17.
Самотерзание, самокопание...
В жизни - страдание, смысла искание...
Кто-то заблудится, кто-то остудится,
Кто-то изранится, кто-то пробудится...
Пальцы хрустящие, мысли летящие...
Души парящие, в даль уходящие.
Долго ль не видеться с вами, ушедшие,
Смысла искавшие, вечность нашедшие.
Перестрадавшие, недотерпевшие,
Странники хрупкие, люди прозревшие.
Следом горячим, дорогой нехоженой
Ищет вас дочка, на вас непохожая.
* * *
Ее колдовские глаза с зеленоватыми искорками загорелись в Городе в самый разгар нашего с ним романа. Как любопытный бесенок, она бегала по улицам, заглядывая во все тайные уголки, и жадно впитывая ароматы и запахи дворов, парков и огромного пылающего неба, бережно накрывавшего Город своими нежными ладонями. Но когда она была со мной и сидела напротив, на диване, поджав ноги, то напускала на себя чопорную важность, произнося слова и фразы медленно, с растяжкой, будто горошины, катая гласные и раскатисто грохоча звуком «р-р-р». До того, как стать Поэтессой, моей любимой Поэтессой, она увлекалась историей, языками и поэзией, запойно читая и накапливая знания. Поэтому, как только количество переросло в качество, а это случилось довольно скоро, Поэтесса засверкала всеми переливами ограненного бриллианта.
О странный бег времен, о странное теченье
(Мне кажется порой, что сладкое мученье),
Когда за годом год меж пальцев протекает:
Сначала медленно, как томный, вязкий мед,
Потом быстрей, как чистая водица,
И к сорока ей хочется напиться,
Вместить в себя, оставить, удержать,
Но тщетно. И уже сухую руку
Берет Харон. И в вечность (или в муку?)
Ведет тебя. Подходите к реке...
***
Не знаю, откуда она это все узнала, но я думаю, что уже тогда прочувствовала, каким-то глубинным зрением увидела и, содрогнувшись от осознания увиденного, лихорадочно схватила перо и бумагу и выплеснула из себя:
Ты узнаешь? Ведь это та водица,
Тебе, как прежде, хочется напиться,
Но лишь ладья касается ее,
А ты не можешь. Вы бредете в царство,
Где за твое безумное гусарство,
Добро иль зло держать тебе ответ.
Тебе уже обратно ходу нет,
И позади та плещется водица...
Теперь, о путник, хочешь ли напиться?
***
Я смотрел с трепетом сочувствуя и сострадая перенесенному ею открытию, понимая, что не каждому дано, заглянув в Вечность, сохранить в целостности свой разум, рассудок, а уж тем более, описать увиденное там и, после этого иметь мужество жить дальше, не бросившись во все тяжкие или не замкнувшись в раковине.
Не знаю... Мне прозренье не дано.
Но я уже улавливаю дно
Своей ложбинки с времени водою.
И иногда (не часто, но порою)
Губами я подсохшими ловлю
Свою струю, журчащую водицу,
И я твержу: «Напиться бы, напиться...»
***
Мы с Городом смотрели в ее глаза, пытаясь поддержать, ободрить, как бы говоря: «Да что ты, успокойся, все нормально, мы с тобой...». Но она, отбросив руками распущенные русые волосы назад, гордо вскидывала голову и смотрела перед собой, как бы сквозь нас, смотрела вдаль и видела нечто, как ей казалось нам недоступное, непонятное. И тогда мы замолкали, стараясь не мешать, лишь со стороны наблюдая за титанической работой, что свершалась в хрупком, но таком горячем теле, ее лицом, неподвижным и отчужденным, внутреннее напряжение на котором выдавали только трепетно дрожащие ноздри, прищур глаз да изредка вздрагивающие ресницы.
Вот тогда-то Город и спросил меня:
-Скажи, отчего Поэты так печальны?
-Очевидно, оттого, что они заглянули в бездну Вечности...
-А неужели обязательно это делать? – не унимался Город.
-Не сделав этого, ты не сможешь ничего написать! Ведь Поэзия – это Дар Вечности, но за такой Дар следует платить.
-Чем? – склонив голову набок и скосив глаза, наивно спросил он.
-Жизнью..., - просто ответил я и замолчал.
Замолчал и Город. Ему то было все и так ясно, давно понятно, а он всего лишь прикидывался, дурачась и паясничая, желая выбраться из облака грусти, охватившего Поэтессу и меня, и заодно вытащить оттуда и нас. Но даже ему эта задача оказалась не по силам.
Все просто: я струилась в берегах,
А он поил печаль моим дыханьем.
В тени листвы Печаль, дрожа боками,
Позвякивая сталью в удилах
Пыталась одолеть пред миром страх...
А я себе струилась в берегах.
Все просто: он поглаживал Печаль,
Смотрел в глаза озер моих усталых
И вспоминал, как молодцу пристало,
Озера глаз, что жизнь умчала вдаль...
И ласково поглаживал Печаль.
Все просто: я не помню, сколько лет
Его буланый пьет мою водицу,
И путник, позабывший торопиться,
Стал частью леса, превратился в свет,
Сидит, моим дыханием согрет...
Но я уже не помню, сколько лет.
***