Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!

          
             КАК ЗДОРОВО, ЧТО ВСЕ МЫ ЗДЕСЬ СЕГОДНЯ СОБРАЛИСЬ!
                попытка социологического исследования

Какой вид совместной человечьей деятельности вызывает и означает наибольшую близость, единение, максимальное взаимное проникновение?
Первый ответ,  конечно – секс. Однако во «взаимном проникновении»  могут участвовать лишь двое, что несколько ограничивает понятие. (Если больше, – это уже извращение, поэтому рассматривать его здесь не будем). К тому же, признаемся, что в этом акте  доля физиологического начала намного  больше, чем эмоционального, или, выражаясь высоким штилем – душевного.
 Так что оставим его за пределами обсуждения. Ведь слово «близость» принято понимать гораздо шире, чем просто «интим». (Хотя, – кто ж, в принципе,  против  интима?)
 
Религия, как основа объединения, единения  верующих – слишком сложная и многогранная тема и область, к тому же – специфическая: её также  обсуждать здесь не будем.
По той же причине оставим «за кадром»  войну.

 Рассмотрим остальные.

 Общий труд? Да, иногда он позволяет всем вместе ощутить радость «командной работы», особенно – успешной. Но не всегда. Достаточно редко. К тому же его смысл и цель, его доминанта – практический результат. А всевозможные  чувства – лишь сопутствующее явление.

То же можно сказать и по поводу  коллективного ора на митингах и прочих подобных сборищах.
(Правда, для некоторых источником кайфа может стать сам «процесс»).

Спорт – тоже «командная» работа, – тоже сродни труду.  А болельщики – на то и «болельщики», от слова «болезнь». Эмоции там, конечно, могучие, но, согласитесь, достаточно «низменные». Они также обращены, скорее, к физиологии. (См. выше). Во всяком случае, душевностью, тем более, духовностью там  и не пахнет. Однако эта общая для всех эмоция, такая же мощная и примитивная, как лом, здесь, в отличие от трудового энтузиазма,  уже выступает, как самоцель, как «вещь в себе».

Пир. Да, все вместе, за одним столом, радуются вкусной еде и питию, беседуют, флиртуют. И результат – насыщение – здесь вторичен.  Первично стремление к «совместности».
 Но насколько сотрапезники близки между собой?  Вряд ли кто-то станет утверждать,  что такая близость глубока. И «высока». Особенно после третьего-четвёртого тоста.
Душевный уровень её, правда,  выше гениталий, но близок к пупку. (Кое-кто, правда, вспомнит про рецепторы  во рту;  вот  придира!)

Теперь поищем совместного «воспарения душ»  в культуре.

Всеобщее «балдение» фанатов на концерте какой-нибудь «раскрученной» поп-звезды  ни  к культуре, ни к душе вообще никак не относится. («Творчество» самой звезды, впрочем – тоже).  Эти индивиды  –  тоже по природе – «болельщики».
  Одним словом, – «попса». Спрос на спрямление мозговых извилин определяет предложение, –  а предложение, в свою очередь, воспитывает соответствующий спрос. Естественно –  на плавно и неуклонно понижающемся  уровне.  Все довольны. (Но это –  из другой темы, «гвоздь от другой стенки»).

Да, сидя в кино, в театре, в зале на «классическом» концерте, люди могут испытывать чувства достаточно «высокие».  Да,  схожие.  Но – никак не совместные.
 Ведь  всё-таки  там  каждый восторгается, умиляется, ужасается, смеётся, аплодирует  вместе с остальными, но – сам по себе. И уж, тем более, будет справедливым заметить, что, как ни говори, зрители в зале, – «потребители», – отделены от тех, кто на экране, сцене или эстраде – «поставщиков». Можно, конечно, порассуждать о том, как актёры «чувствуют зал»,  но этот аспект  лежит  в иной смысловой плоскости.
 
Таким же образом, сугубо индивидуально, воспринимаются «зрительные» ценности, предоставленные изобразительным искусством, либо самой природой, «nature».  Несмотря на то, что, конечно,  мы иногда обмениваемся  между собой информацией о впечатлении.  Оставаясь, однако, всё же –  зрителями, причём – «отдельными». Ни о каком реально совместном «участии в созерцании» говорить не стоит, правда?

Остались нерассмотренными две области коллективного поведения, которые относятся не только к  древнейшим, но, на те времена, после охоты на мамонта,  и  к  важнейшим. А именно: – танец и пение.    
 
Реплика из кинофильма: – «Танцуют все!» –  давно превратилось в  клише. Но ведь, и правда, – все!   Все вместе. Но.
  Не на дискотеке; там  каждый – сам  по себе, сколько бы особей не набилось в зал и какие бы группы не образовались внутри «массы». И не в танцевальном ансамбле – как бы совместно и синхронно не двигались танцоры, ни о какой  общности внутреннего мира речь не идёт. Это – работа. Хотя  бы  и под музыку.
        Если иметь в виду действительно «общий» танец – Мазурку, Сиртаки,  Ламбаду, Фрейлекс, (названия  выбраны «наугад»),  тут уж – вместе. Общий ритм, общее движение, общая эмоция. Даже в таком «парном» танце, как вальс. Рискну допустить, что и в случае  латиноамериканских танцев,  предусматривающих  большое разнообразие «поз» и «па»,  некое единство, определённая общность имеет место. С теми,  кто не согласится, спорить не стану. Потому, что это – не важно.

     А важно то, что  танец может быть медленным и быстрым,  спокойным и «зажигательным», – но задушевным» он быть не может.  Это прерогатива песни. Даже, если это – песня пьяного застолья. Не говоря уж о более «благовидных»  примерах.  Каждый может вспомнить немало таких  для себя.
     Яркость и глубина  эмоций,  разнообразие  оттенков смысла,  содержащиеся в песне, душевное богатство, которое  настоящая песня дарит всем, приобщившимся к ней,  во много раз превосходят  возможности танца. 
       (Опять же очевидно, что звуки, заполняющие ныне почти весь телерадиоэфир и несущиеся из множества  микрофонов «молодёжной» эстрады,  к понятию «песня»  отнести никак нельзя, хотя бы по причине  крайней убогости большинства текстов).

      И ещё одно: Случается, что человек пляшет «в одиночку» – ну, да, вот так ему весело и радостно. Вот так он  один, сам  с собою, и веселится. «Здесь и сейчас».

     Но,  когда человек, наедине с собой,  даже не  поёт, а «мычит» песню, или  просто вспоминает, беззвучно напевая «про себя» – он всё равно входит в то же самое  песенное пространство. Со  всем, что оно для него содержит: – с  весёлым и грустным, с знакомым и загадочным, с настоящим,  прошлым, и будущим. И в нём, в этом пространстве, присутствуют все, с кем вместе он когда-нибудь пел или слушал её.  Его, это пространство,  образуют песни из кинофильмов,  лирические песни советских  (да, да!)  композиторов, ставшие «народными», да и «натурально-народные» – тоже.
     В наибольшей степени это относится к песне  «авторской»,  песне «бардовской». В ней, как в лучших образцах романсов, сочетается  проникновенная мелодия с образами высокой поэтической пробы, пафосом без напыщенности, грустью без истерики,  юмором без пошлости. Она, эта песня,  ближе других подходит к самым тонким струнам  души, которые отзываются  в резонанс струнам  гитары,  преобладающей в  аккомпанементе,  (нередко – виртуозном),  этой песни, и как нельзя лучше ей подходящей.
Наверное, потому, что  и  рождается  она, эта песня,  не иначе,  как  в  нежной и чуткой  душе.
 
«Солнечный зайчик обитал в парусах,  с брызгами моря на янтарных усах,
Был – словно не был он, и не был – словно был;  не был – но усами шевелил….»
                (Новелла Матвеева).
«Синий вечер два окна стерегут, в тёмной просеке две сказки живут,
И нанизано рожденье  луны  на  хрустальное копьё тишины……»
                (Юрий Визбор)
«Вот они – кровавые закаты, соснами пробитые навылет,
И река нахмуренная катит, словно эта осень ей – впервые……»
                (Ирина Руднева)
«Наверное, самую  лучшую на этой земной стороне
Хожу я, и песенку слушаю: – она шевельнулась во мне….
…Светло, необычно, и весело кружит над скрещеньем дорог
Та, самая главная песенка, которую спеть я не смог…..»
                (Булат Окуджава)

(Примеры  «навскидку», почти не выбирая, как драгоценные камни из огромной «горы»  самоцветов).
   
       Конечно, спору нет, и романсы есть великолепные. Но, напомню:  речь ведь идёт о некоей общности, «совместности». Вряд ли часто можно  встретить людей, поющих вместе: –  «Выхожу один я на дорогу». Или подпевающих  из  зрительного зала  артистке, исполняющей со сцены: – «Я  ехала домой».
        Но, вместе с теми, кто на сцене, (язык не повернется назвать их «исполнителями), потихоньку поют в зале все,  и молодые, и «не очень», на концертах  авторской песни. Загляните в их глаза! И в вагонах поездов, и у походных  костров, и дома, в кругу друзей  поют те же песни,  с тем же выражением  на  лицах, что и в таких залах. И называется  оно – одухотворённым.   

        И, наконец, хочу отметить ещё  вот что:
в отличие от романса,  авторская песня, как правило, лучше всего звучит в исполнении самого автора, – с теми акцентами и интонациями, которые он выбрал сам.  Но, если её поёт кто-нибудь ещё, она  требует от исполнителя очень чуткого и бережного к себе отношения, и при любой фальши, как говорят гитаристы, «не строит». Вот, прекрасный пример такой чуткости - Галина Хомчик.
       Но поэтому так  противно и стыдно бывает, когда, например, на ставших уже традиционными «вечерах памяти»  уважаемые, в общем-то,  люди,  неплохие, в общем-то,  артисты  считают необходимым и возможным «подправить» авторскую трактовку:  добавить Булату Окуджаве – лииирики и драаааматизма, Владимиру Высоцкому – темперрррамента,  Юрию Визбору – и  того, и другого.   А всем им, вместе взятым – ещё и своей вокальной техники, которую  и демонстрируют, забывая о содержании и настроении самих песен.
       Этим  профессионалам  «выучки», может быть, и  хватает.  А вот такта, вкуса и чувства  меры  – недостаёт.   Неинтеллигентно это, господа!
  Не называю имён. А стоило бы…
 
  Сей «пассаж», безусловно, находится  вне русла заявленной темы. Однако, касаясь авторской песни,  как не упомянуть последнее обстоятельство?

А теперь споём!

Изгиб гитары жёлтой ты обнимешь нежно,
Струна осколком эха пронзит немую высь,
Качнётся купол неба, большой и звёздно-снежный…
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!

Как отблеск от заката, костёр меж сосен пляшет…
– Ты что грустишь, бродяга? А ну-ка, улыбнись!
И кто-то, очень близкий, тебе тихонько скажет:
 – «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»

И всё же с болью в горле мы тех сегодня вспомним,
Чьи имена, как раны, на сердце запеклись,
Стихами их, и песнями мы каждый вздох наполним, –
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!