Я позвонила вторично. Говорят, перед смертью перед человеком молниеносно прокручиваются события прошлого. Видимо я, стоящая перед чужой дверью в чужом доме, с жизнью проститься не была должна, ибо передо мной прокрутились, как раз наоборот, сцены ближайшего будущего. В лицах, чувствах и цвете. Дверь откроется. Я увижу этого монстра. «Как вы смеете! – выкрикну я, увидев монстра. – Эта девочка несовершеннолетняя! А вы, взрослый человек, так цинично, так преступно втёрлись к этим ребятам в доверие! Они вас боготворят, смотрят, как барашки, а вы пользуетесь этим!...» Нет, надо, как я сначала собиралась – спокойно и строго. «Я – мама Юли Титаренко» В руке он будет держать пистолет. Нет, так только в плохих романах. Ну, вытащит из кармана пистолет – и тогда я крикну…
Я судорожно вздохнула – и в этот момент дверь отворилась.
На пороге передо мной стоял высокий, светловолосый молодой человек, лет двадцати. Голубоглазый, коротко стриженный. В тугой чёрной майке и закатанных до колен штанах. Босой. То есть абсолютно босой: не только без носков, но и без тапочек. И без пистолета.
Левая рука у него была забинтована, и в ней он держал флейту. Кто это такой, я понятия не имела.
- Вы ко мне? – вежливо спросил молодой человек.
- Я к вам, - подтвердила я, не моргнув глазом.
- Проходите, - пригласил он.
Я вошла в скромную прихожую. В квартире было тихо. Примет малины и шабаша не просматривалось. Значит, спят все вповалку. Обкурились и спят.
- Мне сказали, я могу здесь видеть Стинга, - изо всех сил стараясь не пропустить букву «т», сказала я.
- Стинг – это я, - представился молодой человек.
- Я – мама Юли Титаренко.
Больше я не знала, что говорит. У меня не было опыта общения с такими двадцатилетними Стингами, да ещё разутыми до без носков.
- Вы что-нибудь знаете о моей дочери?
Стинг ничего не ответил, оглянулся на комнаты и громко позвал: «Алёна!».
Ах, вот оно что. Сейчас, значит, выйдет на сцену Алёна и выведет мою Юльку. Тоже босую, нечёсаную, одурманенную. Стоять она не сможет, свалится мне под ноги. А, может, все трое свалятся. Господи, я сама сейчас, наверное, свалюсь, сил больше нет, когда же выйдет эта Алёна и всё прояснит…
Вышла прекрасная благонравная колли, приветливо махнула хвостом.
- Тапочки! – приказал Стинг, воздев свою флейту, как дирижёрскую палочку.
Колли незамедлительно приволокла две кожаные огромные тапочки. Со словами «Извините, я тут как раз йогой занимался…» Стинг в них влез.
- Теперь мы равны, - глубокомысленно заключил он и отдал флейту собаке. - Проходите, сядем.
Освободившейся рукой он указал на дверь кухни, и я, как заворожённая прошла в кухню и села на табуретку. В принципе, я была готова к тому, что собака Алёна сыграет нам на флейте. Я бы не удивилась Мне всё было всё равно сейчас. Колли прошествовала за нами с флейтой в зубах, аккуратно положила инструмент на другую табуретку и улеглась. Стинг не сел. Напротив, он отошёл к стене, и остановился, прислонившись к ней чёрным плечом. У меня было чёткое ощущение, что всё будет разворачиваться со-всем не так, как я предполагала.
Тем не менее, я выудила из сумки многострадальные листочки со стихами.
- Вот. Вы узнаёте это?
Вежливо Стинг протянут руку, взял бумажки и начал читать. На его спокойном лице не отразилось ни-каких чувств. Он поднял глаза.
- Это моя композиция, - серьёзно сказал он. – Что-нибудь не так?
- Я нашла это у неё в ка…, - я чуть было не сказала «в кармане», но во-время спохватилась. - В комнате.
Стинг покивал головой. Ему, очевидно, всё было понятно в этой истории. Чего нельзя было сказать обо мне.
- Я узнала, что она у вас, - проговорила я, следя за собственной интонацией. Интонация вышла правиль-ная. Вот сейчас нужно не дать ему выкрутиться.
- У меня? – легко удивился Стинг. На лице его появился интерес.
- Да, у вас. Мне сказала её подруга, Маша Захарова.
Я намеренно подставила Машку. Во-первых, я была на неё зла. Во-вторых, я знала, что реальные имена,
в отличие от всяких «одна девочка», «один человек», психологически обезоруживают.
Но Стинг не обезоружился.
- Я не знаю Машу Захарову, - мягко извинился он.
- Знаете! - наехала я. – Маша Захарова, ученица восьмого класса…
- Первый раз слышу, - невозмутимо отозвался Стинг.
- Но мою дочь вы же знаете! – воскликнула я, закипая.
- Вашу дочь… и вашу дочь я тоже не знаю.
Это было предательство. Он отрекался. Отрекался с невинным лицом, с ангельски чистыми серо-голубыми глазами… Правда, не бесстыжими, как у Машки, но… предательство. Да ещё через мать. Вдвойне больнее. Лучше бы он начал выкручиваться. Но он молчал.
- Как же так? – упавшим голосом сказала я, стараясь не выглядеть растерянной. – Вы же посвятили ей песню…
Стинг вздохнул, отделился от стены, подошёл к столу. Шаг у него был длинный и свободный, как у лы-жника, а забинтованная рука придавала его лаконичной фигуре загадочный и трагический романтизм. Он взял со стола флейту и задумчиво покрутил в руках. Я смотрела на него снизу вверх, ешё на что-то надеясь.
- Вы не играете на флейте? – неожиданно спросил он.
- Нет, - подавленно ответила я.
- Жаль, - он поднёс флейту к глазам. – Я тоже. Я играю на других инструментах.
- Зачем же вам флейта? – не удержалась я.
- Она всегда была в этом доме, сколько я помню, - пояснил Стинг, коротко взглянув на меня. – Я по-вредил руку, сейчас забавно было бы сыграть на флейте…
Он показал, как это было бы забавно. Я молчала. Он положил инструмент, походил по кухне, постоял у окна, потом повернулся ко мне.
- Понимаете, - вдумчиво сказал он, - я никому ничего не посвящаю. Я пишу о том, что переживаю. О том, что мне позволяют там. – он поднял указательный палец вверх.
Я посмотрела туда, куда он показывал. Там ничего не было. Только потолок и немножко паутины возле дешёвенького плафона.
http://proza.ru/2009/11/29/1344