Я не знаю, откуда пошло это выражение. Возможно, из какого-то кинофильма. Я же употреблю его в прямом смысле. Потому что в моём случае птички были бы вполне кстати, но в силу моей недогадливости пролетели мимо.
Случилось это на Московском городском фестивале КСП 1 мая 1986 года. Вернее, в ночь на второе. Наш заводила и запевала из соседней комнаты, вечный студент Женька Меренков повёл нас в дальний поход на этот самый фестиваль, возобновившийся через шесть лет тихого запрета. Я одолжил у кого-то из соседей по этажу солдатскую шинель, которая делала меня и старше и мудрее.
Мы разложили свои надувные матрасы или, возможно, спальные мешки на траве посреди поляны перед небольшой дощатой сценой - и часов пять-шесть слушали песни, льющиеся с этой самой сцены. Они текли сплошным потоком, иногда радовали, но чаще утомляли. И всё это текло, значит, текло, то влекло, то усыпляло, пока я не наткнулся взглядом на объект вне сцены, явно заслуживающий внимания.
Объект был женского пола. Приближался вечер, холодало, объект зябко ёжился. И в ответ на мой изучающий взгляд жалобно и извинительно улыбнулся (-лась)– мол, так-то вот, неувязочка вышла, в смысле тёплых вещей.
А у нас с тёплыми вещами был полный боекомплект. На мне была шинель. Подо мной - надувной матрас. Плюс ноги на всякий случай были укрыты общежитейским одеялом. Не ватным, конечно, но тёплым, шерстяным. Неожиданно я почувствовал себя чуть взрослее. Да что там – джентльменом себя почувствовал я, с удивлением обнаружив, что уже привстаю и вежливо предлагаю зябнущей даме своё одеяло.
Дама одеяло приняла.
Одеяло положило начало знакомству.
По окончании концерта в сумерках ходили мы (я в шинели, она в одеяле) по лагерю, дымящему кострами – то я её провожал, то она меня провожала, и всё никак не могли напровожаться и остановиться.
Как же её звали? Роза? Рита? Рая? Ну не важно – она была из Одессы, театральный костюмер, проходила практику в Ленкоме. И не без кокетства сообщила мне, что на днях в тамошнем лифте (видимо, есть в Ленкоме лифты?) её поце-ловал сам – САМ... (Пауза) – Янковский!
И Роза или Рита с ленинским прищуром посмотрела на меня, любуясь произведённым эффектом. Видимо, я должен был жутко завидовать – меня-то сам Янковский не целовал! Меня вообще в те годы целовали мало. Честно говоря, вообще не целовали. Только мама при встрече и расставании. Я уже ощущал себя неловко в этой своей нецелованности – неприлично для 19-летнего студента.
Может быть, поэтому я не вполне сообразил, чего же ждала от меня 25-26-летняя женщина. Она звала меня к реке – послушать птичек. Но у реки было холодно, и потом – зачем слушать птичек? Я и сам неплохо пел, как мне казалось. Причём, как и птички – песни собственного сочинения. И больше всего на свете в этот вечер мне хотелось поделиться с новой знакомой своими песнями, дабы она прониклась и поняла, какой я всё-таки талантливый.
Не помню, много ли я попел ей песен, но до реки мы так и не добрались. После очередного шедевра Роза (Рита или Рая) глубоко зевнула и сообщила, что захотела спать. А перед расставанием с интересом и сочувствием прошлась взглядом по моей мужественной фигуре в серой шинели и вежливо поинтересовалась, а сколько мне всё-таки лет.
Я ответил честно – я ж не женщина, чтобы врать про возраст.
- А... – вздохнула Рая (Рита или Роза). – Мне показалось, ты постарше...
- Это потому что я в шинели... – гордо ответил я, забирая одеяло.