Посвящается Гале
Если бы ты знала, как давно я хочу рассказать...
Рассказать о том дне, о той ранней рани, о сияющем летним солнцем дымно-голубом воздухе за городом.
Я поднялся почти на рассвете, когда леса за полем под громадным небом еще таились в туманах... Я был совершенно один под этим небом и все в мире еще спало, даже петухи не кричали в деревне, было около четырех утра. И этот мир утренней воскресной тишины был так чист, так покоен в полупрозрачности светлых горизонтов... На всем лежала роса, и от мельчайших водных частиц трава еще стояла блеклой и матовой, еще не засверкала каплями. Я тихо шел по траве под еще низким солнцем, и ноги намокали, оставляя позади темно-зеленый след...
Наверно я забыл бы это утро, как забыл их множество.
Но э т о м у суждено было остаться и, умирая, я вспомню его, наверно, – быть может, вспомню и т а м.
Я брел к дороге, сбегавшей краем поля вниз к узенькой речке, невидной с высоты за густыми ракитами. Там, в траве у дороги, тоже матовый от росы, как трава, стоял "жигуленок" как бы защитного, оливкового оттенка. Наша коробочка на колесах, бортовой номер 40-72 ММД.
Я всунул ключ в дверной замок, повернул, за стеклом выскочила черная кнопка блокировки и дверь отворилась.
По тайному своему ритуалу, заклиная судьбу от дорожных бед, я положил ладонь на мокрый капот, испросил благословения свыше и сел за руль. Тишина была такая, что жалко было встормошить ее мотором, но – поворот ключа зажигания, негромкий отклик стартера и – сдержанный рокот и легкая дрожь...
Опустил рычаг ручного тормоза, чуть отдал сцепление, чуть прижал газ – под горку машина тронулась мягко, как бы сама, и с легким шелестом выкатила на грунтовку. Я съехал к речке, развернулся и, перебросив солнце из одного окошка в другое, медленно поехал на второй скорости обратно вверх – теперь поле было уже справа, крыши спящей деревни – слева, а впереди на холме в отдалении, главной вертикалью окрестностей, возникла маленькая красно-кирпичная церковка, вернее, остов ее, с растущими из полуразрушенного купола зелеными кустами.
Прекрасна святость Божьего утра!..
Твоя душа во все вникает с таким доверием, с такой благодарностью за новый свет нового дня, за эту чистоту и хрупкость вокруг, за бездонность еще бледной небесной голубизны, за первую трясогузку на дороге, перебегающую по колее, за неоглядность далей с высотки, когда так отчетливо ощутима во все стороны сходящая, круглящаяся шарообразность земли...
Ты едешь – один, без всякой цели, просто преодолеваешь пространство, осваиваешь еще какую-то мировую данность, касаешься всего глазами, вдыхаешь запахи, вбираешь ртом встречный ветер, обдувающий висок, и весь ты – ожидание, пристальность, весь – в нетерпении узнать и увидеть, соприкоснуться и ощутить, вобрать в судьбу еще нечто... неведомое пока.
Я ехал небыстро – я вообще не люблю быстрой езды, она мешает заметить, успеть вглядеться и рассмотреть, она разрывает твою связь с внешним жизнепорядком, и потому мой спидометр редко когда добирался до "90".
И вот – поворот и выезд на шоссе, на черно-синий бесконечный асфальтовый шлях, неутомимо поглощаемый зеленоватым капотом – в даль... в даль...
Мерный гуд, полет через призрачность утренней тишины, и сам ты подобен призраку, вдруг проносящемуся через недвижность и безлюдье, через какую-то огромную, страшной важности Мысль, растворенную вокруг.
Рука на черной пластмассе руля, за стеклом – сходящаяся нить черно-асфальтового пути, лесистая зелень по бокам, убегающая назад, столбы, еще крепко спящие деревни, поселки...
Боже! Какая полнота во всем и в тебе самом, как внятен и ясен этот неподвластный слову Смысл!..
Всякое утро – коли не в горе ты, не в болезни, не в отчаянии, не в тюрьме, не в плену – каждое утро есть п р а з д н и к. Праздник и дар.
Тебе вновь вручается до исхода дня и это солнце, и это небо, и ты сам – со своими мыслями и живой чувствующей душой, каждое утро есть новое рождение из небытия, возвращение из вечности в бесценную временность присутствия.
Минувшей ночью ты мог так и остаться там, в смутной мгле непостижимой сонной глубины – как на дне зачарованной реки... ты мог, закрыв глаза, уже не проснуться, но сила Божья поднимает тебя и впускает в жизнь, открывает пути, распахивает окна, обливает дождем или осыпает снегом, ты вступаешь во владение, в отношения, в игру случайных и неслучайных движений и сил, ты – снова живешь, каждый день снова и снова.
И проснувшись, ты улетаешь по шоссе в неизвестность, твоя машина легка и послушна, в сущности, ты в этот миг невероятно счастлив оттого, что просто сознаешь эту благость мгновения.
Я несся вперед, невольно прибавляя скорость, ничто не мешало мне, я ехал уже давно, но еще ни единой машины не промахнуло навстречу, казалось, я остался один на земле в это утро, без лиц, без голосов...
Одушевление сердца захватывало меня, захватывало всего, оно уже не могло быть внутри, оно рвалось вовне, и оттого я безотчетно все сильней вжимал тугую правую педаль, и красная стрелка за рулем все сильней заваливалась вправо, погуливая среди нулей...
Ветер слева уже рвал волосы, уже свистел, меня подхватил тревожный азарт скорости, но впереди начиналась деревенька, разрезанная надвое полосой шоссе, я сбросил газ, сбавил еще – уже мимо проносились палисаднички, штакетники, бревна у заборов, мелькали наличники, магазинчики сельпо, разноцветные кровли, деревца, жерди скворешен – все в восходящем еще невысоком солнце, предельно четкое, отточенное резкими тенями – как вдруг! – это было как вспышка, как вырванный из бездны запечатленный стоп-кадр...
За каким-то забором, средь незатейливой утвари у своего дома, у крыльца, посреди двора, никем не видимые на всем свете, стояли, обнявшись, мужчина и женщина... стояли так близко, так родно приникнув друг к другу, застывшие и сросшиеся в неразрывности, в неотделимости своей любви.
Не было ничего – лишь они двое.
На веки и веки слившиеся в п л о т ь е д и н у и замершие в недвижности объятий.
Муж и жена.
Это мелькнуло одним мгновением, долями секунды во вдруг открывшемся прорыве дворового пространства, за какой-то не то поленницей, не то сараюшкой – ударило и пронзило меня навсегда – ликом огромности счастья.
Будто задохнувшись, я пролетел по инерции еще сотню метров и резко остановился, будто упал в тишину, не мигая глядя перед собой и не видя ничего, ничего – кроме них.
Я знал: мне показали важнейшее, что есть в этой жизни на этой земле. Самое главное изо всего, что бывает и может быть.
Я постоял, подумал. И поехал дальше.
Был семьдесят восьмой год. Июль.
2 марта 1996 года