2.ПРОВОДНИК.
http://irina-usmanova2009.narod.ru/silfiada.html
Кажется, потом он бегал по городу и что-то кому-то пытался доказать, рассказать, кого-то найти… Но слова застревали в горле, мысли тащились медленно; начинал говорить что-то одному человеку, как вдруг весь мир – темное небо, лицо, блики света на очках собеседника вдруг делали резкий рывок – и вот перед ним уже другое лицо, удивленное женское вместо мужского, а из горла вместо связной речи выползает какая-то каша из букв, мычание… и время идет медленно, а рывки, меняющие мир перед глазами, становятся все чаще. Словно чья-то рука тащит его, пьяного, за шиворот, безжалостно и зло встряхивая его время от времени как куклу, а он раскачивается – туда-сюда, туда-сюда, поворачиваясь кукольным парализованным лицом то в одну сторону, то в другую, и ноги его цепляются за землю лишь самыми кончиками исцарапанных грязных раскисших ботинок… И вокруг все светлее и светлее – город выкатывался из ночи навстречу солнцу, - а на серой дороге, мощенной камнями, все отчетливее проступают мелкие детали, откидывая защитное покрывало темноты. Мир, бешено мчащийся куда-то, торопливо тащащий длинные гремящие связки обрывков голосов, звуков машин, огней, смеха, музыки, стал успокаиваться и тело, обретая вес, все сильнее прижимало подошвы ног к дороге, словно бы он, запутавшись в складках развевающихся одежд ультрамодной сумасшедшей, тупой обкуренной ночи, летел с нею, наблюдая её бесшабашную разбитную жизнь, а теперь она, вдоволь нагулявшись, медленно трезвея, возвращалась домой, отряхиваясь от приставшего к ней мусора, и он, как пылинка, все слабее держится на её шлейфе, и тащится, теряя с каждой секундой опору, пока…
.
Вес тела мгновенно вернулся, так резко, что тряхнуло всего, словно он прыгнул с парашютом, и вместо следующего шага он упал – позорно встал на карачки, пригвозженный к камням действительностью; и реальность включилась, как телевизор, обретя звук, цвет, вкус. Под ладонями - прекрасные узоры на серых гладких камнях, немного присыпанные песком, светлым кварцевым блестящим песком, впивающемся в кожу и скрипящим на зубах (неужели еще и мордой ткнулся? Вот спасибо…). Ветер воет тоскливо, потому что вокруг холодная одинокая пустыня, и ночь, принесшая его сюда, уходит все дальше – где-то далеко еле слышна задумчивая грустная песенка Мадонны, такая же тягучая и грустная, как и эта дорога.
- Господи, как я попал сюда?!
Собственный голос был дик и истеричен; сев на зад, он оглядел безумно серую каменистую однообразную равнину, и истерика пронизала его с ног до головы.
- Как я здесь очутился?! Господи-и-и!!!
- Пришел, - грубо и просто ответил ему чей-то голос. – Заткнись и не вой.
Он обернулся – и ужас облил его кипятком, сдирающим кожу с головы, щек, обваривающим глаза: перед ним сидел её покойный брат. На полузасыпанных песком камнях, словно перечеркивая дорогу, лежал меч (!!!), а сам «покойник», облаченный в странный костюм из красивой, тяжелой дорогой ткани, ушитой серебром и мелкими бриллиантиками так, что черного фона почти не было видно, с аппетитом лопал кефир, колупая обычной столовой ложкой в тетрапаковской банке. Слышно было, как он глотает и царапает ложкой по картонным стенкам, губы его были вымазаны, задорный курносый нос с любопытством глядел в банку – есть ли там еще? Словом, обычный завтрак обычного парня, худощавого, коротко стриженного, восемнадцатилетнего пацана, если бы…
- Ну, чего уставился? – темные глаза спокойно глянули в перекошенное от чумного ужаса лицо. – Давно не виделись, чтоли?
- Ты же… ты… она меня обманула, чтоли?
Банка опустела, и Черный Алмаз с сожалением в последний раз облизал ложку, оглядываясь по сторонам – где бы похоронить банку?
- Нет, - спокойно ответил он, - никто тебя не обманывал.
Ужас с новой силой накатил на него, снова горячая кровь бросилась в лицо от осознания того положения, в котором он очутился. Тут, здесь, в каменистой пустыне, под низким хмурым небом, на котором прячется за серой пеленой суровое холодное белое нордическое солнце.
- Я, - трясущимися губами произнес он, и зрачки в его синих глазах превратились в два черных провала, - получается, тоже..?
- А что, ты испытываешь какие-то неудобства? Чем тебе не нравится здесь?
Предназначенный нервно, затравленно огляделся… песок и камни до самого горизонта, серое и темно-серое, и не единой живой души.
- Но здесь же нет никого! – взвизгнул он. – Как здесь… здесь можно…
- Жить, - угодливо подсказал Зед, - здесь тебе придется какое-то время жить. А ты думал, после смерти лежишь себе спокойно, и жрут тебя черви? Ха!
Зед усмехнулся, замотал коротко стриженой головой; такой знакомый жест, знакомая улыбка, реальный человек, - вот он, живой, протяни руку и тронь; ветер играет его жесткими волосинками, солнце отражается в глазах…
Непонятно ка, но Предназначенный понял, что Зед не хочет с ним говорить, не хочет ничего объяснять – точнее, хочет рассказать об этом мире лишь все самое гадкое и гнусное, хочет шокировать и раздавить его; а еще он страшно хочет набить ему морду, это желание плавало в воздухе и было так же осязаемо, как свежий кисловатый запах кефира.
Мальчишка помнил все обиды; ему хотелось - это желание Предназначенный видел и понимал так же отчетливо, как если бы оно родилось в его голове,- с упреками накинуться, засыпать язвительными вопросами, претензиями, - да как же ты мог?! – уязвить тысячами колкостей – ну что, как теперь будешь жить, ведь ты от меня зависишь?! Хотелось испробовать его, Предназначенного, обиды и беспомощности, отчаянья, боли, мольбы о прощении – а это главное, но…
Все это всплыло на миг и тут же ушло, потухло, потускнело, как угли в костре, подернувшиеся пеплом. Осталось лишь спокойное и почти безразличное осознание того, что Предназначенный в его власти, и все. Ничего больше не надо.
«А ведь он изменился, - с изумлением подумал Предназначенный. – Он повзрослел! Он и в самом деле тут живет… и ему уже не восемнадцать».
Зед Черный Алмаз встал, расправив плечи; богатый костюм прекрасно и странно засиял, благородно очерчивая линии тела, молодого, сильного тела; он стал много выше – раньше они с Предназначенным были примерно одного роста, чуть больше метра семидесяти, а теперь Зед стал настоящим великаном. Он раздался в плечах, и лицо его стало светло, а в глазах отражалось что-то несвойственное тому миру, к которому так привык Предназначенный.
- Поднимайся,- скомандовал Зед. – Идем.
- Куда? Я никуда с тобой не пойду, - в голосе Предназначенного были страх и истерические нотки каприза, кричащего: «Помогите мне! Я не хочу идти вслед за покойником! Я хочу обратно домой, вы, сволочи, как вы смеете!»
Сильный удар в лицо, взорвавшийся как бомба, пригвоздил его к камням, и неожиданно цепкая и сильная рука перевернула его, уткнув мордой в песок.
- Ах, не пойдешь?! – зло и радостно зашипел ему Зед на ухо, закручивая руку за спину и коленом прижимая голову Предназначенного к дороге так, что тот вскрикнул. - А куда ты, гад, денешься, а? Ну, куда ты, чмо, денешься?!
От сильных тычков в спину перехватило дыхание, злой колючий песок набился в расквашенный сплющенный рот, тысячами иголок впился в щеку, налип на губы.
- За что? – сквозь кашель просипел Предназначенный. Колено Зеда, сминая ухо, вырывая волосы, раздавливая череп, сильнее впилось в несчастную голову так, что из глаз хлынули слезы, и Предназначенный заорал на всю пустыню – испустил жалкий затравленный вопль, стыдный и беспомощный.
- И ты еще спрашиваешь, черт, - тонкий собачий скулеж жертвы, похоже, лишь сильнее распалил ярость Зеда, и он ткнул Предназначенного еще разок. – А за сестру, лох несчастный – получи, получи!
Предназначенный взвыл, как раненный мамонт – и тут же получил пинка под зад, отбросившего его с дороги. Зед, злой, реализовавший свою первую ярость и, как обычно, убитый её ядом, тяжело шлепнулся на зад и спрятал лицо в ладонях. Предназначенный снова услыхал его мысли – так, словно кто-то говорил ему их на ухо, - о том, что сестра полная дура, раз полюбила такое дерьмо, и что её очень жаль – слово «жаль» было полно глубокой боли и сострадания, гораздо более выразительных, тоскливых и пронзительных, чем это можно было бы выразить словами. Она там одна, нет у неё защитника, говорило его любящее сердце брата, и натерпелась она уже порядочно, а еще он сильно о ней скучает, очень сильно, и она по нему – их немногие встречи наполнены невыплаканными слезами и нежностью, и как они драгоценны..!
Предназначенный почуял слабость как акула – кровь, полученные побои разбудили в нем самую поганую злость, садистскую злость сильного.
- Ну, ты сейчас получишь, сопляк, - растирая исцарапанной ладонью грязные слюни по красной потной злой морде, прошипел он. – Ты у меня…
Его бросок был остановлен на полпути – мотнув головой, он нелепо взмахнул руками, подняв тучи песка; гася инерцию, тело выгнулось назад, и он рухнул на спину, видя только одну вещь во всем мире – конец клинка, нацеленного ему в лицо. Как и когда Зед умудрился взять его, Предназначенный заметить не успел. Зед сидел прямо, держа меч правой рукой, и на лице его боролись желание сию же минуту оттяпать наглую башку к чертовой матери и разумный довод, что этого делать не надо. Это в кино все красиво – герой угрожающе строит многозначительные рожи и стреляет глазками; жизнь не так красива, как кино, зато куда как выразительнее – от перекошенной злобой физиономии Зеда Предназначенный задом наперед рванул с такой скоростью, что любой пустынный тарантул позавидовал бы.
- Ну ты че, гад, - зашипел Зед, ткнув мечом в сторону побледневшего Предназначенного, - ты че, еще хочешь?! Ты сейчас заработаешь, ты понял или нет?! Сиди и не рыпайся, черт!
- Ты… - трясущимися губами выдохнул Предназначенный, отползая подальше. – Ты же, сволочь, как ты смеешь…
- А смею, - издеваясь, ответил Зед. – Есть такое право у …усопших – ждать обидчиков и мстить. Много чеченцев настрелял на войне? Так они все здесь, ждут тебя, голубчика… да не ссы, нифига они тебе не сделают!
- Почему?
- Потому что ты еще не умер.
…Потом они шли – долго, по нескончаемой прямой дороге, и грустная песенка Мадонны витала над их головами. Кинуться на Зеда еще раз Предназначенный не осмелился, несмотря на то, что тот шагал впереди него, обернувшись к нему спиной, и меч, так напугавший предназначенного, прятался в ножнах. Но Предназначенный с одного раза усвоил несложный урок – здесь Зед сильнее, и здесь он имеет право обидеть его, Предназначенного, потому что тот в своем мире сам избрал такое право – обидеть Зеда, просто так, развлекаясь.
- А то! – хымкнул Зед, угадав его мысли. Обернувшись к нему, Зед улыбался до ушей. – Мир – это равновесие. Там ты меня, здесь я тебя, все по справедливости.
- Это кто же придумал такую справедливость, - буркнул Предназначенный, вспомнив о жестком колене, упершемся ему в ухо. – Злопамятные нытики и неудачники?
Зед снова усмехнулся, карие глаза стали злыми щелочками.
- А что, трусливые подонки, не желающие платить за свои гадости, против? Сами люди и придумали, - язвительно ответил он. – Ты желаешь набить морду обидчику? Вот здесь сбываются мечты. Это не тот мир, который загробный, это место называется Чаша Равновесия. Здесь те, кто взыскует к справедливости – ты ведь взыскуешь?
- Да вроде нет…
- Как нет? – удивился Зед. – А кто в истерике бегал по городу, искал какой-то выход, умолял людей помочь? Ну, вспомнил? Жизнь кончена, легче умереть, все хочу вернуть и переделать – не так, чтоли? Ты здесь за этим.
Лицо Предназначенного прояснилось.
- Я могу отомстить? – спросил он.
- Кому? – сурово спросил Зед. – И за что? За свое интересное поведение? Ты как следует подумай, прежде чем сделать. Тут шанс один. Не переживай, у тебя много времени, чтобы разобраться, что же тебе надо-то на самом деле.
- А ты? Ты-то тут почему?
Зед нахмурил брови.
- У меня тоже есть кое к кому вопросы, - он ухмыльнулся недобро, наверное, вспомнил папашу – тот попал сюда нечаянно, во сне. Долго лопотал что-то, жаловался, матюгался, и от его гнилой пьяной радости Зеда едва не вырвало. «Мы ей, сучке, покажем, правда? Вдвоем мы её так…» - имелась ввиду сестра, которую этот алкаш травил уже больше года, и которую Зеду было очень жаль – она ведь часто попадала сюда, в этот мир, бледная и молчаливая, и Зед видел её распухшие от слез глаза. При встречах она не жаловалась, нет. Её хватало лишь на плач и мольбы забрать её скорее. Этого он сделать не мог, не имел права. Не мог он и заставить отца думать и поступать по другому, не мог научить его любить и заботиться о дочери, не мог объяснить, что ей нужны забота, понимание да и еще много чего…Это все были слова, хорошие, добрые слова, которые дошли бы до души, но души-то и не было! Отец давно пропил последние мозги, и дочери он не видел – он видел сволочь, которая не подчиняется, которая восстает и перечит ему, отцу, хозяину квартиры («Ты пойми, она там кто? Никто; говно! А я хозяин…»), и эту гадину нужно уничтожить. Слушая эту гнусь, Зед вынул из кармана какую-то безделушку и калил её на костре, глядя, как пламя слизывает с её завитков грязь…
Пересказывая последнюю их ссору, отец красочно расписывал, как она послала его на три известных буквы, обозвала гандоном, и требовал от Зеда наказать её… Отец всем так говорил; искал поддержки! Зед молчал; он знал, что отец все переврал, что это он сам, пьяный, матюгался и посылал, все это вывалил на дочь и обещал вдобавок набить морду стерве, если она еще раз ...! А ссору-то, к слову сказать, он тоже сам затеял. Пьяный и злой…
.
Господи, какая грязь!
Вынуть, вычистить все это из души отца Зед не мог; ни один человек не властен над душой другого. Но Зед мог заставить его замолчать.
- А теперь слушай меня, - эту часть своего страшного сна папаша, наверное, никогда не забудет. Зед, моментально превратился в медведя и навалился на него тяжкой тушей, прижав его к земле так, чтобы было видно его лицо, освещенное костром. – Прекрати мне врать! Я все это знаю и видел, как оно было на самом деле, - папаша задушено закашлялся, придавленный все тем же коленом. – И если ты, говнюк, думаешь, что я буду впрягаться за тебя, ты ошибаешься. Ты мне противен, ты и в самом деле не мужик, ты – тряпка! Ты ничерта не сделал для дочери, а теперь имеешь наглость поливать её грязью, ты, мразь, гад! А был бы рядом я – и мне бы плеснул пару ушатов помоев, а?! – Зед завелся, и уже не помня сам себя, разжал рот перепуганному папаше. – Я научу тебя уважать женщин и держать свой поганый рот на замке!
Эту раскаленную безделушку он вбил в разинутую пасть, и вопль огласил долину.
- Чтобы я больше не видел и не слышал тебя! – кричал Зед, топая ногами. – Я все, все твои мысли наперечет знаю! И меня от них тошнит, ты, грязная свинья!
Папаша с ревом проснулся – его язык распух и боле, словно обожженный.
- Нужно слишком весомое желание, чтобы взыскать к справедливости… и быть хотя бы немного правым, чтобы получить желаемое, - вслед своим уходящим мыслям произнес Зед.
- Так я, значит, хоть немного, но прав? – с надеждой спросил Предназначенный. Зед пожал плечами:
- А я почем знаю? Тут, понимаешь, великие силы не вмешиваются в наши дела. Они лишь сводят вместе истца и ответчика, ответчика и исполнителя…
- Как ты с отцом? – переспросил Предназначенный. Зед недовольно покосился на него:
- Ого! Да ты Чтец; а я-то думаю, что за странное чувство – а это ты в башке роешься, мысли читаешь! Ну, в общем, да, - он истец, а я исполнитель. Но…он был не прав, да еще и пытался заставить меня сделать то, чего он не мог – убить. Он на самом деле желал зла, очень большого зла и высшие силы тут ни при чем, исполнитель сам решает, на чьей стороне ему выступить.
- То есть, - не унимался Предназначенный, - ты мог бы и убить?
Зед ухмыльнулся:
- Конечно. Я мог бы забрать её сюда. Только ты забываешь одну вещь: родившийся человек запоминает все, и всех в своей жизни, и здесь он их вспомнит и узнает, а значит – отомстит. Думаешь, она бы меня по головке погладила, если б я притащил её сюда? Ведь тогда бы она умерла там. А там у неё муж и сын. Ведь в смерти самое страшное – разлука, надолго, возможно, навсегда; сейчас ты в этом мире, потом в другом… своих можно и не дождаться.
Зед помрачнел, глянул на суровое солнце, белым кругом катящееся по небу.
- Знаешь, здесь все немного по-другому, - неожиданно доброжелательно заявил он. – Здесь, конечно, тоже можно умереть, и убить, но убивают тут редко… и по-настоящему.
- Это как?
Зед ответил не сразу; носком сапога он зачем-то поколупал камень, плохо держащийся в общей кладке, тонкой рукой тронул рукоять меча…
- Здесь боятся убийства. Боятся, потому что знают, что будет дальше.
- Дальше?! Есть и дальше?!
- И дальше, и дальше далекого. Вот убил человек на земле другого человека, вытер нож об одежду убитого, труп закопал, место забыл. Вроде бы и не боится, вроде, все сошло с рук. Никто не знает, вообще ничего не грозит! Или еще лучше – некому вступиться за убитого… Кажется – некому, кажется – не знает. Но один человек все же знает – сам убитый.
Зед помолчал, недобро глядя на Предназначенного.
- Я однажды видел, как отряд русских пацанов – да там не только русские были, но это не важно, - лет в восемнадцать – девятнадцать погибших в чеченскую войну, поймали боевика, «орла горного», - последние два слова Зед произнес с резким акцентом, издеваясь, - того, кто отправил их сюда. Он был такой гордый, весь такой правильный, обзывал их когда-то русскими собаками. Он ведь думал, что это конец, когда их убивал. Но это было самое начало.
Зед снова замолчал; лицо его исказилось от ярости, он до боли сжал кулаки, до хруста…
- Это там не страшно убивать. Воткнул нож в горло, пнул в грязь, и он умер как свинья, как баран, со связанными руками. Но тут! Тут он встретил их лицом к лицу, - Зед злорадно захохотал, - думал, что идет в рай к Аллаху, и встретил их всех – он-то уже постарел, а они только-только в силу вошли, здоровые такие… Все, кому он раздробил лицо, отстрелил яйца, сжег, заморил голодом, издевался… Они гнали его, как оленя, как волка, многие мили, он убегал, задыхаясь, обоссываясь от ужаса, а кольцо вокруг него все сжималось. Под конец охоты он спотыкался о каждый камешек, о каждый бугорок, весь песок был полит его потом, а они уже не бежали – просто шли, молча шли за ним, все ближе и ближе. Он вспомнил их всех, каждого в лицо, и вот эти лица окружают его, и он знает, он видит, что они помнят, что он с ними сделал. Но теперь-то руки у них развязаны, и их много. Он визжал, как собака, он ползал обнимал их колени, захлебываясь своим визгом, что-то объяснял им. Они слушали его долго и молча… а потом убили его. Они убивали его долго, они резали его на куски, рвали в клочья, он умирал медленно, ора дня два-три, не помню уж. Но и это не конец. Ведь они пойдут за ним следом, из мира в мир, и как бы далеко он не ушел, они будут гнать его везде, и везде узнают его, и везде будут помнить, что он с ними сделал, и чего лишил – может, навсегда лишил возможности увидеть мать, родных и любимых. И эта месть - навсегда, смерть за смертью, пока не насытятся его ужасом… Еще вчера он был сильнее, видел их слезы, страх, слышал их мольбы и издевался, а сегодня… даже если б ему и удалось поодиночке поубивать их еще раз – они дождались бы его и там, и они уже знают его и не забудут, и все равно будут охотиться на него, всегда, и где-нибудь все же поймают и прищучат… если, конечно, не договорятся о примирении и прощении, что навряд ли. Прецедентов не было.
- Господи, какой кошмар! Но должен же быть какой-то выход?
- Конечно, - насмешливо ответил Зед. - «Не убий» - слыхал?
- Но подожди – убив его, они ведь тоже убьют? И он тоже будет знать?
- А ты сообразительный, - хымкнул Зед. – Конечно. Они оба – противники, - будут знать. Везде. И, возможно, будут встречаться один на один много раз. Но русских больше, они моложе и сильнее, да и кое-чему научились и здесь, и там. Особенно – здесь. Шансов у них больше. Дальше продолжать?
- Значит, они всегда будут побеждать? Докажи!
- Ну, как мне тебе это доказать? Созвать, чтоли, твоих кредиторов? Хочешь узнать – проверь, но только я тебя предупреждал.
- Но бывает же такое, что человек действует по чьему-то приказу. Есть же тот, главный, ну я не знаю, организатор.
- Типо кто начинает войны, спонсирует боевиков, посылает всех в бой, а сам сидит и вроде никого и не убивает? – уточнил Зед. – А это и не люди вовсе, это хаккараны – демоны такие, тут выглядят как собаки или волки; у вас там вроде люди как люди. Такая сволочь и придумывает все это… ей и деньги-то не нужны, она – абсолютное зло, питается страхами и страданиями людей, пудрит им мозги. Хаккараны набирают глупых баранов себе в воины, сильных и смелых глупых баранов, абсолютно запудривают их итак не очень умные головы какими-то выдуманными идеалами (смерть за Ислам! Жги ведьм! Отвоюем Гроб Господень!), обещанием больших денег, вселяют в них свою ненависть, свою часть поганой души – подлой, гадкой, безобразной, тварной… В общем, только тупой баран поверит хаккарану, что убивая он делает добро. Очищает землю от неверных, или деньги зарабатывает, уничтожает злобных ведьм, или прекращает страдания Господа, чей гроб почему-то оказался в землях неверных, ну, или еще что. Барана ждет не Рай, Аллах и семьдесят девственниц – что хорошего сделал злой баран, чтобы Аллах его ждал и был ему рад?! – а разъяренные, растерзанные им же люди, а хитрый хаккаран сидит там – он огребает больше всех денег, он недосягаем и неуязвим, и есть много других баранов, если одного вдруг убьют. Не знаю, как сказать, как выразить… Словом, башку свою надо включать, хоть иногда, чтобы не попасть на удочку хаккарану и не оказаться пушечным мясом. Ну, пусть ты не убил – а скольких покалечил, наиздевался, скольким поломал жизнь за деньги, обещанные демоном? Так вот они все тут, ждут голубчика! И не думаю, чтобы они простили.
- А сам хаккаран? Он, получается, так и останется не причем? – не унимался Предназначенный. Зед зло дернулся:
- Все, отстань! Увидишь здесь хаккарана - можешь убить его, и ничего тебе не будет, здесь он не человек. Отвали!
- Значит, в следующей жизни, - не отставал Предназначенный (в голосе его проскользнули язвительные нотки), - я буду в праве отомстить тебе?
- Так же, как и сейчас – давай, мсти. Только за что? И чего не мстишь, раз хочется? Не можешь? Боишься? Вот и там тоже ничего у тебя не выйдет, ничего не изменится. Там я не стану тем наивным дураком, которого легко обмануть, надуть и отлупить в итоге, как тебе того хотелось бы. Там я тебя буду обходить десятой стороной. Но, в принципе, можем и подраться, если тебе станет легче – но легче тебе не станет. Ты не меня хочешь побить, ты хочешь просто заткнуть рот, который говорит тебе о том, что ты и так знаешь – о том, что ты подлец, а слушать этого не хочется, ведь так? А если я тебя покалечу? Милиция не примчится тебя спасать – здесь нет судей, закона, прописанного в книжке. Здесь закон – знание, знание того, что однажды ты попадешь во власть того, кого обидел, и он уж не упустит своего шанса. Это не жестоко и не хорошо, это – справедливо, и люди сами решают, когда и как и кого наказать, люди, а не Бог. Бог простит, люди – никогда. Так что не Бога надо умолять, а у людей прощения вымаливать.
***************************
Утро началось с очередной банки кефира – точнее, когда проснулся Предназначенный, Зед уже выскребал ложкой остатки из банки. В воздухе помимо кислого молочного плавал аппетитный чесночный запах, а на одноразовой пластмассовой тарелочке лежали обглоданные куриные кости. Предназначенный сглотнул слюну, но Зед и ухом не повел, и делиться своей трапезой не собирался.
- Посидишь здесь, - распорядился он, - я кое за кем схожу… Тебе туда нельзя, куда я пойду. Сиди тихо и никуда не уходи, и ничего с тобой не сделается.
Он встал – светлый кварцевый песок посыпался как звезды, - и просто ушел в сторону. Минута – и он растворился в серой равнине. Никого. Пустота – только грустная песенка Мадонны, повторяющей «You,ll see» , назойливо крутилась где-то вдалеке. «Now go away» - нет, это уже другая песенка… словно кто-то, наверное, очень грустный (или пьяный) снова и снова ставит одну и ту же кассету и слушает попеременно эти две песенки, и в душе у него такая же пустыня, голая и жуткая, и ни единого человека на горизонте.
Сначала он подумал, что возвращается Зед – на дороге, очень далеко двигалось черное пятнышко. То, что Зед явился с другой стороны, не смутило Предназначенного. Здесь, как он понял, оспариваются не только общепринятые законы, но и кое-какие из природных. Кроме того, он утратил чувство времени, и это гнетущее непонимание – прошло ли много, час, или всего пара минут, - жутко давило на разум. Еще не начав беспокоиться (ведь Зед, казалось, ушел только что), он уже думал, что сидит здесь века, и ничто не меняется, и никто не придет…
Тем временем пятно приближалось, обретало какие-то очертания, и, к своему удивлению, он понял, что к нему приближается длинный черный лимузин, а может…
Да, это был лимузин, и, проехав мимо, он притащил с собой город, - бесплодные серые поля вокруг заполнились домами, а напротив Предназначенного на обочине дороги встал ларек - обычный ларек с сигаретами, пивом, лимонадом и «Орбитом». Шуи, гам, звуки работающих моторов и скотский смех пьяных; но Предназначенный был рад и этому – люди! Он не один!
Они напоминали цыган – так же приехали из ниоткуда итак же разбили свой табор. Снова появился лимузин, черный и шикарный, и открылась дверца. Почему-то Предназначенный не боялся, да и вообще никаких мыслей в его голове не было, и он шагнул в эту дверцу.
Оказался он в комнате – длинной, узкой и маленькой. Кто-то объяснил ему, что теперь это его жилье, больше ему ничего не понадобится. «Если захочешь там, ну, поесть или попить – иди, короче, туда, - объясняющий, какой-то незапоминающийся тип, сильно ударил в стену кулаком (кажется, она была фанерная, очень тонкая, и из-за неё слышались голоса, ругались мужчина и раздраженная молодая женщина).- Редька, замолчи!»
Редька что-то зло ответила; за другой стеной тоже был какой-то шум, словно в коммуналке, и все это почему-то плавно и несильно покачивалось.
«Поехали, - понял Предназначенный. – Дурдом какой-то!»
Он огляделся; в комнате, кажется, не было вообще никаких вещей, лишь темный шкаф притаился в углу, да узкая серая грязная кровать у стены, за которой ругалась Регина; что еще надо? Погулял – пришел – упал – уснул. Вот, значит, как.
Жизнь здесь била ключом – может, каждый в этой странной картонной коммуналке тоже ощущал странное отсутствие времени и в ожидании конца торопился сделать все; а может, это жизнь тянулась бесконечно долго и всегда была такой – но так или иначе, а Предназначенный вдруг обнаружил, что сам уже стучит в тонкую стенку и сам переругивается невидимой Региной, обзывая её Редькой, и даже знает, как она выглядит, словно знаком с ней сто лет.
Потом он вышел их своей комнатушки и оказался, к своему удивлению, в очень приличном зале, большом, светлом, модно мебелированном, но таком же узком и длинном. Люди из коммуналок оказались на удивление красиво и опрятно одетыми. Они чинненнько сидели на плетеных старинных стульях и вели светские беседы – голоса монотонно и вежливо жужжали под белоснежным, залитым светом потолком.
- Это комната для дам, пройдите дальше, - вежливо сказали ему.
В следующем зале он тоже уселся на такое же плетеное креслице, стоящее под каким-то экзотическим деревом в кадке. Зеленые кожистые листья очень эффектно смотрелись на общем черно-белом фоне.
Напротив него оказалась девушка - знаете, есть такие, неопределенного пола, в старых джинсах за триста рублей, уродливо подчеркивающих тучность фигуры, с очками на маленьком злом носишке, со ртом-щелью и мышиного цвета челкой, спадающей на очки. У них злые внимательные глазки и свой взгляд на жизнь; этакий «синий чулок», все знает, и все знает лучше других.
Словно читая его мысли, она каким-то обвиняющим тоном произнесла:
- Между прочим, при помощи очень простого теста можно составить точное представление о личности… Вы, конечно, гений?
Вопрос был произнесен скорее как утверждение, и такая чудовищная лесть от этой злой умной очкастой девчонки так подкупала, что он с готовностью, словно у него берут интервью, улыбнулся в невидимую, воображаемую камеру, и произнес, сложив ручки на коленях:
- Ну, разумеется.
Дальше последовал ряд вопросов о каких-то датах и исторических деятелях, притом в половине случаев он был уверен, что таких дат и деятелей в истории не было, точнее… Нет, она ничего не придумывала, не ловила его и не устраивала экзамен, и ему не было стыдно, что он почти ничего не знает. Он же гений, – а гением он был в чем-то другом, не в истории… тем более, что спрашивала она об истории какого-то другого мира, другой реальности – теперь Предназначенный точно знал, что миров много.
И тут до него дошло, что он подробно рассказал о себе все, вплоть до хобби – «а я еще крестиком вышивать умею». И пришла тоска, потому что никто его уже не слушал, о нем узнали главное, а его крестики больше никого не интересовали, как слишком мелкая подробность.
Впервые он ощутил беспокойство. А что, собственно, это за место? Что здесь происходит и зачем кому-то так подробно о нем нужно все узнавать? Какой смысл этих сборищ, этих гулянок? Зачем люди вокруг веселятся, пьют какие-то напитки, предлагают друг другу? Он заметался по залам, но везде было одно и тоже: люди, праздник, угощение и странные интервью. Еще одна дверь – и он оказался в своей комнатушке без окон, и за стеной было непривычно тихо.
Где Регина?!
Он оказался в комнатке и оказался в городе. Вот дорога из камня, вот ларек, вот большая лужа, подернувшаяся льдом... Группа людей – не видно было мужчин или женщин, - орали, гоготали и швырялись камнями в эту лужу; они не были пьяны, и тем страннее было их веселье. Предназначенный присмотрелся - и волосы встали дыбом на его голове. Посреди лужи, на деревянных шатких мостках стояла лохматая большая собака, прижав трусливо уши. Но её голова, её лицо!!! Это было лицо женщины, она орала и плакала; Предназначенный мог поклясться, что видел её в зале, где ей улыбались и предлагали шампанского. Теперь же эти люди, что были с ней знакомы, они знали её, не могли не знать, развлекались тем, что забивали её до смерти камнями.
Им не было её жаль; они не испытывали садистского удовольствия от своего занятия; просто так должно было быть пока они люди, а она уже собака. Следующим мог быть любой из них, и при том сию же минуту; но никто об этом не думал – никто вообще не думал. Скотское стадо просто жило и развлекалось, не обращая внимания на ужас своей жертвы; человеческие чувства давались здесь лишь на короткое время – когда приходила очередь быть собакой…
Знание об этом привело Предназначенного в ужас; среди них он один понял, что может прямо сейчас стать собакой, и он рванул прочь, прочь от этой толпы, словно шерсть уже пробивалась на его коже; вопль его несся впереди него, но никому, казалось, и дела не было до того, отчего один из них так орет.
- Я – один из них?! Я – один из них!!! Я не хочу быть одним из них!
Вот зачем у него так подробно узнавали «все о его личности» - чтобы записать в «одни из них»!!!
Присутствие людей приводило его в ужас – на каждом шагу он замечал то, что не видел раньше: вон женщина побежала в сторону, споткнулась и упала, и тут же несколько мужчин рванули к ней, но не за тем, чтобы поднять, и её единственный крик был грубо заткнут. Пришла и её очередь!
Как на грех, эти твари вдруг срочно захотели с ним поплотнее пообщаться, словно увидели его и признали за своего. Какие-то морды мелькали перед его глазами, кто-то что-то хотел ему рассказать, куда-то позвать; он отбивался, запутываясь в пестрой толпе, его швыряло из стороны в сторону, и в страшном дыхании этой жизни его крик не был слышен:
- Нет! Я не хочу!
Как он попал в свою комнатку – он не помнил. Теперь ему были понятны и эта убогость, и эта грязь – ведь здесь не долго ждут своей очереди. Захлопнув в истерике дверь, он в ужасе понял, что не знает, в какую сторону поворачивается замок, и не смог закрыть на второй оборот, боясь, что откроется, и вся эта толпа ввалится к нему. Впервые он вообще так боялся – нет, не побоев и смерти, - он боялся оставаться с людьми.
Вдруг обнаружилось, что в его комнатке, в крохотном картонном ящике без окон, сделанном на скорую руку, целых три двери, и он запер лишь одну. В другую, между шкафом и кроватью, начал стучать сосед и хрупкая стена тряслась от ударов. «Слышишь, ты дома? Эй, сосед!» - гудело за стеной, и хотелось заорать – «а где Регина?! Что ты сделал с ней – это ведь ты сделал, когда пришла её очередь?!»
В противоположной стене дверь была не заперта, и две девушки в розовых платьицах заглядывали, недоумевая – отчего у него такой дикий отчаянный вид. С размаху навалился он на дверь, вышибая, выталкивая розовую парочку, но сил взрослого мужчины не хватило, чтобы справиться с хрупкими на вид созданиями. Дверь отчаянно не закрывалась, и то ли воспаленное воображение, то ли и в самом деле это было, но казалось ему, что чей-то палец, забравшись в замочную скважину, стал мерзким и липким, как язык хамелеона, и этот розовый мясистый гибкий язык, влажно блестя, настойчиво и до жути целеустремленно искал его.
Ужас, всепоглощающий ужас затопил каморку, со всех сторон осаждаемую жуткими тварями, и Предназначенный не мог ничего сделать кроме как сдерживать дверь, которая упорно не закрывалась..!
- С ума сошел!!! – на дверь мощно навалился Зед, и дверь под его плечом захлопнулась. Его злое лицо показалось Предназначенному странным как Чарли Чаплин в фильме ужасов. – Я сказал – никуда… А ну, живо наверх!
Потолок, вспоротый мечом Зеда, скрипел как консервная банка, и еще больше довершая это сходство на ветру хлопал люк, весь в зазубринах, вырубленный Зедом на скорую руку. В жуткую коробку с холодным любопытством заглядывало бледное солнце.
- Давай наверх!!! – заорал взбешенный Зед еще раз, перекрывая все эти стоны, хохот, рев, мычание… Сильные руки подкинули Предназначенного к потолку, он ухватился за зазубренный жестяной край, и…
…скатился с крыши лимузина. Вслед за ним в песок сиганул и Зед, размахивая своим мечом. Кувыркнувшись пару раз, он громко и зло выругался.
- Я же говорил, - зло проорал он, - ну, кому я говорил – сиди на месте?! Какого… ты полез туда, урод?!
Лимузин, как ни в чем не бывало, скрылся за поворотом; жестяной люк скрежетал и хлопал на ветру.
- Что это за дурдом? – Предназначенный, наконец, смог перестать орать; черный лимузин увез с собой его страх. – Что это было?
- Почему – дурдом? – искренне удивился Зед, поднимаясь и отряхиваясь, оглядывая свой костюм. - Нормальный ад. Обычный.
- То есть...?
- Ну, натуральный ад. А ты думал – черти со сковородой? Ха! Я же говорил – люди сами справляются… Вот блин, сломал застежку из-за тебя! Кому говорил – сиди, сиди на месте! Зачем тебя поперло в ад?! Ну, что за человек такой, вообще нельзя одного оставить. Как тебя угораздило вызвать их?
- Я их вызвал?!
- Ну не я же! – Зед смачно, нецензурно выругался, обнаружив еще какую-то сломанную загогулину и зверски отодрал её. – Вот и возись с тобой… Ну, чего расселся? Кому я Провидца привел, себе чтоли?
Только сейчас Предназначенный увидел, заметил, что немного в стороне от них стоит – кажется, это была девушка, - очень странная личность. Образ её сотни раз незаметно менялся; джинсы пестрели многочисленными дырами с лохматыми краями, богатыми стразами и трогательными мордашками Микки Мауса одновременно и по очереди. Какой-то неприметный топик сменялся футболками, куртками…с прически то свисали тонкие длинные коски, то агрессивно топорщились разноцветные пряди. Неизменно было лишь лицо – тонкое, белое, очень ровное, с безжизненно-спокойными глазами и ртом, какое-то отталкивающе-вялое, с орлиным носом, тонкими и большим рубильником. Почти точная копия его жены, подумал вдруг Предназначенный удивленно.
- Ты не сам сюда пришел, - вдруг произнесла «жена» (и голос у неё точно такой же – вычищенный, гладкий, до омерзения правильный… какой-то безликий, словно она читает научный скучный доклад),- тебя сюда послала она… постигнуть предназначение.
И замолчала; Зед тупо смотрел на неё, ожидая продолжения разговора.
- И это все? – невежливо осведомился он у неё через весьма продолжительную паузу. Она неопределенно дернула тонким плечиком:
- А что бы ты хотел услышать? Ты – Проводник; он – Предназначенный, Отказавшийся. Никогда тебе не быть с ней, и ты должен заплатить. Все.
- А-а… - протянул Предназначенный. – А как бы не платить?
Что-то ему подсказывало, что оплата может быть очень неприятной.
Она снова пожала плечами:
- Ну-у… теоретически это возможно – если ты найдешь Книгу Судеб и… ну, изменишь там запись о Предназначенности, или что-то допишешь. Но практически этого почти никто и никогда не делал. Книга – у Слепого Пророка. Только он может указать нужную страницу.
- Какие тонкости, - с уважением произнес Зед, разглядывая свои ногти. На лице его читалось абсолютное спокойствие и безразличие.
- Куда идти-то? – спросил Предназначенный, но вопрос был обращен в пустоту; предсказательницы уже не было на прежнем месте. Да и вообще нигде не было в поле зрения. Он обернулся к Зеду, но тот лишь пожал плечами:
- А я откуда знаю? Не иначе как к Слепому Пророку.