, вспомним классическую китайскую поэзию или поэтический эпос любого индоевропейского – и не только! – народа). Обезрифмленность японского хокку дает свободу лирическому переживанию художника, хотя эта внутренняя свобода внешне и ограничена жестким каркасом трех строчек. Минимализм японского хокку на деле – это вершина поэтического. Три строки японского хокку – это своего рода «машина времени и пространства», это некий особый органический, удивительно естественный механизм по остановке мгновения, по запечатлению мимолетного как отражения Вечности.
Правда, я уже когда-то говорил о том, что трехстишия Л. Бересневой отступают от строгих канонов японских хокку. Автор совершенно сознательно уходит от рамок, в которые его ставят эти 5–7–5 слогов – оригинальная метрика японского жанра хокку. Л. Береснева жертвует этой строгостью во имя высшей цели – прихотливой игры поэтического вдохновения. Чтобы поэзия стала музыкой – не стоит загонять ее в жесткие силлабические рамки. Ведь у музыки нет границ. Даже если это – музыка красок и линий, переложенная на язык поэтического слова.
И хочется, чтобы читатель вместе с автором этих замечательных трехстиший ощутил тайну удивительного дара – ощущать «прикосновение как откровение».
Т.Б. РАДБИЛЬ ,
доктор филологических наук, профессор