Пульсация меланхолии опрокидывала назад груды печальных образов, без слёз тихо, словно рассыпанную соль, так и печаль метала через плечо старые всплывшие обиды и боль. Боль рушилась за спину, выкручивала руки, и, хрустя, выла над ушедшими чувствами. Да, когда-то было иначе - радость выплескивалась из нутра и оседала на причёске, праздничными золотистыми капельками блестящего дождя. Бывало, счастье, прикрыв истомой глаза, тёрлось плечиком об отшлифованную кожу. Сейчас на этом месте шрам, с годами притираясь, надёжное плечо превратилось в наждак, а счастье забылось и больше не вызывало дрожи пальцев, которые превратились теперь в связку худощавых перстов, старающихся измять и искривить, ставшей обыденной, пятерню. Губы, такие ненасытные от поцелуев, раскрасневшиеся алым огоньком, от привычного бытового соития, превратились в почти мозолистые фиолетовые резинки, и лишь дыхание ещё не остыло, но настолько приелось, что вместо нежности напоминает нашпигованное чесноком азу. И форточка открытая настежь, сметает струёй слова, разбивая их слёту об стены, и источенное в тонкий стилет бытовое общение, давно превратилось в лицезрение аквариумных рыб, живущих в телевизоре и исполняющих под фонограмму, булькающую современную музыку. Близость отодвинула на разные полюса широкой кровати купленной для утех, но спать, вжавшись носом в потливую подмышку и залепляя кудрями рот опостыло и огромное пуховое одеяло сменилось лоскутными ватными накидками. Изредка задевание охладевшей кожей вызывало медвежье бурчание, шевеление и храп переходил на другую октаву ниже и ниже к басу. Утренний кофе на столе, свитерок в катышку, короткий ленивый чмок. Чуть не попортившие фэн-шуй, расставленные по кухне грязные тарелки с острыми косточками закопчённого сига, швабра в руках, нахально подвязанный халатик и, как эхо, прощальные слова:
- Буду вечером.
На которые с издёвкой хочется спросить: неужели?