Её звали Аня. В контакте, если вы введёте Нюта ****** (вырезано цензором), вы сразу же найдете её страницу.
Нюта вышла из школы в малоприятном настроении. Всё потому, что её считали красивой, но глупой. А ей хотелось быть красивой, но умной. Однако она не делала ничего, чтобы поумнеть. Книг не читала, училась через пень-колоду. А даже если бы читала и училась – неизвестно, поумнела бы.
Дурой её считали все. Учителя, одноклассники, друзья, влюбленные в неё парни. И даже совершенно незнакомые люди, поговорив с ней пару минут, убеждались, что она дура. И они совершенно не находили нужным скрывать это. Обычно они прямо так в лицо и говорили:
-Аня, ты такая очаровашка, такая прелесть, была бы ещё умной – цены бы тебе не было.
Говорили они это так простодушно, с такой доброй и заботливой улыбочкой, что обижаться было как-то не с руки. Аня делала вид, что ей смешно, а в душе злилась.
Суки, думала она.
Дома было много забот. Контакт, телек, аська, телефон, фотки и т.д. Времени на то, чтобы поумнеть, не было. Да и дома она бывала редко. С трудом досидев на скучных уроках (которые, скажем по справедливости, и впрямь были донельзя скучными), она шла гулять с подружками или мальчиком. С подружками она обсуждала свежие утренние сплетни – если не успевала всё обсудить на переменах или уроках ( посредством записок). А если гуляла с мальчиком, то слушала рассказы о том, как круто поступил он в той или иной ситуации, восторгалась его героизмом, спрашивала что-нибудь сладеньким голоском и отпивала кока-колу через трубочку, соблазнительно вытянув губки и невинно хлопая ресничками.
Вечера были заняты кинотеатрами, подружками, хатами, опять же мальчиками. Некоторые из мальчиков были посмелее и сразу лезли целоваться. Она знала, что нравится почти всем. Например, каждый мальчик в её классе в тот или иной период жизни признался ей в любви. Те, что не признались, смотрели на неё таким взглядом, что сомневаться в их преданной любви не приходилось. Так что, сами понимаете, поумнеть, купаясь в океане всеобщей любви, было нереально.
И всё бы ничего. Всем было пофиг. Ну дурочка – и ладно. Зато - красотка, хорошая подруга и т.д.
И она какое-то время думала, что так и должно быть.
Но однажды Анечке надоело, что все считают её дурочкой. Она почувствовала себя ущербной.
Поэтому, хотите верьте, хотите – нет, однажды она пришла домой, взяла с полки энциклопедию и стала читать. Поначалу вроде было интересно, но вдруг она проснулась. Протерев глаза, она увидела, что проспала два часа. А взглянув в книгу, поняла, что перед тем, как уснуть, прочитала всего страницу.
-Ну, уже неплохо, - подбодрила она себя и зевнула.
Зайдя в ванную комнату, она увидела лезвие, лежавшее над раковиной.
-Гм... – подумала Анечка.
Она взяла лезвие и полоснула себя по запястью. Лезвие оказалось тупым, и не возникло даже царапины.
-Дерьмо, падла, мразь, - сказала Анечка, обращаясь преимущественно к лезвию, но подразумевая также и свою жизнь и вообще весь окружающий мир, а может, и Вселенную.
Умывшись, она пошла на кухню. На кухне было много чего интересного. Но это была её родная кухня, виденная неоднократно, так что ничего интересного для неё здесь не было.
Аня поставила варить кофе, а сама стала смотреть в окно. Она была очень привлекательна в своей белой кофте, с распущенными волосами и мечтательным взглядом. Всё это не преминул отметить Ваня, который уже много лет наблюдал за Анечкой из соседнего дома, приобретя для этого очень мощный бинокль.
Ваня давно уже промышлял этим делом. На своем веку он помнил несколько моментов, когда он был на вершине блаженства. Первый - когда Анечка подошла к окну совершенно голая и некоторое время стояла так. Второй момент – когда ему подарили велосипед. Третий момент был снова связан с Анечкой. Четвёртый и пятый моменты опять же не обошлись без Анечки.
Потом зазвонил телефон – не то чтобы внезапно, но как-то неожиданно, как-то даже вдруг, исподволь, исподтишка, вероломно, как гром среди ясного неба, как блицкриг, как терракт, как авианалёт, как незапланированная беременность.
Анечка сняла трубку и выдохнула в неё:
-Да...
-Аня? – спросили там.
-Ну.
-Это Катя, узнала?
-Нет.
В трубке воцарилось озадаченное молчание.
-Ну, это Катя... – сказали там сколько-то спустя.
-Я поняла.
-А что тогда говоришь, что не узнала?
-А что, я должна говорить “узнала”, если я не узнала? – сказала Аня нетерпеливо.
-Но почему ты не узнала?.. Ведь я же говорю – я Катя.
-****ь, да я поняла уже, что ты Катя. Что тебе надо?
-А, ну это... Гм... Хм... К-хм... Как дела?
-****ь, теперь – стрёмно. До того, как ты позвонила, было супер.
-Серьёзно? – огорченно спросила Катя.
-Нет, ****ь, я шучу! Что тебе надо, твою мать?
-Как плохо ты выражаешься... Такая красивая девочка и такие слова...
-****ь, последний раз спрашиваю – что тебе надо?
-Ах, я поняла! – торжествующе воскликнула Катя. – Это всё Виталька! Ты с ним общаешься, вот и нахватала этих матерных словечек!.. А ведь я предупреж...
Аня с грохотом положила трубку. Посидела неподвижно, глядя на телефон. Пару мгновений спустя он зазвонил вторично. Аня выдернула из розетки шнур и обмотала им телефон. Выдвинула ящичек, достала хрустящий бумажный пакет и сунула туда чёртов телефон. Потом подошла к окну, открыла его и выбросила пакет наружу. Пакет упал в шаге от двух старушек, которые усиленно что-то обсуждали.
-Кошмар! Безобразие! – завопили перепуганные старушки и, задрав головы, стали высматривать автора броска.
Анечка торопливо закрыла окно.
Вспомнив, она рванула на кухню и успела выключить плиту до того, как кофе убежал.
Следующие пять-десять минут Анечка сидела на табуретке и смаковала приятный напиток, который произрастает в таких-то широтах и был завезён в Европу тем-то в таких-то годах.
-Кайф! – сказала Нюта и была совершенно права, ибо питие кофе – одно из самых утонченно-изысканных удовольствий нашего, и вообще любого, времени.
Допив кофе, она достала сотовый и вошла в асю.
Пять-семь парней тут же набросились на неё со своими сообщениями, как свора голодных псов на ночного прохожего.
ПриветКакДела? – был общий, можно даже сказать – универсальный, смысл этих сообщений.
Отвечать было лень, влом, западло, невмоготу.
Отвечала избранным. Лохи ждали ответа, не дождались, возненавидели Нюту, потом простили, снова возненавидели, потом смирились, переключились на другие интересы, снова вспомнили про неё и опять возненавидели, но, приняв во внимание её небесную красоту, опять простили.
“Нюта, ай лав ю”. – написал как-то кто-то на стене её дома.
Это был так приятно, так факинг вандефул, соу найс, etc.
Но всякое удовольствие рано или поздно проходит, и хочется больше, потом больше, и ещё больше, и конца-края сему не видать.
Нюта была уже не девственницей.
Это произошло месяца три назад.
Некто Виталий, молодой человек осьмнадцати лет, сперва массировал её груди, потом целовал шею, щеки, губы и скулы. Потом трогал груди, живот, бедра, таз, колени, голени, ступни, локти, плечи, предплечья, ключицы, область солнечного сплетения, лопатки, позвоночник, ягодицы, седьмой шейный позвонок, затылок, короче – ничто не ушло от его жадных, жарких прикосновений. Ну, а потом он её трахнул. Вот и вся история, в сущности. Согласен, можно было и поаппетитнее это всё расписать, но как-то так.
Нюта почувствовала себя униженной и оскорбленной, ей показалось, что над ней совершили преступление без наказания – и кто? – какой-то идиот, в которого вселились бесы, какой-то жалкий убогий подросток (у которого небось такие же жалкие и убогие братья и который занимается каким-нибудь подпольным бизнесом). Но дело было сделано. И вот она сидела и что-то там делала, будучи совершенно недевственницей, будучи, в сущности, шлюхой, шалавой, сукой, проституткой, ****ью, паскудой, потаскухой, подстилкой, содержанкой, нимфоманкой, нимфеткой, кокеткой, малолеткой. Все эти слова перебирал в своей голове некто Миша, который был влюблен в Нюту уже очень давно и до которого дошли печальные слухи о том, что Нюта теперь не только дура, но ещё и малолетка, кокетка, нимфетка, нимфоманка, содержанка, подстилка, потаскуха, паскуда, *****, проститутка, сука, шалава, шлюха. Эти слухи опечалили юного Ромео. В отчаянии он хотел перерезать себе вены, а то и вовсе повеситься или даже застрелиться, не говоря уже про то, чтобы сброситься с крыши дома или с моста или просто наглотаться таблеток. Ночами ему снилось, что они с Аней вместе и что это он целует её во все места и лишает её девственности. И она, перенесшая все эти лишения, целует его, а он её, а она его, а потом он просыпался.
Отец ничего не знал насчет личной жизни Нюты. Мать тоже. А если бы и узнали, то вряд ли поверили бы. А если бы поверили, то вряд ли бы что-то изменилось. А если бы и изменилось... в общем, сами понимаете.
Такие вот у неё были родители.
Нюта легла спать, потому что было поздно. А когда поздно – надо спать, чтобы на утро быть полной сил, пойти в школу, там учиться, общаться со всеми и т.д.
Поэтому Нюта и легла спать.
Заснула она почти сразу.
Вообще же, в самом процессе жизни для Нюты заключалось что-то страшное, странное и стрёмное. Эта страшная стрёмность надвигалась на неё сразу же, стоило только перестать что-то делать. Когда она общалась, или ела, или смотрела фильм, эта стрёмная странность отодвигалась на второй план, забывалась, и можно было жить более-менее спокойно. Но стоило только остановиться, ясно осознать себя, как страшная странность накидывалась на неё, ощетинившись когтями, впивалась в её нежное горло огромными зубами и душила её беспощадно, безжалостно, цинично, жестоко, жестко, свирепо, яростно, неистово, исступленно, гневно.
Поэтому нужно было постоянно что-то делать и не задумываться. Над жизнью Анечки витала суровая безысходность, как над могилой. Это было страшно и мучительно, короче, стремно и муторно. От этого не спасала ни любовь мальчиков, ни новые джинсы, ни лагеря отдыха, ни заграничные поездки, ни голубое небо над головой, ни последний фильм с Леонардо ди Каприо, - короче, ничего не спасало. Вообще-то, вернее всего было просто повеситься. Но стрёмная странность никогда бы этого не позволила. В таких случаях она прикидывалась инстинктом самосохранения и спутывала все карты.
Когда Нюта находилась в своей квартире, она чувствовала себя загнанной в клетку. На ум приходили какие-то идиотские мысли, которые мешались со всякими дурацкими эмоциями, чувствами и ощущениями, и всё это превращалось в Ад.
Да! Именно Ад. Она недавно нашла подходящее для этого слово, и теперь всё вокруг лишь подтверждало её смелую догадку.
Бесполезность сквозила во всём. В этом старичке-режиссере, рассказывающем, как он снимал свои фильмы, которые уже никто не смотрит. В этой полной и некрасивой женщине, которая ехала вместе с Нютой в маршрутке и о которой не мечтал ни один похотливый самец. В этих грязных лужах. Во всём была бесполезность, бессмысленность, Ад.
Бороться с этим было нереально. Нюта ела шоколад тоннами, и он как будто держал её в приятном настроении. Но без конфет она становилась злой и раздражительной. Её выбешивало буквально всё. И она знала, лучше многих, что во всём виновата эта чертова страшная стремность, из которой, как из молекул и атомов, состоит весь окружающий мир, да и она сама.
Временами было легче. Временами наступали моменты сквозящей апатии, убаюкивающего равнодушия, сумрачного флегматизма. Тогда всё было вроде ничего. Люди не бесили. Шоколад посылался к черту.
Но всё это было фарсом, фальшивкой, минутным бредом, который проходил, уступая место кристально-чистой осознанности, в которой ещё ярче сверкали бесполезность, бессмысленность, пустота, Ад.
Нет, смысл жизни здесь был ни при чем. Как были ни при чем и все прочие жалкие слова и словосочетания, которые не способны были передать сущность. Поэтому она ненавидела читать, говорить и думать. Вообще же, у неё существовал негласный рейтинг наиболее бесполезных вещей.
1. Книги.
2. Стены.
3. Родственники.
4. Любовь.
5. Вода (и вообще водоёмы).
6. Хобби.
7. Деньги.
8. Ножницы
9. Бог.
Последний пункт отдавал трепетным ужасом богохульства. Но Нюта не верила в Бога, поэтому ей было глубоко пофиг.
Её вообще ничего не интересовало.
Даже секс её мало интересовал, хотя и он приносил что-то вроде удовольствия, как и прочие радости и блага жизни: все они приносят «что-то вроде удовольствия» - но никогда не больше, не глубже, не ярче.
Внезапно она проснулась и поняла, что вся дребедень, которая излагалась выше, всего лишь её сон. Секунду спустя она уже не могла вспомнить, что ей снилось. Зато от контраста между кашеобразно-дикими сновидениями и спокойно-серой реальностью на неё повеяло приятной свежестью, как легким прохладным ветром в летнее утро.
Аня сладко потянулась, жмурясь и мурлыкая, потом встала и пошла на кухню. Стенные часы показывали шесть утра. Родители, ушедшие на какой-то пьяный дебош, то есть на важный банкет, до сих пор не нарисовались. Аню охватило смутное чувство вседозволенности, и она отправилась в отцовский кабинет. Сюда её редко запускали, поэтому многое здесь могло её заинтересовать (в отличие от той же самой кухни).
Для начала она открыла шкафчик и достала оттуда графинчик с коньяком, чистый бокал, смятую пачку дорогих сигарет и револьвер. Поставив/положив всё это на письменный стол, она удобно устроилась в кресле. Налила себе полный бокал коньяку и выпила его практически залпом. Похорошело сразу. Она откинулась на спинку стула и нагло задрала ноги на стол, что повлекло за собой две никак не связанные вещи:
1)Она помяла какие-то важные отцовские документы
2)У неё задралась ночнушка, так что если кто-нибудь находился бы в комнате, он вполне разглядел бы, какого цвета трусики Анечки (для справки: белого).
С нарочитой небрежностью она достала из пачки сигарету, сунула её в рот, с не менее нарочитой неуклюжестью подкурила от папиной же серебристой зажигалки и, сделав глубокий затяг, выпустила кудряво-вьющиеся клубы дыма. Кто-то, наверно, ждёт, что она закашлялась «с непривычки». Но ничего подобного не было. Кроме, конечно, привычки, которая была.
Сделав оба этих важных действия, Анечка взяла револьвер. Он был заряжен, она это знала.
-Уж не пострелять ли мне? – подумала она. – Но не здесь же, - добавила она про себя.
Тогда Анечка быстро оделась и вышла на улицу. В тот же момент появился наспех одетый Ванечка из соседнего дома. Несколькими минутами раньше он увидел в бинокль, как Анечка одевается, и решил, что настал долгожданный миг счастья, который нельзя упускать, и поспешил на улицу.
Он вышел и стоял будто просто так, будто он здесь ненароком, случайно, невзначай, по совпадению.
Анечка увидела одинокого молодого человека и решительно направилась к нему.
-Привет! – сказала она с обворожительной улыбкой.
-П-п-привет! – сказал Ваня, не веря, что это случилось. Он уже и не рассчитывал, что когда-нибудь ему удастся познакомиться с ней, богиней его увеличительных стекол, грезой его отуманенного рассудка, наваждением его извращенного разума, катализатором и прародительницей его вуайеристских наклонностей.
-Заика, что ли? – спросила Анечка.
-Н-нет... Па-па-почему?..
-Всё ясно. Слушай, тут такая штука. У меня есть револьвер. Охота пострелять. Пойдем постреляем?
-Ну... пойдем! За гаражи... Там нет никого, - быстро нашелся Ванька, который был, в сущности, смекалистым малым.
-А ты мне уже нравишься, - сказала Анечка.
И они пошли за гаражи. Вблизи Анечка казалось не такой непостижимо-прекрасной, недосягаемо-прелестной, как издалека, но с мечтами оно всегда так – получаешь совсем не то, что ожидаешь, но пенять не на кого, ведь заказ уже доставлен. Однако заметим на полях, что знай Миша (мы о нём упоминали) о том, что его возлюбленная Анечка гуляет сейчас с каким-то задротом из соседнего дома, он бы в гробу перевернулся (хотя для этого ему сначала бы пришлось умереть). Но это всё неважно, когда тут разыгрывается такая трепетно-нежно-милая история любви.
Итак, они зашли за гаражи.
-Ну, куда стрельнём? – спросила Нюта, которая почти не смотрела на новоявленного Тристана, что того весьма досадовало.
-Ну, давай, к примеру, вот в эту консервную банку, - предложил Ванька, который был отмечен развитой эрудицией, видимо, в противовес Анечке.
-Вау! Клёво! Давай! – воскликнула Анечка, взвела курок, прицелилась и бабахнула.
Грохот был такой внушительный, что спавшие в близлежащих домах люди наверняка переполошились, повскакивали с влажных постелей и нервно сглатывали возникшие в горлах комки.
-Попала? – доверчиво спросила Нюта.
-Ну в общем как бы типа что-то вроде да, - искусно соврал дипломатичный Ванька. – А теперь моя очередь. Только сперва вот что. Ты поцелуешь меня?
-Что? Мы едва знакомы! Да что там. Мы ваще не знакомы!
-Ну и что? Этот выстрел очень сблизил нас. Время утратило всякий смысл. Теперь можно считать, что мы знакомы и очень давно.
-Ты что, совсем дебил? А ну отдай пистолет, я пошла домой.
-Черт! Черт! Черт! – вскричал Ванечка. – Но почему всё произошло так? Ты должна была сказать «Ах, ну конечно, я поцелую тебя!..» И потом мы должны были целоваться, долго и сладостно, с языками, скрепившись нежными объятиями. Я бы ощущал запах твоих духов, а прохладный ветер слегка колыхал бы твои чудесные каштановые волосы. А потом мы бы шли, держась за руки: ты наклонила голову на моё плечо, мы ни о чём не говорим, и слышны только наши шаги, и видны только наши тени, которые отбрасываются на асфальт желтоватым светом ночных фонарей. У твоего подъезда мы бы расстались, но перед прощанием ты подарила бы мне долгий сладкий поцелуй, который отпечатался бы в моей душе блаженной судорогой счастливого отупения. Потом мы бы стали встречаться. Я бы гордился тобой, а ты мной. Все бы нам завидовали и говорили «Какая красивая пара!..» А потом, где-то через месяц, в прекрасный и тихий праздничный вечер, ты бы доверчиво, влюбленно и тихо отдалась бы мне, первому и последнему своему мужчине, и самому лучшему из всех, которые могли бы у тебя быть... А потом, потом...
-Потом?..
-Дальше я ещё не придумал, - застенчиво признался Ваня.
-Очень плохо. Я уже чуть было не растаяла и собиралась уже и впрямь поцеловать тебя и сделать всё, что ты тут расписал...
-Подожди, подожди! – всполошился бедный Ванюша. – Сейчас я дорасскажу. И ты растаешь! А потом... потом бы мы... – он тяжко задумался. – Черт возьми, но что же потом? Я не знаю, что потом! – воскликнул он потрясённо.
-Ну, вот видишь! Верни мне пушку.
Анечка взяла револьвер и отправилась домой.
-Отдай мне револьвер! - кричал сзади Ванька. - Как я должен, по-твоему, покончить с собой?..
-Как хочешь, так и кончай. Мне всё равно, - сказала Анечка, но он вряд ли её услышал.
Через минуту она добралась до дому.
У подъезда стоял осьмнадцатилетний Виталий, тот самый, что лишил её девственности.
-Слухай, тут такая маза, - сказал он. – Я с девушкой расстался. Кароч мне оч-оч стрёмно. Ты меня не утешишь?
«Секс с пьяным быдлом» - обреченно и радостно подумала Анечка.
-Ох, что с тобой делать. Пошли, - сказала она. – Только давай побыстрее. Родители скоро вернутся.
-Ах, да, да... – сказал Виталик и подумал, что это уже девятая по счету школьница, которую он успешно развратил.
Пятнадцать минут они кувыркались на Анечкиной кровати. Виталик грозно ревел, Анечка нежно стонала, а в соседнем доме, припав к биноклю, наблюдал за ними отвергнутый Ванечка и дрочил сквозь слёзы.