Эту картину, написанную преимущественно в голубых тонах, студент 3 курса художественного училища Керим Бекназаров относил к одной из самых любимых. Года два тому назад она раскрыла свое очарование простому сельскому парню, после того как преподаватель помог подобрать «ключик», - картина имела как бы двойное дно. И вот теперь, по истечению этого времени,когда студент уже перевалил за «экватор» учебного процесса и чувствовал себя неизмеримо выше во всех отношениях, она встретилась вновь – и где бы вы думали? – в обыкновенном районном культмаге, на юге Киргизии. Репродукция была превосходной. Она была оправлена в позолоченную раму, размерами 60 на 40. Он давно мечтал о такой копии шедевра, знакомый с ним лишь по иллюстрациям из художественных книг и учебников.
«Как бы она украсила любую квартиру!... – вздохнув про себя Керим. – Но квартиры у него не было, а носить по общежитиям подобное чудо... Впрочем, ничего страшного. Повисит пока у родных, а потом уж как-нибудь заберу ее к себе».
Он еще раз поднял глаза на репродукцию, собственно, все это время он не спускал глаз с картины, но все-таки старался делать это незаметней, так как вещь эта была слишком уж необычайной для сельского культмага, и если бы он в упор разглядываел ее все это время на глазах у покупателей, его бы не так поняли.
Вокруг студента толпились и проходили десятки и десятки людей, выбирая разложенные на прилавках сумки, тетради, карандаши, детские игрушки. Чего только там не было. Настоящий универсальный магазин. Но - странное дело - никто из входящих не обращал особого внимания на Пикассо. Точнее, картину не замечали вообще,как если бы ее и не существовало. Как же так?
Молодому художнику стало немного обидно за своих непросвещенных земляков. Если бы только они догадывались, мимо чего проходят с завязанными глазами? Простительно было бы, если они все были бесчувственными как камни, но ведь это совершенно не так. Все они страдают, любят, радуются чему-то своему, мечтают о чем-то, сохраняют трепетные воспоминания. И разве не к ним обращается импрессионист этой нарочитой грубоватостью, подчеркивая то хрупкое и нежное, что таит душа каждого?
Правда, и он сам уже не может смотреть на картину вчерашними глазами. Былой восторг его во многом уже размыл свои утонченные грани восприятия, утратил остроту сопереживания. Тогда Кериму казалось, что он постиг все, заключенное в ней, сокрытое в бездонной ее глубине. Но и сейчас юный художник помнил о той чудесной минуте, вспышке озарения, возвращающейся к нему снова и снова многие дни и вечера, волновавшей его душу неожиданными дополнениями и откровениями.
И вот теперь стоя перед превосходной копией Кепим все более и более начинал убеждаться, что и само постижение прекрасного дается человеку лишь однажды, оставляя после лишь воспоминания. Вряд ли теперь и подлинник из Эрмитажа взволновал бы его.
По-прежнему входили и выходили из сельского магазина чабаны, служащие каких-то контор, бухгалтера, экономисты, рабочие. Громко хлопали двери, пропуская беспрерывными порциями холодный осенний воздух и в без того неуютное, неотапливаемое помещение. Продавщицы с разрумянившимися от холода лицами еле двигались за прилавками.
«Как же все это далеко от Пикассо», - внезапно подумал студент с горечью и пустотой, ощущая безнадежную даль, пролегающую между искусством и жизнью. Никогда он не мог представить, что великий художник XX века может быть так беспомощен и бессилен здесь. Ему казалось, что это нечто большее даже, чем бессилие искусства. Не это ли подлинный лик действительности? Вот она - сама жизнь – беспощадность и толстокожесть к прошлому во всех его проявлениях! Что для него даже гениальное наследие?! Гораздо важнее, конечно же, для жизни это назойливое хлопанье дверьми, эти грубые лица сельчан, покупающих тетрадки, ручки, карандаши для своих детей, да ненастный сумрачный день в самом конце октября…
«Что бы подумал, глядя на все это Пикассо? Хватило бы ему сил после выискивать свое бессмертие,создавая множество и множество набросков, прежде чем родился шедевр?»
Он еще раз бросил пристальный взгляд на увядшую и помертвевшую для него картину, покрытую легким слоем пыли, отчего казавшуюся еще более бестелесной.
И вдруг – это произошло именно вдруг – он отчетливо понял: Пикассо в своем «голубом», оторванном от жизни творении умышленно предусматривал и эту сторону восприятия действительности, предчувствовал, что когда–то и где-то в будущем эта картина встретится с грубой действительностью примерно в таком ракурсе и антураже, и тогда она заиграет неожиданно новым смыслом и новыми красками.
Несомненно! Как же он догадался об этом сразу... Вот-вот, гений хорошо понимал эту жизнь – легкий морозец прошел по всему телу Керима. О, это было редкое чувство соприкосновения с гением,после которого уже ничего не значат ни промозглый ненастный день,ни предстоящие хлопоты по возвращению обратно в город, ни тысячи других мелких неприятностей и лишений, щедро рассыпанных перед молодыми художниками в начале их поприща.
«Пусть думают, что хотят, возьму с собой картину».
Расплатившись за покупку, молодой человек вышел из культмага с аккуратно запакованной в серую бумагу репродукцией любимого художника. Он шел бодро и весело, ибо для молодого творца нет ничего более важного,чем добрая рука старшего, умудренного жизнью наставника.
«Пикассо жив. Он здесь. Он вокруг меня,навсегда, - шептал Керим, улыбаясь тусклому осеннему солнцу,внезапно появившемуся из-за туч,будто бы отвечая на душевный порыв его. Теперь-то ему будет не так тяжело идти и идти вперед, работать не покладая своих рук, как это привыкли с самого начала и Пикассо, и Сальвадор Дали, чтобы достигнуть намеченных высоких целей.
Придя домой, он застал маму на кухне, где она месила тесто за столом и похвалился удачным приобретением.
- Ой, сынок, да разве такой человек бывает? – в изумлении произнесла мать,глядя, не отрываясь от работы, на атлета,сидящего на кубе.
Керим оглушительно захохотал, как не хохотал давно уже в родном доме, оставив ее без ответа наедине с картиной. Хрупкая девочка безмятежно балансировала на большом шаре.
1982 год.