Это небывалое происшествие случилось в самый канун Рождества. По случаю праздника в доме должны были быть открыты и вымыты все окна и в каждой комнате зажжены свечи. Снизу, с кухни, наперегонки вверх по лестнице бежали и разбегались по всем комнатам запахи будущего рождественского ужина. Невероятные травяные благоуханья, принесённые кухаркой с мороза, тревожили обоняние и воображение, летели вверх с нижних этажей, но на самом повороте сталкивались с пахнувшими из кухни парами терпкого, пряного гусиного жира и куриного бульона. А чуть позже на подступах к самой лестнице, они, растворившись друг в друге, принимали повеявшие из отцовской пекарни, что была рядом, ароматы мятных и миндальных печений, и только потом весело и нахально врывались на верхние комнаты, стоило лишь фру Ульсен распахнуть дверь.
Именно в это время из окна и выглянула маленькая Хельга. Окна, которые ещё не успели умыть, сильно замёрзли, и вдобавок, были настолько крохотными и так сильно обросли причудливыми пушистыми узорами, что Хельге пришлось встать на самые носочки, только для того, чтобы дотянуться и посмотреть в них. Но всё, что смогла увидеть Хельга, это маленький треугольник мощёной улицы, на которую внезапно въехала тачка херра Томаса. В чёрной шляпе с зелёной лентой, в подвёрнутых сапогах и с красным платком на шее, он медленно толкал старенькую, деревянную тачку, набитую до самого верха сухими листьями и тёмной соломой. Но вот прошло совсем немного времени и тачка херра Томаса также быстро, как и появилась, исчезла из треугольника, правда, быть может, если окна не были так плотно заперты, Хельга непременно ещё долго могла бы слышать скрип колёс и дребезжащее их подпрыгивание. Как же всё-таки хотелось ей дотянуться получше до окошка, хоть одним глазком взглянуть на площадь, на экипажи, на торговые ряды, что выглядывали всегда из-за угла. Но сколько бы Хельга не тянулась и не дышала бы на окно, ей всё также был виден лишь серый треугольник широкой мостовой, рваные корзины, валяющиеся вместе с остальным уличным мусором и грязью, да голуби, что как маятник опускали свои головки вниз и тут же поднимали их обратно.
Хельга знала: на Рождество обязательно должны происходить самые невероятнейшие чудеса и волшебство. И когда ночью тихонько открывалась дверь в гостиную, где в черноте бледно-голубым пятном стояла большая рождественская ель, освещённая ночным светом из окна, то Хельга, аккуратно ступая по половицам, чтобы не разбудить никого в доме, видела, как по воздуху комнаты спешили и перегоняли друг друга смешные чёрные головастые человечки, звенели золотые колокольчики, тоненький перезвон которых, кроме Хельги не слышал никто больше. Печенье, оставленное для кого-то на столике возле камина было съедено, по крыше будто ходил кто-то, да так громко и так сильно, что снег оттуда непрекращая всё сыпал и сыпал вниз, и Хельга вновь слышала, как беззаботно чирикали колокольчики. «Как птички», - думала она. За окном, подгоняемый ветром, весело и озорно кружил искристый снег: снежинка…вот, совсем рядом, за окошком, глянь, если уследишь, а она уже ой как далеко, лишь подмигнёт лукаво, да и только. А утром, ах, а как славно утром, счастливой, умытой, розовощёкой, отведав все рождественские сладости и вновь заглянув во все подарки, выбежать на улицу и без устали бегать да скрипеть красными сапожонками по белому чистому снегу, жмуря глаза и ловя ртом снежинки.
… но сегодня…Хельга вновь подышала на окно… и вы…и вы, наверно, как и она, тоже заметили это… Снег…Да, да, именно так – снега за окном не было вовсе.
Хельга стояла неподвижно на носочках, о чём-то сильно раздумывала и вдруг быстро развернулась и выбежала из комнаты. В гостиной окна были куда больше хельгиных, от того-то здесь днём всегда было так светло. Но в этот раз Хельга этого даже и не заметила. Она с силой, какая только и могла быть у маленькой девочки, толкнула дверь и остановилась на пороге, удивлённая и разочаровавшаяся. Хельга ошиблась. Большая пушистая ель уже давно жила в доме Ульсенов. Почти неделю назад отец как всегда привёз её вечером и вот, в углу между окном и камином, она и приютилась до самого Рождества. Сегодня же ель, уже вчера как наряженная мамой, распустила свои огромные голубые лапы и довольная ждала праздника. Хельга робко подошла к окну и заглянула туда – ни одной снежинки, ни одного сугроба, ни санок, ни чёрных полосок от извозных карет и экипажей. Ничего не понимая, Хельга посмотрела на ель. Если бы папа всё-таки не принёс бы её, то было бы всё куда поправимее, но вот ель, вот она – и Хельга дотронулась до иголок пальчиком – а снега за окном всё нет.
Хельга никогда не видела, как появлялся снег. Но она знала, что он выпадал только тогда, когда отец наконец приносил в дом большущую пушистую ель, прислонял её к дверному косяку и, похлопав себя по тяжёлым рукавицам, молча поднимался в гостиную. Вечером Хельга, конечно же, крепко засыпала, а, когда утром открывала глаза, то мама, нежно причёсывая всё ещё сонную Хельгу у себя в спальне, тихо и ласково говорила: «Посмотри, как чудесно, сколько к Рождеству снега намело». И она подводила за руку Хельгу к окну, и та, задрав причесанную в две косички головку, следила за тем, как большими белыми кусками быстро летел вниз снег.
Хельга медленно наблюдала за тем, как шарик с серебреной бабочкой по середине чуть видно качался из стороны в сторону. Значит, ёлка совсем не чудесная, думала она, значит снег и вовсе не из-за нее падает. И она снова посмотрела в окно, потом на распахнутую дверь, потом снова на ель. То ли потому, что свет за окном был совсем серый, то ли потому, что ёлку в этот раз неправильно нарядили, но она вдруг показалась Хельге совсем обычной. Старые шары, вата внизу как снег, что бы нарочно обмануть Хельгу, конфеты, грубые на ощупь жёлтые ленты. Да ведь, каждый год она их видит. А тут ещё, когда Хельга выходила из гостиной, папа, затворяя дверь маминой спальни, будто совсем нарочно и сухо произнёс, видимо уже уходя и зачем-то добавляя к завершённому разговору: «…ты ведь знаешь, дорогая, чудес в жизни не бывает, и всё приходится делать только самому…».
…
Вечером Хельга сидела в тёмной комнате одна, на деревянном стуле, поджав ноги. На полу были разбросаны игрушки, несколько свечей мигали и колыхались огненными змейками по обеим сторонам стола. Ужин ещё не подавали. Фру Ульсен скорее всего отправилась на кухню, чтобы справится о нём, отец же наверняка задержался в пекарне. Ожидали гостей. Никого не было рядом, было темно, холодно и скучно. Хельге вспомнились волшебные колокольчики на прошлогодней ёлке, которые в этом году оказались даже совсем без язычков, вспомнились и прятки, поиски подарков под ёлкой и наряживание кукол, маленький чайный сервиз с принцессой и принцем на коне, вспомнился белый и на ощупь упругий снег, санки, Ула. Ведь всё было, как и сегодня, подарки, сервиз, куклы, но в этот раз весело от них отчего-то совсем не становилось. Хельга рассеяно смотрела в окно, думая, что если бы не было ни ёлки, ни подарков, то она бы и вовсе не заметила бы Рождества. И чем больше она смеялась и радовалась, искала чудес и волшебства, бегала посмотреть на ёлку, пела и притворялась счастливой, тем больше всё было уныло и не по-настоящему.
Потом Хельга долго смотрела на деревянную лестницу, уходившею далеко вниз и там исчезавшую совсем, будто её всю кто-то нарочно забросал сажей и замалевал краской. Было почти темно. Если дверь внизу зачем-то открывалась, то по ногам быстрой волной пробегал холод, но от него становилось только уютней и радостней. Сидеть на лестнице было совсем не скучно, здесь внизу кто-то постоянно бегал, хлопали двери в кухне и в отцовской пекарне, негромко и глухо билась друг об друга посуда, резво стучали ножи, звенели поварешки, торопливо велись разговоры. Здесь Рождество, казалось, можно было даже потрогать. Сама не заметив как, слезая вниз по ступеньке всё дальше и дальше, Хельга очутилась совсем под лестницей, там, где редко кто-то с верхних комнат задерживался подолгу. И место здесь было уж совсем особое. Станешь под лестницей – темно, а только ногу протяни, как тут же попадёшь в дрожащее пятно, повернёшься к двери – холодно, шагнёшь в темноту обратно, совсем жарко становится и будто душно даже. Хельга осторожно прошла под лестницей и встала в красное рябое пятно, что тут же радостно заплясало по башмачкам и платьицу. Хельга спряталась за косяк.
- А, здравствуйте маленькая фрёкен Хельга.
Кухарка Анна, вытирая руки об передник и добро, по-старушечьи, улыбаясь, подвела Хельгу к столу и посадила за него.
Не знаю уж, всех ли кухарок в доме Ульсенов звали Аннами или же Хельга просто-напросто не знала больше ни одну из них, но она была просто уверенна, что всех кухарок в мире зовут непременно Аннами, что у них у всех такое же, похожее на паутинку, морщинистое лицо, темно-зеленый передник и, что от всех них также пахнет морковью и пряным бульонам.
Кухня была маленькая, продолговатая, по углам совсем тёмная, с грязно-жёлтыми разводами света на столе, кувшинах и кастрюлях, на полу и лицах любопытных молодых кухарок, что весело глядели на Хельгу и суетливо переглядывались между собой, когда вдруг Анна начинала бойко, но по-доброму журить их за нерасторопность.
- давайте-ка фрёкен Хельга… поможете нам, - и Анна поставила перед ней большую миску с зеленью. А сама села поближе и тоже принялась перебирать траву.
-Вот так, глядите, отрываете вот эти листики и вот… - Анна придвинула ещё одну тарелку – …бросаете, а стручки да палочки, ну их, на стол и откладывайте, Эльза после уберёт.
Анна работала быстро, успевая изредка дать новые указания кухаркам, и ласково поглядывала на Хельгу.
Та же сначала робко, насупившись, посматривала с недоверием то на чашку с зеленью, то на Анну, то в сторону,… но вскоре всё же взяла пару веточек.
Сидели молча. Слышно было, как тяжело дышит Анна. Как стучит нож по деревянной дощечке. Как резко, но быстро стихая, кричит, сталкиваясь, посуда. Как мягко трётся картошка об тёрку.
Молодые кухарки тоже молчали. Анна строгая, сначала работа, а потом уж и разговорам воля.
По рукам, столу, чашке прыгали тени. Где-то наверху пробили часы.… Запахи дразнились и до того раззадоривали аппетит, что хотелось вздрагивать всем телом от удовольствия и уюта.
- Анна, -
- Да, фрёкен Хельга, - не поднимая глаза, ровно и спокойно ответила та
- Ведь завтра Рождество
- Да, фрёкен Хельга, так оно и есть, - снова не смотря на Хельгу, ответила Анна
- Тогда, отчего не выпал снег.
Анна пожала плечами.
- Я думала, это ёлка чудесная, а она… - и Хельга опустила голову, потом, нахмурившись, посмотрела в сторону, – раньше снег всегда шёл…
- Ну, Рождеству-то ещё время не пришло, фрёкен Хельга…может, что и успеет случиться.
- Тогда я подожду
- Нет, нет, фрёкен Хельга – Анна отодвинула чашку от себя и вытерла руки об передник, потом оправила его и покачала, поджав губы, головой, - так снега вам никогда не дождаться. Чудеса происходят, когда и вовсе их не ждёшь. Нет, я вам даже так скажу: какие же это чудеса, случись они, когда их ждут. Я вот думаю, что снега-то нет не потому, что ёлка совсем оказалась не волшебной или потому, что вы, фрёкен Хельга, плохо себя вели весь год, отказывались от обедов, а только то и дело таскали печенье из пекарни. Будь у чудес причины, были бы они тогда чудесами, фрёкен Хельга? Чудо на то и есть чудо, что всё равно случится, хорошо ли вы себя вели или плохо, волшебная ли ёлка стоит в большой зале или самая обыкновенная. А ежели нет чуда, значит время ему ещё не пришло. Вот как я думаю. А как придёт-то время, наметёт нам снега, ни одна телега не проедет.
- Кто же его нам наметёт?
- Старые люди толковали, что снег это пёрышки голубочка Божьего. Бабка же моя говаривала, будто снег – то есть пух, что из-под перины вылетает, когда Боженька ко сну зимнему приготовляется.
Бабке Анны Хельга всё же поверила больше. Она часто видела голубей, что прилетали на площадь и ворковали тревожно за окнами. Они были маленькими, серенькими, а снег белый и его много-много, откуда же у голубя столько перьев.
- Анна, почему же Боженька спать не ложится?
- Перину, видать, ему Матушка зашила, - рассмеялась молодая Эльза, что стояла поодаль, прям у входа и слушала Анну. – Боженька заснул, а пуху-то деться некуда. Теперь уж до следующей зимы и ждать нечего
- Болтай, болтай сорока, - отмахнулась Анна, - да не забудь и поработать, Эльза.
Эльза, совсем ещё молодая женщина, которую Хельга часто видела на верхних этажах, словно кружась в танце, подлетела к Анне, и, обняв ту сзади за плечи, кокетливо рассмеялась. Но потом, резким движением, как-то уж очень стремительно, будто что-то недоговорив, нырнула за почти вплотную приставленный к столу стул и с внимательным любопытством посмотрела на Анну:
- Анна, так ежели не ждать чуда, то не ровен час, его и пропустить можно.
- То-то и оно, Эльза, то-то и оно…
Она встала. Хельга посмотрела наверх: голова Анны исчезла где-то далеко в темноте, будто кто-то вдруг отсёк её, и только по грязному переднику жёлтыми тенями прыгал огонь. Вскоре и сама Анна скрылась в чёрном углу. Иногда на мгновенье выныривали Аннины руки, подол или лицо, но потом они снова поглощались и сливались с бесформенной чернотой. Оттуда доносился лишь её голос, да и то глухо и незнакомо. И даже не верилось, что это говорит сама Анна.
- Да, Эльза, чудо нельзя не проглядеть, нельзя не просмотреть – ежели раз просмотришь, никогда счастливым не будешь»
Хельга вспомнила грустные мамины глаза. Наверное, подумала она, и мама пропустила чудо.
- А ты, Анна, много ли чудес повидала?
- Всякое бывало, Эльза, всякое.
Анна, казалось, совсем не хотела больше разговаривать. Было поздно, скоро ужин, на кухне столько дел, разговорам совсем не место. Всё это время маленькая Хельга сидела и молча смотрела в тёмный угол. Если бы Хельге сказали, что снег не пошёл из-за чего-то, что могла бы она исправить, то Хельге было бы всё понятнее и проще, а вот теперь сиди и не знай, что же делать – и ждать нельзя и пропустить тоже. Так снег никогда не выпадет, как же она может его не ждать. И потом, когда уже Хельга, держась за мамину руку, поднималась по скрипучей и скучной лестнице на верхние этажи, она слушала шорох маминого платья, топот ног и ей всё чудилось, будто там внизу, под лестницей, где темно и загадочно, мерцает и роем кружится снег, отдаляющий её и от Анны, и от Эльзы, и от Рождества, и от тёмного угла и от блуждающих пятен огня на полу и стенах.
…
Хельга вновь сидела одна в комнате. Да ведь Хельге давно уже было пора спать. Ужин прошёл, но в доме ждали гостей, поэтому Хельге накрыли отдельно в комнатке, рядом с гостиной. В самой же гостиной уже поставили большой стол, покрытий белой скатертью, а теперь выставляли самые хорошие и старинные приборы, зажигали свечи, зачем-то закрывали тёмными задрапированными шторами ещё только днём умытые огромные окна. Прислуга с верхних этажей, шушукаясь, уже быстро бегала по комнатам, наверняка кто-то из гостей пожелает остаться на ночь, фру Ульсен будет очень не довольна, если всё не будет готово в срок.
Мама в тот вечер была очень озабоченной. Она всё куда-то спешила, кого-то подгоняла, причёска её немного сбилась, а когда ей всё-таки удавалось присесть, то красивый мамин профиль опускался вниз и будто замерзал на минуту. Но вот прошли мгновенья, и мама вновь бегает, суетится, проверяет, распоряжается, гулко отбивают дробь каблуки по полу и везде с разных концов чудится хлопот её платья. Вечером до ужина в гостиной собралась вся семья, наконец и папа пришёл из пекарни. Ах, как хорошо от него пахло всякий раз, когда он возвращался домой. Так пахнет печенье – печенье с вкусными белыми точечками и смешными дырочками, что так походит на забавные сморщенные рожицы лягушат. Когда Хельге позволяли на секундочку приоткрыть дверь на лестнице и спуститься по множеству косых ступенек в самый низ, то она видела своего отца в белом фартуке и в белом колпаке, стоящего где-то около печек или выставляющего большие подносы на витрины, которые на улице уже поджидало множество малышей, что тут же с криками бежали со всех сторон и со смехом толпились около двери и окон.
Но прошёл и ужин, пронеслись радостные поздравления и подарки, и вот Хельга уже в своей кроватки, одна, в тёмной комнате. По полу пробегали быстро и воровато бледные тени, вбегавшие из окна и тут же шмыгающие вдоль комнаты под кровать. Рядом на подушке сидела Кари, новая кукла, с большими глазами, открывающимися и закрывающимися, когда пожелает сама Хельга, в голубом с темными полосами на подоле платье и с белым кузовочком в нежной фарфоровой ручке, а на коленях у Хельги лежала уже совсем измятая и неуклюжая Эзра в шляпке с жёлтыми цветами и в темно-синем платье с белым воротничком. Хельга не знала, что ей делать. Спать совсем не хотелось, и поэтому она разглядывала темноту, желтоватую полоску света под дверью и медленно проводила глазами по деревянным щербинкам, которые чёрными нитками ровно проходили по полу и вдруг кем-то обрезались и исчезали в густой черноте. Мысленно перешагнув темноту, Хельга тут же попадала в жёлто-голубые квадратики лунного света, неровные и грязноватые, по которым можно было прыгать в классы на одной ножке. А по стенам и углам, куда лунный свет не мог добраться и где на тонких длинных подсвечниках горели и извивались свечи, которые мама всегда оставляла пока Хельга не уснёт, а потом бесшумно тушила их маленьким чёрненьким молоточком, висела тёплая пелена дрожащей темноты, разведённой и смешанной с бледносизыми и зеленовато-коричневыми водянистыми красками. Огромным великаном надвигался на Хельгу коричневый, резной шкаф, на верхних полках которого спали расквартированные солдаты, а нижние ломились от картонных книг, сервизов, лошадей, шкатулок, танцующих принцесс в тоненьких и прозрачных, точно стекло, платьицах. Завтра туда же Хельга усадит и Кари, на самое почётное место, Эзру же, думала она, придётся куда-то пересадить. Мама теперь должна обязательно разрешить Хельге занять и вторую часть шкафа, что всегда была заперта. По вечерам в ней отражалась вся комната и, заглянув туда, можно было показать язык смешной девчонке с голубым бантом, спрятаться от нее за стенкой, а потом опять подразнить её, сделав нос. За дверкой были спрятаны только большие круглые коробки, а на самом верху, если только сильно задрать голову, можно было увидеть волшебный маленький домик с разноцветной мозаикой на крыше и с резным балкончиком, украшенным красным тюлем, а ещё с цветами, вьющимися до самой трубы и с жёлтыми окошками по бокам. И сколько полочек всё же свободных, думала, всматриваясь в него издали, Хельга, туда поместиться и Эзра, и паровоз с двумя вагончиками, что сегодня Хельга получила в подарок от отца. А, быть может, там она разобьет целый парк, с беседками и фонтанами, вокруг дома она расставит деревья, посадит розы, можно будет кататься на лошадях, и каждый вечер она будет давать балы, и солдаты, что живут совсем неподалеку, за соседней створкой, наверняка также будут приглашены. Старого солдата с оторванной рукой, в которой он когда-то держал свой штык, придётся сделать садовником, Эзра будет матерью-королевой, а Кари теперь сделается настоящей принцессой и, если только разрешит мама, сможет жить в домике на верхней полке.
Да, именно об этом и мечтала маленькая Хельга в тот вечер, в самый канун Рождества, сидя в тёмной комнате с дрожащими тенями на кроватке, подобрав холодные ножки и внимательно вглядываясь в большой шкаф с игрушками, в полуоткрытых дверцах которого плясали огоньки, изгибалось окно и ломались стены.
Вдруг Хельге почудилось, что кто-то ходит по крыше, кто-то стучит по ней и шаркает своими длинными ногами по красной черепице. Наверно это трубочист, отчего-то подумала Хельга. Хельга никогда не видела трубочистов, но всегда слышала о них от отца или видела в своих картонных красочных книжка этих смешных человечков, нарисованных с длинными палками и чумазыми щеками. Трубочисты всегда были весёлыми, они улыбались своими маленькими голубенькими глазками, заглядывали в окна к принцессам, смело гуляли по самым крутым крышам и залезали в самые глубокие и чёрные трубы. Как было бы чудесно, если бы один из таких трубочистов немедленно, сейчас же заглянул бы в её окошко. Хельга спрыгнула на пол, босыми ножками добежала до самого окна и глянула в него, привстав опять на самые носочки. Наверху не видно было ничего, ни крыши, ни трубочиста, только обкусанные ночью дома, линии, пятна, тени, изгибы; лишь блестящий, зернистый кусочек тёмного воздуха и бледный, растворившийся в облаках, силуэт замёрзшей луны. В ярком свете фонаря сталкивались, отпрыгивали и вновь притягивались друг к другу мириады еле различимых блестящих точек. Мошкарой они рябили, и беспорядочно пестрели, извиваясь по мокрой и жёлтой брусчатке. Свет отражался в воздухе и расплывался по окну, через которое маленькая Хельга, прижавшись к холодному стеклу и словно оцепенев, следила за тем, как неугомонно кружил и метался хрупкий и бестелесный снег.
…
-Снег, снег, - бегая по всем комнатам, кричала Хельга.- Снег.
Она вбежала в гостиную. Но на самом пороге остановилась и замерла. Вокруг было темно. По середине огромным, светло-жёлтым и уходящим куда-то высоко-высоко пятном, стоял стол, по стене и в углу ползли и сталкивались тени, а вместо окон зияли большие чёрные дыры. Воздух немного слоился и дрожал. За столом сидели люди, здесь была и мать с отцом, около стола стояла и Анна. Горело множество свечей, холодно друг об друга постукивали приборы, своей огненной белизной больно били в глаза белые салфетки и скатерть. Лица у людей были спокойные, вытянутые и внимательные. Хельге даже на минуту показалось, что они совсем не настоящие, как во сне. Все молчали, совершая какое-то таинство. Движения их казались тяжёлыми, вязкими и ленивыми.
-Анна, - позвала Хельга, - Анна…Снег…Снег. …Посмотри, идёт снег
Но Анна не слышала Хельгу. Потом вдруг раздался смех, но смех был такой глухой, что Хельге показалось, будто она под водой, как бывало, когда её купала мать в большой деревянной лохани, и она, зажимая нос, на секунду окунала голову глубоко-глубоко, чтобы взглянуть на самое дно, а голос мамы звучал тогда откуда-то далеко и так невероятно и сказочно.
Хельга посмотрела на лицо Анны, потом на отца, потом мимо неё потекли множество бледных и тонких лиц, с выпуклыми лбами и острыми бородками. Глаза их смеялись, но отчего-то на них было так больно смотреть и так хотелось зажмуриться. Вот и лицо матери… Такое светлое и так больно режет глаза, что Хельге хочется отвернуться. Оно смотрит прямо на Хельгу и улыбается. «Мама», - шепчет она – Мама, там снег…». Хельга поворачивается – но там, где были окна – темно, совсем темно и ничего не видно. Но ей так хочется, чтобы мама увидела снег. Хельга так боится, что мама снова пропустит чудо.
И тут все гости услышали пронзительный и острый, как игла, крик маленькой Хельги, которая не пойми, откуда вдруг оказалась в гостиной, да ещё в такой час:
«Снег, снег, за окном идёт снег, посмотрите – там чудо»…
Хельга открыла глаза и сделала несколько шагов вперёд. Холод совсем пропал, и бледно-жёлтое пятно стало теперь горячим и ярким.
А вокруг всё уже суетилось: отдвигались с шумом и звериным рёвом стулья, царапая пол, верещала и трезвонила посуда, голосовой ком катился по комнате.
«Шшшшах», донеслось откуда-то, «Шшшшах».
Это Анна… Это Анна открывает окна.
Сизый свет вырвался из-под чёрных штор, бросился на стены, располосовал и поделил их пополам, впитался всеми углами, кубиками рассыпался по полу.
«Пропустите девочку, пропустите!» – слышала Хельга. «Давай же, Хельга, давай, смелее», - шептал папа. Но она всё вертела головой по сторонам… что же она ищет… Мама…где же мама…
«мама, - зовёт она…- мама, посмотри там снег…снег идёт...».
Мимо неё проскользнули чьи-то лица; они быстро пронеслись и смешались с пестротой человеческих рук, глаз, улыбок. Но вот и знакомый профиль, тёплый и тонкий. Мама рядом, она присела, и её глаза были теперь так близко.
Она видит снег. Она смотрит на него.
Хельга вновь повернулась к окну. Там она увидела себя, маму, и размытую, распухшую гостиную, удивленные, внимательные глаза и застывший, уже совсем белый, снег, медленно и нежно укрывавший землю, проявляющий и очерчивающий всё, что когда-то исчезло и поглотилось чернотой.
…
А теперь Хельга спит. Спит сладко, прижав Эзру в измятом и стареньком платьице к щеке, укутавшись в пёстрое клетчатое одеяльце…
Давайте же и мы теперь тихо прикроем дверь и приляжем до рассвета в гостиной, в больших окнах которой всё также, словно оцепенев, дрожит снег.
Ноябрь 2009