Козьмодемьянов надумал жениться. Решение его было столь неоспоримым и окончательным, как, например, если бы страдающему радикулитом лечащий доктор поставил бы точный, соответствующий диагноз. Сомнений в принятом решении не было и попросту быть не могло. Женщина, за которой Козьмодемьянов ухаживал безостановочно и непрерывно вот уже год с небольшим, сводила его с ума раз от разу все сильнее и сильнее...
Едва ли не каждый час Козьмодемьянов ловил себя на мысли такого порядка: " А что делает сейчас ОНА?" Воспринимая ее облик, с каким-то божественным, неземным чувством, он часто вспоминал, как эти ее белокожие, нежные ручки с тонкими запястьями доверчиво, совершенно по-детски обвивали его шею, как она, сидя на его коленях, звенящим, жизнерадостным смехом будоражила его сознание, или тихо напевала ему на ухо, отчего по спине бежали чувственные мурашки... Козьмодемьянов в который раз придирчиво сравнивал ее образ с прежними своими пассиями и убеждался в чуде проявления к нему Божией Милости, пославшей такую прелестницу в самый что ни на есть расцвет его мужеских сил.
Благоразумие всякий раз отказывало ему служить, когда Софья смиренно потупляла глазки, смущенно розовея и улыбаясь, касалась ладошкой его щеки, и он, борясь с искушением, погружался в такую головокружительную эйфорию, что мужское начало неизменно одерживало верх... и после, поневоле, самопроизвольно ему на ум приходил падший грешник отец Сергий из его любимого произведения с одноименным названием автора небезызвестного всем А. Толстого. Каждый раз Козьмодемьянов сокрушался своему грехопадению, однако поделать с собой что - либо было выше сил.
" Софьюшка, Софья... Охо-хо-ши... грехи-то наши тяжкие!" - мысленно возымел к ней свою речь проснувшийся Козьмодемьянов, еще полусонный, лениво двигающийся, поскребывающий пятернею то свой кудреватый круглый затылок, то пах, побуждая тем самым мобилизовать - таки свою утреннюю бодрость и приняться за чашку крепкого дымящегося кофе.
Козьмодемьянов троекратно торопливо перекрестился, стоя у большой иконы Спасителя и прочел быстро и басовито непреложные "правильца" - "Отче наш" и троекратно "Богородицу", скороговоркой проговаривая слова молитовок.
" Софья... жена! Моя! Будущая жена!" - Козьмодемьянов довольно отхлебнул изрядный глоток горячего бодрящего напитка и его воображение тотчас же заиграло с необычайной энергией. Он начал себе представлять ее в роли своей жены: как она поливает цветы из маленькой леечки в ИХ совместной уютной комнатке, лукаво улыбаясь при этом ему, МУЖУ искорками веселых глаз... как она готовит для него, МУЖА, вкусный обед, хлопоча и непринужденно что-то напевая... как она вечером взбивает мягкие пуховые подушки, готовя к ночи Их ОБЩУЮ супружескую постель...Тут мысли Козьмодемьянова стремительно зароились и многочисленным натиском начали донимать его такими откровенными соблазнами, что Козьмодемьянов снова сокрушенно вздохнул, а затем, с хрипотцой в голосе басисто, нараспев прочел молитву от нечистых духов "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его...", после чего, взглянув на циферблат часов, крепко ругнулся. Времени было в обрез. Только лишь чтобы успеть быстрым шагом дойти до Переяславской площади, на которой возвышалось место его службы, то бишь, здание городского храма Преосвященного святомученика Ювиналия. Оно издали блестело маковками куполов от лучей утреннего солнца. Там Козьмодемьянов, собственно, и служил певчим при церквушке, и по совместительству пономарил. К заутрене он поспел в самый раз. Козьмодемьянов занял свой подобающее его голосу место в хоре и стоя - могутным, долгогривым, с выпирающим вперед торсом, как центурион в окружении христиан - зилотов, соплеменников по пению, незамедлительно обвел глазами помещение храма и начал заутреню первым, густым басом выводя кондак. Следом за ним подхватили песнь псалма остальные хористы.
Вскоре, однако, Козьмодемьянов отвлекся снова, позволив мечте увести сознание от службы... Теперь уже он мечтал на тему иной вариации, а именно: что подарить к очередному свиданию с Софьей своей мышке, как он называл ее в часы нежности и любви...? Он знал, что Софьюшка обожает духи и даже знал, какие именно: " Милый Августин" Сонечка любила сладковатые и вместе с тем ненавязчивые запахи... Эти духи он никак не мог приобрести ни за какие средства! Провинциальный городишко не располагал к изыскам, а разного рода разнообразия можно было увидеть лишь в городах центральных, куда Козьмодемьянов попадал не столь часто.
Басистый его голос звучал в храме сегодня столь благолепно и темпераментно, что некоторые из прихожанок опустились на колени и, шепча губами свои сокровения, елейно и истово крестились, то и дело отбивая поклоны... Отец Силуян неспешно обходил народ, помахивая кадилом из стороны в сторону. На следующем стихе песнопения Козьмодемьянов набрал полные легкие воздуха, дабы начать вступление Величания и вдруг, неожиданно для всех присутствующих, начиная от прихожан, затем, снующих от иконы к иконе сердитых, озабоченных, деловых старушек-помощниц, и, наконец заканчивая самим настоятелем храма преподобным отцом Силуяном - Козьмодемьянов терпко и громко вывел:
"София! Я люблю тебя! Духи я тебе все равно найду! Хочу тебя, мать твою! Здесь и сейчас!!"....
Одна из наиболее набожных женщин упала в обморок... В этот же день обеспокоенный случившимся, преподобный отец Силуян, ровно четыре часа отчитывал молитвами одержимого Козьмодемьянова, дабы изгнать из него беса, а то и нескольких сразу. Однако, при всей серьезности ритуала, и на всем его протяжении, Козьмодемьянов оставался совершенно невозмутим... Мало того, он он был в преприятнейшем расположении духа, радостно сверкал глазами и каждые пять минут, благоговейно глядя в глаза батюшки, басисто произносил, сокрушаясь неизвестно чему: "Женюсь... Истинный крест, женюсь, батюшка. Не будь я Козьмодемьянов!"
Да простит милостливый Бог грешника Козьмодемьянова!