Смута. Ист. повесть, гл. 7. Мартовский гром
Ранее отдельные главы повести публиковались на сайте под названием -
К Р А Х И Н О З Е М Щ И Н Ы
Москва,Издательство Рунета,2010.- 298 стр.
Эта книга о событиях начала 17-го века, которые остались в памяти народной, как Смута. Действие повести разворачивается в самый трагический ее период, в междуцарствие, наступившее после свержения Василия Шуйского в 1610 году, когда страна оказалась на грани катастрофы. Герои повести - руководитель первого земского ополчения Прокопий Ляпунов, казачий атаман Иван Заруцкий; это москвичи, восставшие против поляков в 1611 году,это Минин и Пожарский, которых нижегородцы призвали возглавить второе земское ополчение. Рассказывается о необычной судьбе польского ротмистра Павла Хмелевского, перебежчика в лагерь ополчения. В книге яркие образы воевод и ратников ополчений, польских завоевателей и их приспешников, любопытные подробности быта того времени. Читатель сам убедится, насколько реальная русская история захватывающе интересна, увлекательна и своеобразна. К тому же автор стремился рассказывать о прошлом, не усложняя текст старыми словами, а простым и понятным языком. Автор - кандидат исторических наук. В 1981 году напечатана его повесть "Троицкие сидельцы" о героической обороне Троице-Сергиева монастыря во время Смуты.
Книга издана небольшим тиражом, но ЕЁ ЕЩЕ МОЖНО ПРИОБРЕСТИ в некоторых магазинах Москвы и в регионах. Информацию легко получить в издательстве (zakaz@izdat.ru Телефон: +7 (495) 646-17-25).
М А Р Т О В С К И Й Г Р О М
Зима в тот год выдалась снежная. К февралю дороги к Зарайску засыпало снегом, и они едва заметно проглядывались на безбрежных белых полях. Тревожное ожидание внезапного нападения войск боярского правительства или иноземцев ослабло; по таким дорогам трудно незаметно подобраться к городу, еще труднее осаждать крепость, которая вознеслась над кручей, обрывавшейся к реке Осетр. И справа круча, уходящая в глубокий овраг, где, скованная льдом, застыла Мерея, впадающая здесь в Осетр. Вдоль Мереи на высоком берегу продолговатым прямоугольником с востока на запад тянется кремль с мощными стенами высотой от трех до четырех саженей. По углам четыре башни, покоящиеся на цоколе. Посреди трех стен – северной, западной и южной – четырехугольные башни с проезжими воротами.
73
Чем ближе подступало условленное время похода на Москву, тем беспокойнее делался князь Пожарский. Оснований для этого было много. Никак не удавалось договориться о сроке совместного выступления, и поэтому Ляпунов вот уже несколько раз посылал грамоты с призывом отложить поход; воеводы ополчения не согласились объединиться с Ляпуновым, чтобы двигаться к Москве одним войском, ссылаясь на то, что дороги плохие и легче им каждому наступать своим путем; к тому же они боялись надолго покидать свои города и земли, которые оставались беззащитными перед иноземными разбойными отрядами.
Ополчение собиралось медленно, в то время как в Москве быстро назревали грозные события. В любой день могло вспыхнуть восстание, которое нужно было поддержать ударом земской рати.
Пожарский задумал сам тайно поехать в Москву, чтобы подготовить восстание. Когда он приехал в Рязань поделиться своими думами с Ляпуновым, тот был поражен.
- Тебя знают в Москве, схватят, беды не миновать! – В голосе рязанского воеводы – удивление, непонимание и какая-то особая уважительность.
Пожарский смотрел в глаза Ляпунову спокойно, сосредоточенно.
- Мои гонцы раз в неделю пробираются в Москву на Сретенку, на мой двор. Своим слугам я велел распустить слух, что съехал в свою вотчину в Мугреево, туда переправил и свою жену с сыном и челядью. На Сретенке остались верные люди. Их таскали в Разбойный приказ, что в Пыточной башне в Кремле, но не тронули, отпустили. И стражу к дому не поставили. Там и хорониться буду, пока час не придет.
- А как проедешь? Везде заставы и стражи.
- Есть проводники, а среди московских стражников – свои люди.
- Все продумал, князь, добро! И ежели ударим дружно, разобьем трухлявых бояр с иноземцами.
- Пожарский сказал тихо и внушительно:
- Главное –ударить внезапно! Они будут ждать твоего удара, а тут в самой Москве грянет гром. Но если только внезапно! Тогда – победа!
74
Ранним утром тринадцатого февраля, когда бушевала вьюга, затемно, без шума стрелецкое войско и земские ратники – всего около тысячи – выступили в поход. Одеты были не по-военному, а в крестьянские тулупы, и вооружены саблями и короткими боевыми ножами. Легкие пушки, а также ручные пищали, много коротких ружей, так называемых недомерков, мешочки с порохом и пулями везли на возах, заваленных дровами и мешками с зерном и мукой. Шли скрытно. Города проходили только ночью, при этом поздних гуляк земская стража заблаговременно прогоняла с улиц. Недалеко от Москвы войско стало рассеиваться. Его ратники, походившие на крестьян, посадских и купцов, дальше пробирались поодиночке или по двое, пристраивались к обозам и проникали в Москву через те ворота, которые охраняли тайные сторонники Пожарского. Благополучно проехали и обозы с оружием.
Пожарского провели через Сретенские ворота. Его приказчику Федосу Ивановичу, тощему, узколицему с благообразным видом, посоветовали переодеть Дмитрия Ивановича под купца, но Федос резонно заметил, что князя узнают по походке и по речи, и поэтому совет отклонил.
Вечером князь беспрепятственно проехал через ворота Белого города. Русские стражники отвели двух польских ротмистров в харчевню, где их хорошо угостили и напоили вином. Простую повозку с кожаным верхом в княжеском дворе встретили слуги и отвели его в потайную горницу с занавешенным наглухо окном и двумя выходами в разные концы двора. Такую горницу князь велел устроить в своих хоромах, когда началось смутное время – на всякий случай.
С приездом Пожарского с удвоенной силой продолжалась подготовка восстания. На другой же день на Сретенку в дом князя под видом торговцев зимней рухлядью приехали на обычных санях Иван Бутурлин и Иван Колтовский, московские дворяне, готовые выступить против иноземцев. Они договорились, что Бутурлин будет готовить исподволь стрельцов, а Колтовский собирать ополченцев на посаде в Замоскворечье. Условились через преданных людей подыскать кузницы и мастеров, которые могли бы ковать оружие для ополченцев, а также устроить потайные подвалы и сараи для хранения оружия.
75
Хорошая кузница была во дворе Пожарского, но все мастеровые уехали с семьей князя в Мугреево. Тогда Федос Иванович позвал поработать на княжеской кузнице мастера Пушечного двора Ивана Гуляя, который сразу согласился. К тому же неделя выдалась свободной, на Пушечный двор ему велели не приходить, так как работа остановилась, подвоз железа и древесного угля в Москву почти прекратился, а запасы кончились.
Захватив с собой Оношку, Иван явился на двор князя Пожарского. Федос Иванович встретил его неприветливо.
- Мальчонку зачем взял? Или тебе не все сказали, зачем ты здесь нужен?
- Он не помешает, а заодно к делу станет привыкать.
Кузница стояла в углу двора, отдаленно от княжеских хором, чтобы не запалить их случайной искрой. Ванька походил по помещению, потрогал щипцы для хватания раскаленного железа, разного размера молоты и молотки, оглядел наковальню и меха и сказал, что работать здесь можно.
- Вот и давай, работай.
Запылал огонь в горне, застучали молотки, и скоро из раскаленного листа кузнец выковал первую саблю.
Тем временем в Москву и днем и ночью , то через одни, то через другие ворота возвращались стрельцы, которых осенью и в начале зи-мы отправили в дальние города; их прятали родственники и друзья. Переодевшись в городские одежды, они терялись в уличной толпе, жили в посадских и стрелецких слободах и ждали, когда подойдут ополченские отряды.
Иван Гуляй без устали трудился в княжеской кузнице и перестал бы-вать у Алексея. Только в начале марта он заглянул к приятелю, захватив как обычно своего Оношку.
- Заходи, Ваня, тебе всегда рады. Где ты пропадаешь?
Иван присел на лавку к столу, повел глазами в сторону соседней двери.
- А постояльца твоего нету?
76
- Нету, он на службе.
Иван язвительно улыбнулся.
- Видать, своих жолнеров учит, как нас получше колотить.
Посидели они, как в прежние добрые времена, поговорили о надвигающейся буре , но все намеками, туманно. Иван не вытерпел:
- Хватит ходить вокруг да около! Тут дело затевается кровавое, скажи прямо – пойдешь с нами против иноземцев или в сторону отодвинешься? Все слобожане, кроме тебя, уже словом и делом намертво прикованы к нему. Так что решайся и говори.
Алексей растерянно поглядел на жену, на дочку свою Софьюшку, которые, ничего не ведая, весело суетились возле печи вместе с Оношкой.
- Ну что ж, ежели все так решили…ежели наши идут на Москву, тогда и на меня рассчитывайте. Но что-то медленно эти ваши земские ратники идут. Март наступил, а они еще далеко. И врозь идут. Мне это как-то…
Тут громко залаяла собака.
- Постоялец, поляк. Что-то рано вернулся?
Приход Хмелевского был явно не ко времени. Он и сам это понял. Хозяин пригласил ротмистра к столу.
Сняв шубу и теплую военную шапку, Павел сел за стол. Перед ним поставили тарелку с жареной щукой, жбан с квасом, пододвинули пироги с рыбой, соленые огурцы, лук, вареную свеклу.
-Не обессудь, пан ротмистр, что снедь не сытная, без мяса – великий пост.
Приход поляка стеснил сидевших за столом, которые никак не могли возобновить разговор. – Очевидно, решил ротмистр,- они не хотели говорить о своих делах. В Москве неспокойно. Люди озлоблены. Разве что слепой не видел, что боярское правление доживает последние дни. В любой день и час мог вспыхнуть грозный мятеж. И эти люди тоже ждут, когда он вспыхнет.
Тут к столу подбежал Оношка, крича:
- Батя, Софьюшка не верит, что мы с тобой отковали почти двадцать…- И запнулся, сообразив, что при польском ротмистре не все можно гово-
77 рить.
Иван быстро взглянул на Хмелевского. Тот сделал вид, что пропустил эти слова мимо ушей.
- А чего же не верить? Восемнадцать серпов отковали, так и скажи.
- Ага, так и скажу, а то она смеется, не верит! – И Оношка отбежал к печке.
Хмелевского взяла досада, что его так откровенно водят за нос, и он с наигранным простодушием сказал:
- Наверно, вы, московиты, очень далеко смотрите вперед –в марте думаете о жатве. По городу идет небывалый стук – все горожане серп куют и коса. Но это не моя справа.
Алексей натянуто улыбнулся.
- И другое куют, мало ли что в хозяйстве требуется. Город огромный, говорят, в нем почти сто тысяч людей проживает.
Иван засобирался домой. Едва отойдя от избы Алексея,он послал своего сынишку на княжеский двор сообщить о разговоре с польским ротмистром.
На Сретенке ему открыл калитку Федос Иванович. В небольшой,без окон горнице внимательно, не перебивая,выслушал торопливый шепот мальчонки и сразу вышел из горницы. Звуки осторожных шагов приказчика, скрипы деревянных ступенек доносились откуда-то сверху.
Когда Федос Иванович рассказал обо всем князю, тот обеспокоился и велел немедленно унести в тайники из всех кузниц готовое оружие, на тот случай, если нагрянут польские дозорные. И еще приказал установить возле каждой кузницы тайную охрану.
Вернувшись в горницу, Федос Иванович отпусти Оношку, наказав передать отцу, чтобы тот больше не приходил на княжеский двор.
Оношка быстренько шел краем улицы, по широкой тропинке рядом с дорогой, по которой со скрипом ехали сани, нагруженные дровами, сеном, красно-белыми тушами говяжьего мяса. Изредка лихо проносились извозчичьи легкие сани с седоками в богатых одеждах. Оношка глядел по сторонам и едва не налетел на неприметного мужика, одетого в овчинную заношенную шубу, в валенках и в мятой островерхой
78 шапке, отороченной вытертым мехом. Мальчонка ступил с тропинки влево, в сугроб, который валом тянулся вдоль дороги. Однако мужик остановился и сильной рукой в теплой рукавице сжал плечо Оношки, который испуганно забормотал извинения.
- Ты куда ходил? – тихо, но грозно спросил мужик.
- Да вот туда, откуда иду, - неопределенно ответил Оношка, вспомнив строгие наставлении отца держать язык за зубами.
- Ты с этого двора вышел, я видел. А знаешь, чей это двор?
- Князя Пожарского.
Голос мужика утратил устрашающее рокотание и стал мягким и вкрадчивым.
- А чего ты там потерял?
- Да мой батя сделал замок для Федоса Ивановича, а я его отнес.
- Где же он нынче, в опочивальне, али в трапезной?
- Кто, Федос Иванович?
- Да какой Федос Иванович, князь!
- Да как же он может быть в опочивальне, али в трапезной, когда его и вовсе нету в доме?
- А где ж он, ты знаешь?
Оношка замялся, прищурившись, недоверчиво кашлянул.
- Знать-то знаю, да ты побожись, что никому не скажешь.
- Ах ты шельмец! - закричал мужик, но спохватился и прежним елейным голосом пожурил мальца. – Видать, мало тебя пороли. У нас как принято? К старшим будь послушным и покорным, ежели попросит – потащи, понеси, наливай, а ты что? Ну, ладно, вот те крест, никому не скажу.
- Никому?
-Я же православный, а православный не может обманывать, это смертный грех!
- Да-а, не может, - недоверчиво протянул Оношка. – А вот мне сказывали, будто один кабацкий служка напраслину возвел на священника, а того замучили чуть не до смерти, а он оговорил многих бояр и погубил их! А этот служка православный!
79
- Какой служка, какой священник, что ты врешь?
- А вот и не вру: тот батюшка зовется Харитоном! А про кабацкого служку никто не знает. Может, ты что слыхал?
Глазки мужика на бледном лице забегали.
- Н-н-ет! Враки все это! Ну, ладно, говори, где князь, в каком дворе?
Оношка заговорщицки поманил пальцем мужика, тот наклонился, подставляя ухо.
- Князь Пожарский, -зашептал Оношка, - в своем доме в Мугрееве, в Суздальском уезде!
Мужик выпрямился и злобно треснул Оношку по затылку. Мальчонка упал в сугроб, шапка свалилась с головы.
- Дур-рак!- рявкнул мужик и пошел прочь.
Оношка подобрал шапку, натянул на голову и побежал домой, радуясь, что еще дешево отделался.
Жизнь в городе внешне шла обычным чередом, деятельная, шумная и суетливая. Но вот в московских приказах, управлявших от имени царя всеми делами государства, на своей шее почувствовали, как увеличились в обширной стране всеобщая неразбериха, неуверенность и беззаконие.
И до смуты власть их не была четко определена. Они сами не всегда знали, что вершить им самим, а что вносить в Боярскую думу. Приказов было много, их дела часто перепутывались, бумаги находились с трудом или терялись. Возникала знаменитая «московская волокита», когда дела затягивались на десятки лет. Во главе приказа всегда стоял боярин или окольничий, а орудовали дьяки, их деловитые «товарищи», а те зависели от подьячих, которые занимались письмоводством.
Теперь приказы как никогда прежде были завалены челобитными. Подьячие едва успевали складывать их во вместительные лари. Жало-вались поместные дворяне на вотчинников и вотчинники на поместных дворян, монастырская братия – на дворян и вотчинников, служилые люди – на купцов, что-де мешают им заниматься законным торговым промыслом, а купцы – на служилых людей, что-де сами торгуют, а их гонят прочь, мол, товар залежался и не ваши эти места.
80
Однако новое приказное начальство, посаженное из числа прихлебателей боярина Мстиславского и королевского наместника Гонсевского, как и прежнее, меньше всего заботилось о справедливости и порядке. Приказные смекнули, что в потоке ябед, кляуз, доносов можно легко набить себе мошну за счет доброхотных подношений челобитчиков или из государевой казны. Подобных поборов и приношений, даров и гостинцев, а также «насильства» и «самовольства» приказных дьяков даже бывалые подьячие не помнили.
Но особенно участились доносы и наветы помещиков, мечтавших поудить рыбку в мутной воде и оттяпать у соседа какую-нибудь деревеньку, а то и сельцо, а то и поместье.
Вот с такой думой ограбить ближнего заявился в Москву сосед князя Дмитрия Пожарского, тоже стольник*Григорий Орлов. Но если при Василии Шуйском приказные дьяки писали имя Пожарского в списке стольников , насчитывающем более ста лиц, всего лишь тринадцатым, то имя Орлова затерялось в самом конце. И теперь Григорию Орлову казалось, что наступило его время оттеснить князя, а главное – вырвать у Пожарского пожалованные ему прежним царем земли в Суздальском уезде.
Конечно, поместье у Григория Орлова тоже было не худое, село и двенадцать деревень, да еще под Можайском сельцо Вязники с пятью деревеньками, однако поместье князя ничуть бы не помешало. Доброе поместье: село Нижний Ландех с двадцатью деревнями, семью починками и двенадцатью пустошами, с плодородными опольями.
Свои надежды он возлагал на то, что князя приблизил к себе государь, которого «ссадили» с престола, а главное, он разузнал, что князь поднял меч на
защиту «воровского воеводы» - Ляпунова. Немало надеялся он и на
______________________________
*Стольник – придворный чин-должность в Российском государстве 16-17 вв. Первоначально прислуживал князьям (царям) во время торжественных трапез, сопровождал их в поездках. Позднее стольники назначались на воеводские, посольские, приказные и другие должности.
81 некоего дьяка, которого давно знал и ублажал подарками по случаю, когда он сам или его приказчики бывали в Москве. И теперь не с пустыми руками явился он в Москву. Остановившись на постой на подворье Троицкого монастыря, что на улице Ильинке, он сразу отправил целые сани доброхотных приношений прямо в дом знакомого дьяка: стерлядку и балык в двух бочках, окорок на полпудика, овчиную шубу, сапоги из добротной кожи и прочую мелочь. И уже после пошел в Кремль, в Поместный приказ, который наделял дворян поместьями и занимался земельными тяжбами.
Дьяк Мефодий Порфирьевич, подслеповато жмурясь, оторвал взгляд усталых, в красных прожилках, глаз от бумажного листа, встал с лавки, с подчеркнутым уважением встретил стольника, кланяясь и бормоча приветствия. Был он в приказе вторым человеком вот уж более двадцати лет, и никакие бури и перевороты не коснулись его, ибо был он умен, ловок и досконально постиг все чернильные тонкости бумажного крючкотворства. Начальники приказа менялись часто, но никто и никогда даже не помышлял убрать Мефодия, без которого малограмотный глава приказа не мог ступить шагу, и ни одна мало-мальски важная бумага без его скрепы, то есть подписи, не показывалась царю, а теперь Гонсевскому и Мстиславскому.
Но «неродословный» дьяк, не имевший «отеческой чести» и называвшийся только по имени, не ровня стольнику, и потому он так подобострастно обхаживал посетителя. Усадив его на лавку, дьяк притулился на свое место в напряженной позе, вытянув шею, изобразил на лице крайнюю степень внимания.
Стольник понимал, как много зависит от дьяка, и посочувствовал его трудной службе, и не забыл добавить ему отчество.
- Пишут, небось, всякие жалобщики, а, Мефодий Порфирьевич?
-Досаждают, Григорий Федорович, еще как досаждают. И поверишь ли,даже на нас, грешных, ябеды строчат!
Стольник искренне удивился.
- Небось, подлые посадские?
82
Мефодий Порфирьевич несколько даже с ликованием потряс головой с реденькими рыжеватыми волосами с залысиной.
- Вот в том-то и дело, что благородные!- Дьяк ткнул толстым пальцем в челобитную. – Да вот, дворяне пишут, что, мол, «разорены пуще тур-ских и крымских басурманов московскою волокитою и от неправд и от неправедных судов»! И требуют, не просят, а требуют, чтобы выбрать в городах из дворян и земских людей тех, которым будет поручено разбирать жалобы владельцев о возврате им мужиков! И после таких наветов про волокиту думают, что их жалобные писульки мы покажем правителям. Да никогда не будет такого! И ведь никто не знает, сколько трудов кладешь на каждую челобитную. А дела, ой, какие запутанные! Поместье за добрую службу велят найти, а где его найдешь, почти все земли розданы да захвачены! А найдешь землю, опиши ее, и всех людишек перепиши. А сыск беглых пашенных мужиков! А земельные тяжбы! Все нам велено исполнять. Каково? Поверишь, вечером придешь домой, так кусок в рот не лезет. Да и чего найдешь в голодной Москве?
Григорий Орлов со снисходительно сочувственным лицом выслушал гневные обличения дьяка и покровительственно сказал:
- Я знал, что здесь стало голодно, и захватил кое-что из своего имения: балычок, окорочок, икорку, а по пути и селедочку из озера Плещеева, такую селедочку на царский стол возят. Да еще разные гостинцы я велел доставить тебе прямо на двор.
После таких приятных известий дьяк заметно повеселел.
- Я и говорю, - продолжал он, - пишут всякие пустые писульки, а важные просьбы некогда прочитать. Но твою челобитную, конечно, понесу на кремлевский верх без волокиты, или даже сами приговорим. Ведь у тебя челобитная?
На толстом лице Григория Орлова отразилась озабоченность.
- Мою челобитную надо немедля показать на кремлевском верху, дабы покарать злоумышление и измену государству Российскому.
- Неужели государево «слово и дело»?
- Нет, не надо, у меня обычная челобитная. Но сначала тебе хотел показать. Погляди, поправь, как положено.
83
Дьяк взял у Григория Орлова свернутую трубкой грамоту, разгладил ладонью, склонился над бумагой.
- Григорий Федорович, надобно переписать, потому как негоже обращаться к одному князю Мстиславскому, будто у нас нет законного государя царя и великого князя всея России Владислава Жигимонтовича. Да и забыл про отца его великого государя Жигимонта короля польского. И пишешь, что князь Пожарский изменил, а неизвестно, в чем его измена и в какую пору.
Григорий Орлов был немного озадачен.
_ А ты поправь, для того вас здесь и сажают, чтобы помогать достойным людям.
Дьяк взял гусиное перо, обмакнул в чернильницу и начал писать прямо по челобитной. Закончив, свернул грамоту и протянул ее стольнику.
- Переписать придется своей рукой или писаря своего заставь, а то ведь мою руку все знают. Завтра праздник, вербное воскресенье, нынче день на излете,так что приноси ее после праздника и прямо мне соблаговоли отдать. И еще, - добавил дьяк несколько неуверенно, - хорошо бы узнать, где же обитает князь Дмитрий?
Орлов удивился.
- Неужели царевы лазутчики не знают?
- Нет, не знают. Хитер князь, осторожен.
- Я слыхал, будто он убежал в село Мугреево, в свою вотчину.
- А ты его там видел? Ведь вы соседи.
- Не видел, - ответил Орлов. – Да мы же в гости не ездим, не друзья.
Дьяк утвердительно покивал головой.
- Да, да, слыхал, будто князь съехал из Зарайска в Мугреево. А еще один наш человек, кабацкий служка остановил сегодня мальчонку, который вышел из княжеского двора, и расспрашивал, и тот мальчонка сначала отнекивался, а потом поведал, что князь-де в Мугрееве. И еще говорят, будто он занедужил и потому уехал к семье подлечиться. Все говорят, да никто его не видел.. – Он уставился в глаза Орлова. – А не мог он пробраться сюда, в Москву, а слух распустить, будто к себе в вотчину убежал?
84
- Нет. Смел князь Пожарский и отважен, но не опрометчив, в пасть к волку не полезет.
- А твои слуги знают слуг Пожарского?
- Иные знают, а как же! У них свои понятия, чем больше между собой господа враждуют, тем они сильнее друг к дружке льнут. Подлая порода!
- А если бы ты подослал своих подлых холопов на двор Пожарского, на Сретенке, будто по старой памяти навестить друзей на Пасху или прямо завтра, на вербное воскресенье? Пусть они между собой потолкуют, может статься, холоп и проговорится, где князь прячется.
Вернувшись на подворье, Григорий Орлов велел слуге, кабальному холопу Роману, пойти к своим дружкам из дворни князя Пожарского и все разузнать.
Этот Роман, здоровый и смышленый молодой парень двадцати трех лет, которого барин оторвал от крестьянского труда и сделал своим домашним слугой, был довольно строптивым, частенько дерзил Григорию Орлову и не всегда, как он считал, с должным рвением выполнял господские наказы. Романа он взял из пожалованного ему села Вязники под Волоколамском, а жил постоянно в Суздальском уезде и сильно тосковал по дому, где у него остались мать, отец и младший брат Ваня, который в нем души не чаял.
Строптивость барин, как и полагалось, стремился выколотить частыми оплеухами, а то и розгами. И в этот раз Роман отказался идти к своим бывшим дружкам, дерзко заявив, что он не доносчик и что доносчику первый кнут. Григорий вразумил его увесистыми затрещинами и вытолкал за дверь.
Он возвратился под вечер и сказал, что на княжеском дворе осталось несколько слуг, которые от скуки готовы на стенку лезть.
- А Федос Иванович здесь?- спросил Григорий Федорович, пристально глядя на слугу.
- Федос-то? – переспросил Роман с самым безмятежным видом.- Этот здесь, прибежал посмотреть, как княжеский дом бережется. Такой въедливый старичок, больше за господское добро, чем за хозяина дрожит. Днями обратно укатит в Мугреево, к князю.
85
Орлов давно перестал доверять своим слугам и, на всякий случай пообещав Роману за вранье батогов, не успокоился. Он понимал, что если схватят Пожарского, то княжеское владение надежно перейдет к нему. Но князь как будто не в Москве. Да и не пристало самому стольнику бегать по улицам, словно простому соглядатаю. Однако жгучее желание завладеть чужим добром пересилило. Он решил назавтра сам пойти последить за княжеским домом. На вербное воскресенье, подумал он, под видом гуляющего горожанина поброжу по Сретенке и, может быть, сумею что-нибудь выведать.
Наутро под праздничный перезвон колоколов Григорий Орлов отправился к Фроловским воротам Кремля поглядеть на выезд патриарха на осляти. Собравшийся на Красной площади народ полукругом столпился перед воротами. Орлова прижали к Лобному месту, которое облепили со всех сторон любопытные и охочие до зрелищ горожане. Немало было в толпе крестьянского люда из окрестных сел и деревень.
Из ворот Кремля вышли в богатом убранстве священники, устилавшие путь дорогой тканью. За ними показался патриарх Гермоген, восседавший на осле, которого вел по уздцы незнакомый народу человек. По толпе прошелестело:
- Глянь, кто осляти ведет! А должен сам царь!
- Да где он, царь? Боится народа, вот и не приезжает в стольный град Москву!
И Орлов ясно увидел, что в толпе кипит вражда и ненависть, а не умиление, не радость от того, что Христос когда-то в этот день шел на свой искупительный подвиг. Он с надеждой смотрел на сверкающие сталью ровные ряды пеших и конных воинов – поляков и немецких наемников, замерших влево и вправо от Фроловских ворот по всей площади.
Потолкавшись в толпе, Григорий Орлов прошелся несколько раз по Сретенке, но ничего не заметил и после полудня поехал в дом дьяка на Никольской улице, где его угощали, как и положено в дни великого поста, скромно. Поблагодарив дьяка за угощение, Орлов сунул ему в уеди-
86 ненной каморке кожаный кошель с деньгами и вернулся к себе на подворье уже затемно.
На другой день он еще раз отправился на Сретенку.
Пройдя по улице до княжеского дома, Орлов постоянно оглядывал забор, окружавший усадьбу. Никто в дом за это время не зашел и оттуда не вышел. И вот это насторожило его. Неужто и на праздник никто не выходит из дома? Тут что-то не так, подумал Орлов. В таком огромном дворе не может быть только один выход, сообразил он и потихоньку побрел вдоль забора по переулку, завернул за угол. Дальше был пустырь, больше похожий на лес с черными деревьями и густыми голыми ветками кустарника. Глубокие сугробы осевшего темного мартовского снега были исчерчены тропинками, которые тянулись в разные стороны от неприметной калитки в заборе, словно здесь часто ходили.
Сердце Орлова забилось от волнения. Так оно начинало биться на охоте, когда борзые нападали на след волка или лисицы. Стараясь идти неслышно, хотя утоптанный подтаявший снег тропинки все же хрустел, он подкрался к калитке. За забором ему почудились голоса. Замерев, он прислушался. Его будто огнем опалило, когда донеслись чуть громче произнесенные слова «невозможно ждать», «князь Дмитрий Михайлович» и такой знакомый, звучный, низкий, ненавидимый голос, недовольно выговаривающий кому-то за нетерпение.
Бесшумно отворилась калитка, и человек в коротком полушубке, с надвинутой до бровей шапке и поднятым воротником, оглянувшись, на мгновение встретился глазами с Орловым и быстро пошел вдоль забора по пустырю.
Орлов тихо двинулся в другую сторону, дрожа от возбуждения и страха. Оглядываясь, он выбрался по тропинке обратно на Сретенку и поспешил к Никольским воротам Китай-города. Его распирало торжество. Как ловко он все выведал! Опытные сыщики не смогли, а он смог. Теперь-то его челобитная, как только он ее напишет, пойдет по приказным закоулкам без помех, и ему отдадут поместье Пожарского.
У ворот Китай-города его грубо окликнули:
- Эй ты, шуба! Или не видишь, что темнеет? Пошевеливайся, ночью
87 ходить по городу запрещено!
Григорий торопливо потрусил к подворью на Ильинке, досадуя, что сегодня не удастся повидать дьяка и донести на князя.
Свою досаду он сполна сорвал на Романе.
- Ах ты, подлец! – орал он, колотя слугу, который защищал руками лицо, подставляя под удары плечи.- Наврал-таки, смерд несчастный! Ну, погоди, за укрывательство мятежного князя одними батогами не обойдешься! - Он затолкал его в темную, без окон, каморку и запер дверь на задвижку.
Проворочавшись ночь на постели, Орлов, едва дождавшись утра, поспешил в Кремль.
***
Вот уж целый месяц Пожарский жил в Москве. За это время он выходил из своей глухой горницы лишь ночью и от такой странной и непривычной для него жизни похудел и ослаб. Каждый день к нему приходили гонцы от Бутурлина и Колтовского, которые сообщали, что московский люд на обширном посаде в Белом городе, особенно на Кулишках, в Зарядье и Замоскворечье, в стрелецких слободах едва можно удержать от мятежа. Жолнеры Гонсевского и немецкие наемники рыскают по посаду, врываются в дома, ищут пищали и сабли, топоры и длинные ножи, и если находят, казнят на месте. Обыскивают обозы и часто находят оружие. Возниц тоже убивают, а если река рядом, волокут на лед и топят в проруби.
- Когда же дерзнем на кровь?- вопрошали гонцы.
Но Пожарский неизменно велел ждать, пока не подойдет ополчение.
Нетерпеливый Иван Колтовский , нарушив запрет, сам заявился к Пожарскому и предложил воспользоваться вербным воскресеньем, чтобы напасть на бояр и иноземцев, но князь не согласился начинать сражение
На эти дни князь отпустил своих слуг, оставив на дворе лишь десять верных своих телохранителей. Утром девятнадцатого марта , во вторник страстной недели к нему должен был прийти гонец от Прокопия Ляпунова и передать, когда же основные силы ополчения будут в Москве.
88
Гонец явно запаздывал, но князь умел терпеливо ждать. Он сидел в темной горнице с закрытыми ставнями и при свете масляной лампы внимательно изучал искусно нарисованный подробный чертеж города , разложив его на столе. В который раз продумывал, как сделать, чтобы при подходе ополчения быстро поднять стрельцов и посадских, как собирать их в условленных местах, куда направить удары, и не видел, какая сила могла спасти от гибели семибоярщину и поляков. Но несмотря на очевидность и неотвратимость грядущей победы, огромное душевное волнение не только не ослабевало, но даже усиливалось, и он порывисто вставал с кресла, начинал быстро вышагивать по толстому мягкому ковру, заглушавшему его тяжелые шаги.
Ночью он стал плохо спать, ему снилось что-то неопределенно тревожное, окрашенное в черные и красные цвета. Когда просыпался среди ночи, то не мог никак разобрать, что же ему привиделось, и беспокойство возрастало.
Послышался тяжелый удар в ворота. Громко прокричал голос:
- Именем царя Владислава – открыть ворота!
Князь стремительно поднялся, набросил кафтан на плечи и сбежал по лестнице вниз. Во дворе слуги уже выводили коня. Трое с пищалями метнулись к воротам, выходившим на Сретенку, трое – к калитке, ведущей на пустырь. Туда тоже ломились. Остальные слуги заряжали пищали.
В Китай-городе зазвонил колокол, потом другой, третий. Тревожный набатный звон поплыл над Москвой.
Удары в ворота и в калитку прекратились. С улицы доносились нараставшие крики толпы.
К Пожарскому подбежал дозорный.
- Князь, московские люди взбунтовались! Бьют ляхов!
-Началось, - тихо вымолвил Пожарский, чуть заикаясь от волнения.- Весенний гром грянул!
(Продолжение следует)