ч
(наброски к разговору с Соседом)
I
С точки зрения грубой реальности, правильнее было бы сказать: вначале был люд, и люд был как все зверье, и ничем не отличался от зверья. Потом случилось чудо - или, может быть, беда? прокол в общей картине мироздания, где доселе не было никого мыслящего (Строгие мыслители могут возразить: ты не знаешь, были мыслящие или не были до нас, ergo не вправе утверждать, что никого не было. Но со строгими мыслителями я спорить и не буду, пусть их мыслят! Я подозреваю, что строгих мыслителей интересует совсем-совсем другое, чем меня. Меня интересует жизнь, а строгих мыслителей - мысль.) - и вторглось Слово! Мы об этом ничего не знаем, однако древние составители книг сформулировали этот момент как "вначале было Слово" - так, вероятно, отразилось в памяти человечества мгновение перехода из homo в homo sapiens'а. Сверкнула мысль - бе Слово! При таком подходе, правда, Господь предстает неким нарушителем исходной дьявольской гармонии вселенной, но кто знает, что там произошло: может быть, Господь Бог и был первым и единственным восставшим против мирового порядка. Мне приятнее Его сознавать таким, то есть моим другом и соратником, нежели чувствовать себя Его рабом, а Его - своим господином, преступно допустившим катастрофу грехопадения, о которой я, родившись, ничего не знал, но которую обязан теперь расхлебывать вместе с Творцом.
Так или иначе, Слово вторглось во вселенную, и звериные морды начали преобразовываться в лики, подталкиваемые к этому единственным Ликом. Начался медленный процесс преображения, или обожения, в результате которого все человечество некогда примет Его Лик. Церковь, Соборность, Царство Божие - все это ступени, стадии восхождения в Новое Человечество. Всем современно-религиозно мыслящим, всем, кто хочет прожить жизнь творчески - всем нам снится эта мечта, и мне без нее невозможно было бы и рукой пошевельнуть. Великие религиозные учителя - Соловьев, Федоров, Бердяев - поддерживают меня на моем пути...
В наше время продолжается тысячелетнее мучительное движение люда к Лику. Каждый социальный кризис является обнаружением внутреннего кризиса этого движения. Мировые и особенно, может быть, русские события ХХ века - да нам они должны быть и ближе и понятней - подвели черту под кризисом, назревавшим со времен Ренессанса и Реформации. Кризис этот проявился в секуляризации внутренней жизни человека, освобождающегося от детского подопечного у церкви состояния. Приблизительно в ХV веке сознание передовых умов человечества расширилось вследствие усвоения ими античного литературного наследия. Глубина христианской совес¬ти соединилась с широким мировосприятием древних, образуя новый животворный синтез, свидетельствующий о возросших творческих силах человека. Замечательно, что Реформация, начавшаяся как - выражаясь современным языком - религиозно-фундаменталистская и националистическая немецкая реакция на ренессансное католичество, превратилась в мощное международное освободительное движение, сделавшее религию личным делом каждого, освободив верующих от летаргического влияния обрядности. По прошествии времени это привело к той же свободе ума, каковая была и во враждебном, казалось бы, Реформации Ренессансе. Время неуклонно освобождало разум, и католичество, пережив свой фундаментализм Контрреформации, вынуждено было подтягиваться вдогон времени и также, хотя и медленнее, либерализоваться, то есть признавать законные требования выросшего разума. Еще медленнее, вследствие известных исторических причин, шло дело у нас на Руси. Здесь, к примеру, показательна хотя б история перевода Библии на современный русский язык, описанная Георгием Флоровским в "Путях русского богословия", растянувшаяся почти на целое столетие и завершившаяся лишь к концу царствования Александра II, в 1876 году, за 40 лет до Великого Октября. Для сравнения: Лютер перевел Библию на немецкий как минимум на 330 лет раньше (ум.1546). Правда, это не спасло немцев от Гитлера, как не спас нас от Ленина старославянский литургический язык. Виноват ли в падении немцев протестантизм? Но что тогда сказать о католических Италии и Испании с их Муссолини и Франко? Или - о протестантских Британии и Скандинавии, которых чума обошла стороной? Как видим, причины коммуно-фашистского падения в нашем веке лежат по меньшей мере глубже различий в судьбах религиозных конфессий, то есть вопрос о выходе из кризиса едва ли решается сравнительным анализом состояния церковности в разных странах. И это видимое бессилие и посторонность церквей по отношению к грозному мировому кризису есть благо, ибо отсюда для мировых религий вытекает неотвратимый экуменический путь, путь Розы мира, в котором навсегда должны умолкнуть все религиозные распри как глубочайшие болезни совести человечества. Надо помнить и о том, что и политические распри в огромной степени являются отражением и инобытием этих тысячелетних культовых недо-разумений, искривлений в развитии общества... Пока лишь замечено, что общая черта всех стран Европы, пораженных фашизмом, - их более поздний выход из традиционных монархий…
Наша русская катастрофа ХХ века порождает сейчас, когда только началось ее широкое общественное осознание, моральный откат назад. Он заключается в том, что сознание кризиса гуманизма приобретает крайнюю форму отрицания разума как такового, сливается с оголтелой ненавистью фашизма к либерализму и просвещенности вообще. В массовое сознание, вчера оторванное коммунизмом от своей культуры, сегодня проникает огульное отрицание всей отечественной культуры ХVIII-ХIХ-ХХ веков на том основании, что это "кривое зеркало", приведшее нас в "бесконечный тупик" революции и всего за ней. Но столь широкие обличители культуры петровской России слабы в основательности и последовательности. Если они добросовестны, то они должны подвергнуть остракизму и выбросить за борт и европейскую христианскую культуру двух тысяч лет, а также и культуру античности - ибо и та и другая являются истоками ненавистной для черносотенной демократии дворянско-буржуазно-либерально-петербургской русской культуры, которую мы знаем как классику.
Я думаю, что в условиях современного религиозного возрождения, на пороге ХХI века, в итоге 500-летнего кризиса и катастроф последних десятилетий, крайне важно было бы для всех людей, мирян и священнослужителей, сознать то, что человечество изменилось, и время веры, опирающейся только на чувство, безвозвратно прошло. Опора на целостный дух, Бог не только в сердце, но и в голове, Бог в полном объеме внутреннего человека в нас - вот новое веление жизни, требование и вызов судьбы нам. Предварение и намек на это находим в Евангелии от Матфея,3,11: "Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мною сильнее меня... Он будет крестить вас Духом Святым..." Если этого не понять и не осознать, то новое крещение и обращение обернется таким жутким фарисейством, лицемерием и ложью, что эти "новые семена" дадут страшный всплеск зла уже в начале следующего века.
II
Время нынче столь живое и напряженное, что, видно, не избежать участи раз в несколько месяцев браться за перо, чтобы объясниться... С кем и зачем?
Ну, зачем, это сразу ясно. В социальной атмосфере, перенасыщенной ненавистью, человеку, пытающемуся мыслить самостоятельно, если ему не наплевать на людей (я не говорю - "любить людей", это звучало бы весьма самонадеянно; будем скромнее: хотя бы - "не наплевать"), приходится постоянно об'ясняться (не говорю "оправдываться": мы еще не на суде), чтобы не чувствовать себя заживо изъеденным злобою ближних, склонных не понятную с первого раза мысль относить к враждебным, заодно перечеркивая и носителя мысли. Можно, конечно, махнуть рукой и ходить в позе патентованного "врага народа", презирая, так сказать, глупость людскую: "Вам хочется считать меня жидомасоном? Квакером? Пожалуйста, не возражаю." Но вряд ли такая смесь дешевого высокомерия с фактическим эскапизмом будет удачным выходом. Напротив, ты одурачишь сам себя, приняв любезные сердцу толпы замшелые правила игры. Ты назовешься понятным ей груздем и полезешь в понятный ей кузов, то есть сделаешь все, чтобы она продолжала спать, как и спала до сего три четверти века. Нет уж, кончился застой - долой и юродство! Пришло время зрелых решений и откровенного разговора, каждая крупица которого изменяет жизнь планеты...
Кажется, ответ на "зачем" естественным образом переходит в ответ на "с кем". Но надо уточнить, - кто же мой адресат?
Это не интеллектуалы, которым мой свободный разговор покажется скорее всего популярным трепом по поводу и так известных вещей. Они скажут: "О чем здесь говорить? Это значит то-то, а это - то-то."
Так, может быть, народ? Точнее, - простой народ? Тот самый, о котором одна машинистка-секретарша уговаривала меня заботиться? Мол, правду людям объясняй! Я ж возражал, зачем и чего объяснять, когда вон сколько мудрых людей в человечестве накопилось, сколько книг в библиотеках! Вот, к слову, Достоевский, объяснит все куда лучше меня - бери, соображай! Но секретарша была изысканна и читала Марселя Пруста, а от Достоевского, жаловалась она, у ней голова болит. Тут мне стало страшновато, подумалось: а вдруг и у простого народа, которому все надо объяснять, тоже от Достоевского голова болит? Тем более, секретарша моя была как вылитая сей простой народ, сильно на него, выражаясь по-современному, этнически смахивала. Что же мне делать-то тогда с моей любовью к Достоевскому? И чего объяснять, коли уже и на базаре всем доподлинно известно, что красота спасет мир?.. И совсем стало страшно, когда моя собеседница с отвращением заявила, что не любит стихи. Здесь я почувствовал связь с ее головной болью от Достоевского. Страшно потому, что, беседуя, полагаешь, что перед тобой такой же человек, как ты, а оказывается, что это другой вид, некий гуманоид. Вид, который как правило - даже если любезничает со мной - ненавидит меня, я это чую... Иногда я думаю: может, это советская мутация? Или - того страшней - онтологическое различие? Во всяком случае, похожее на различие между ягненком и волком... Когда же сбудутся лучшие мечты, и они улягутся вместе?.. В природе, впрочем, они встречаются редко, но в человеческом обществе волк и ягненок - постоянные собеседники, сотрудники, члены одного коллектива. При коммунизме волк регулярно добродушно пожирал ягненка, теперь он еще и разозлен: он, видите ли, обязан состязаться с ягненком за место в парламенте и на рынке - какие либеральные нежности! Ишь, права ягненка выдумали! Нет, он явно оскорблен равенством с ягненком...
Различие это все-таки вековечное. Объяснять все скверное тем, что мы были советскими, может быть, и выгодно политикам в их словесной перепалке, но нам, простым смертным гражданам, такое ни к чему и попросту глупо, потому что не объясняет ничего. Увы, дело гораздо серьезней. Истина в том, что само "советское" явилось результатом некоей извечной общечеловеческой дряни, которая в наших, российских, условиях в известное время расцвела особо пышным образом.
Нет, о народе мне секретарша зря. Если народ не идет в библиотеку и не берет в руки Достоевского, то и моих разжевываний слушать не будет. У него, народа, свой опыт и своя оптика. Грубо говоря, сколько алкоголику ни тверди о вреде алкоголя, он его на книгу не променяет. Ибо Алкоголь для него - бог, разрешение всех проблем жизни. Так же и с любым другим неблагородным Абсолютным Хобби. Не надо социологических опросов, чтобы это увидеть. Пойдите на улицу, взгляните в глаза человеку заплеванного перекрестка - и поймете эту нелестную правду. Она говорит: "Подите вы все к такой-то матери со своими нотациями, книжками и пушкиными! Мне сейчас, сию секунду плохо, мне позарез сто грамм надо - а завтра не ваше дело, завтра я, может, умру!" Вот - правда. И то же, пусть и не в столь крайней форме, но близко к тому - во всех остальных случаях и положениях жизни народа. Гонка жизни и горький опыт создают у каждого из живущих свой собственный угол зрения. И моя оптика ему не нужна. Конечно, когда человечество победит болезни и смерть, все будет по-другому... В это я верю, но до этого надо дожить.
Часто путают местами причины и следствия. Например, почему-то традиционно считается, что человека обрекли на черную работу тем, что не дали ему в руки книгу, в то время как дело обстоит как раз наоборот: человек отвернулся от книги и пошел на черную работу. Каждый из нас мог это наблюдать не раз, если живет не замкнувшись в избранном кругу. Нехватка книг - плохая отговорка. При всех нехватках книг достаточно, чтобы человеку сделать выбор, кем быть: homo читающим или homo играющим в домино. Школа - как первичная книга - предоставлена всем. Но почему-то не все оканчивают ее с одинаковым рвением. Скажут: в семье нет условий и так далее. И это не довод. Условия - вещь относительная. По одним стандартам нет условий, по другим - есть. Только тогда можно было бы сказать, что у ребенка нет условий, если бы ему завязали глаза, связали ноги и руки и следили, чтобы и в этом положении он нигде не увидел книгу. Но я знаю семьи, в которых одни и те же средние условия породили два противоположных следствия: один из братьев, к примеру, взял в руки книгу, образовался и стал интеллигентом; другой, прочтя вместе с первым книжки про шпионов, ограничился этим и взял в руки мотыгу, стал пролетарием. Его никто не обижал, никакие враги народа не выкручивали рук, не спаивали, не отбирали книг. Он сам выбрал свой путь. Почему? Здесь мы подходим к пункту истины. "Так природа повелела". И этот человек трудится весь свой век на черных работах, несет свой крест и не ищет "врагов", которые обрекли его на тяжкую жизнь. Ему хватает здравого смысла, чтобы догадываться, что жизнь тяжела в принципе и в этом никто не виноват. Иногда он бунтует и запивает. Запой - ведь не только порок и слабость, это часто и метафизический бунт, протест против судьбы и мироздания, если угодно, - спор с Богом. И с метафизической высоты запоя он не опускается до зависти к людям...
Совсем другое дело с моей секретаршей. По личным причинам не сумев получить достаточного образования и создать семью, эта одинокая женщина, будучи честолюбивой, обрекла себя тем не менее на существование около интеллигенции, "на подхвате", т.е. в положении, постоянно подпитывающем комплекс неполноценности у человека, не лишенного энергии. Неудивительно, что всю горечь своих жизненных неудач она перегнала в зависть-ненависть, направив ее на конкретный, "недостижимо благополучный", разряд людей. Спутав интеллигентность и сытость, белые руки и счастье, она, не без связи с головной болью от Достоевского, ожесточилась против образованных и "умных". Ярость, кипящая в ее слепой душе, жаждет "справедливости" и мести. Я уже мысленно вижу ее в рядах фашистских штурмовиков - туда влекут все ее инстинкты... Вижу, однако, и активисткой какого-нибудь приюта милосердия: человеку с низкой самооценкой, каковым она является, бывает приятно видеть, что есть существа еще более униженные жизнью, и приятно им покровительствовать. Не завидую ее подопечным... Мои слова не выдумка: при коммунизме эта дама на общественных началах работала в одном из детдомов.
Так кто же мой адресат? Соседи.
III
Чудеса, происходящие в последние годы с бывшими советскими людьми, удивляют меня необычайно, все головой кручу. Вот недавно я случайно оказался в одной из новых, самодельных, редакций. Редактор - женщина, проработавшая долгие годы в партийной печати. Теперь она выпускает газету в помощь православной церкви, борется с ее врагами, объясняет массам еретическую суть тех или иных новшеств в жизни общества. Вроде бы все нормально, и я даже привык уже к легкости массового обращения коммунистов в православие. Превращение прямо-таки сказочное - как с гуся вода! Опять для хлестаковых наступили золотые времена. Но все можно понять психологически, и Хлестакова тоже. Служить, например, царю и отечеству может даже и Хлестаков, вполне... Понимаю и редакторшу: раньше она боролась с идеологическими врагами партии, теперь - церкви, потому что раньше главным идейным начальником была партия, теперь - церковь... Раньше цементом, скрепляющим граждан в единое тоталитарное целое, была идейность партийная, теперь ей на смену идет идейность "духовная" (беру в кавычки, потому что в обыденном, массовом, сознании духовность отождествляется с церковностью, даже не с религиозностью, хотя и церковная религиозность - всего лишь часть религиозности как таковой; к тому же и у Даля в словаре не забыто наиболее широкое и всеобъемлющее значение слова "духовный": "... все относимое к душе человека, все умственные и нравственные силы его, ум и воля."). Все бы ничего, понять все можно. Но вот что удручает: уровень культуры. Редакторша эта в простоте своей обнаружила его довольно быстро, возмущенно говоря, что как, мол, не помогать церкви в ее идейной борьбе, если какие-то "черномазые" приехали и учат нас, русских, вере в Бога! Слезли вчера с ветки, а туда же! Я возразил: у нас, говорю, у самих за семьдесят лет хвосты отросли, почему ж и не послушать нам миссионеров? Поумнеем, хвосты отпадут, тогда и заезжим проповедникам делать нечего будет. Редактор промолчала, не выразив никакого интереса к моим словам. Увлеченная борьбой и критикой, она, вероятно, не слышит разговора самооценочного. Такой разговор, начинающийся с вопроса "а мы-то сами что собой представляем?", ведущий к покаянию и миру, идеологам, вечно борющимся с иноземным супостатом, не интересен.
"Защита" церкви от богородичного центра и Кашпировского вызывает грустные размышления. Церковь нужно спасать - от невежества. Невежество - это ведь не только, отнюдь не только незнание чего-либо, нет! Невежество - это и подчинение всех духовных ценностей экономической выгоде. Неправота Маркса не в том, что он открыл зависимость человеческих дел от состояния экономики, а в том, что он нравственно оправдал эту зависимость. Ведь таким образом, логически доказав, можно вполне "оправдать" необходимость съесть ближнего, если вас осталось двое и вы погибаете от голода. Именно в этом смысле Маркс был научный сеятель невежества.
Ну ладно, борьба церковников с еретиками - это давно привычный, веками отшлифованный спорт. Это я понять могу, хотя радости от этого в век назревшей необходимости планетарного объединения церквей не испытываю. Но вот чего я долго не понимал и что вызывало у меня страшное недоумение: ну как могут нам мешать западные христиане, завалив нас в последние годы библиями?! Редакторша помогла мне почувствовать, что церковники наши недовольны, возмущаются тем, что к нам хлынули протестантские издания вечной книги. Я обалдел: как можно этим возмущаться?! Ничего не понимаю! Нам, нищим и голодным, у которых духовный хлеб отбирали три четверти века, западный сосед братски подает этот хлеб - берите, выздоравливайте! Это ли не доказательство, что после всех ужасов бесчеловечности ХХ века мир все же изменяется к лучшему, и мы не одиноки? Как же можно возмущаться помощью зарубежных братьев?..
Я долго ничего не мог понять, пока не побеседовал с идейной помощницей православной церкви в лице редакторши. Увы, опять убеждаешься, что низкий уровень культуры - это то условие, которое делает правоту Маркса бессмертной. Борьба за души человеческие, оказывается, всего лишь борьба за карман этих душ. Если католики и протестанты успешно распространяют Библию и проповедуют здесь, на нашей территории, значит они угрожают переманить новообращающееся население к себе, а значит и - сузить поле сбора копеечки с паствы. Вот как просто все обстоит. Конкуренция, - как сказал и отец Александр Борисов в интервью "Новому времени". Увы, это совпадает и с жалобным рефреном, идущим из церкви: "Мы - бедные..." Казалось бы, в период духовного обновления возрадоваться надо этой бедности - в ней таится возможность возрождения великого духа Нила Сорского. Но наши вечные иосифляне разве допустят эту подлинную славу русского духа? Мелочные соображения сиюминутной пользы опять берут верх...
В отличие от идеологической "духовности", в которую окрашивается современное воцерковление, подлинная духовная жизнь знает конкуренцию, прямо противоположную конкуренции материалистической. Она выражается в том, что, чем сильнее и удачливей соперник, чем лучше тебя обрабатывает он душу человечества, тем быстрее оно приближается к той цели, к которой зовешь и ты: всемирное единство, братство, красота и благо божественно просветленного человека. Если бы это было не так, человечество не воздвигало бы памятников поэтам, философам и пророкам; напротив, всемерно покрывало бы злобному забвению их имена, ненависть преследовала бы их абсолютно и безысходно, и слово "учитель" было бы наихудшим из слов в языке. Ибо это памятники победителям в борьбе за человека, и победители эти вовсе не были при жизни своей убаюкивателями и ласкателями ленивых и спящих. Чаще всего это были неудобные для бездарного болота возмутители спокойствия. И ныне, глядя на то, что у нас происходит, они сказали бы, что воцерковленное болото болотом и останется, и до взлета духовности вверх, которой жаждет жизнь, здесь как до неба.
Уровень пропаганды, к которой призывала меня редакторша, - это уровень, на котором врагами церкви и нации объявляются не только Кашпировский и богородичники, но и протестанты, католики, кришнаиты, психологи, вообще ученые-гуманитарии и писатели либерального склада. Это уровень, на котором проповедует митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн, призывая к уничтожению сионистов и экуменистов - вслушайся, читатель, в новое бранное слово! Это уровень официально проклевывающегося фашизма... Впрочем, он не только проклевывается, он и действует. Русский фашизм умен и действует тонко. Зачем ему убивать, к примеру, светского деятеля-либерала? Это было бы так явно, так плоско, так очевидно и возымело бы лишь газетный мелкий эффект. Но убить православного священника еврея Александра Меня или воспользоваться пасхальным убийством оптинских иноков - это уже гениально, это по-ленински. Убиваются все зайцы разом, сколько их есть, и какой эффект! Народные массы, население, нация ничего не знают, растет смятение, идет стоустая молва о темных антирусских силах, еще и еще "подтверждается" наличие мирового заговора против наших, подогревается священный гнев подонков общества против
IV
Меня тревожит вялое, пассивное отношение населения, соседей к назревающей и ползущей на нас гадости. Можно, конечно, сказать, что ничего не поделать, инфляция, мол, поглощает все внимание, люди держатся на волоске, думают, как бы выжить, прожить вот этот день, - уже-де не до зоркости духовной, не до высоких общественных забот... Но довод ли это в защиту глухоты? И разве все сводится у людей, даже у завзятых разобывателей, у "мещан", - только к желудку? Даже какая-нибудь маленькая душная Душечка, с которой в скуке и двух слов не свяжешь, и та, уверен, имеет свою душевную красоту и духовную высоту, не определяемую хлебом единым. Так в чем же дело? Почему соседка Душечка, или Иван Иваныч со своей Пульхерией, или вот этот мой сосед, добродушный любитель рыбалки и эротических сюжетов, - почему они не видят звериного рыла фашизма? Не чуют его зловонного дыхания, заражающего наши русские пространства?
Я не уверен, люблю ли людей, но вообще-то в них верю. Верю, что в нужный момент, в суровый, плохой, момент, большинство из этого пассивного стада, слепо-понуро бредущего в объятия фашизма, все же подаст воды, разделит хлеб, отдаст рубашку. Не знаю, христианство ли это, или просто закон человеческой общности, лежащий глубже всех религий, но чую, что есть некий минимум человечности, скрепляющий всех воедино, без которого жизнь общества невозможна, без которого неотвратим распад. Варлам Шаламов описал ситуацию, когда этот минимум был уничтожен, но мы способны читать такие книги и не замечать, что распад ползет к нам, что минимум человечности иссякает ежедневно и неприметно, как озоновый слой, - в обстановке невежества и равнодушия, точнее отсутствия иммунитета к фашистской бацилле. В душе нашего массового человека нет защитных сил против этой заразы, потому что ее бесчеловечная суть маскируется в приятную и понятную для простых людей национально-культурную одежду: "Мы возвращаемся после большевиков назад, к своей истории, культуре, к истокам, к традициям, к земле, к гармонии тысячелетнего бытия... мы суровы, но после пережитого рабства это понятно... мы готовы, полны решимости вернуться к хорошей, нашей, русской, жизни, даже если нам будет мешать целый мир!" Ну, а что "Mein Kampf" по стране гуляет и перешибает Библию по цене и популярности - так это временно, скажут нам наиболее умные из фашистских лидеров, это явление кризисное, отражающее голод народа по правде: знать, мол, так уж все! Тайна нынешнего успеха "Mein Kampf'а" в нашей стране, где цена этой отравы превысила, вероятно, все мыслимые цены книг за всю мировую историю, лежит, однако, на поверхности. Все объясняется очень просто. Три четверти века коммунисты учили нас науке ненависти, общественно-экономический кризис, переживаемый ныне нами, подогревает во многих из нас, не готовых к переменам и не умеющих жить в новых исторических условиях, нашу способность ненавидеть. Ненависть же требует и соответствующей крепкой пищи для больного, озлобленного духа. Так Книга Ненависти, или, церковно выражаясь, катехизис сатаны, стал на наших глазах бестселлером №1, оттеснив на задний план многомиллионные тиражи Книги Любви.
Это значит, что мы, Великий Народ, еще отнюдь не устали - наша ненависть, свалившая в 17 году Россию в пропасть, а затем несколько десятилетий пытавшаяся трупами своих братьев эту пропасть завалить, эта ненависть еще не разрядилась и жаждет дела.
21 августа 1991 года мне почудилось, что наша страна встала, разогнулась и сделала шаг навстречу Христу.
Сегодня я вижу, что она по-прежнему Его гонит.
Гитлер ей ближе.
V
И все-таки я хочу понять, почему Сосед нечувствителен к фашизму. Сказать, что он невежествен и этим закрыть вопрос, это было бы слишком просто, этого мало. Я-таки вижу глаза Соседа, его по-своему тревожащуюся душу, я не хочу перечеркивать его легким решением. Сказать вслед за Тойнби, что для трех четвертей населения нашей планеты История не существует, что большинство до сих пор живет не "по законам Истории", а "в ритмах Природы", было бы соблазнительно. Но Тойнби имеет в виду крестьянство, мой же Сосед, как и я, уже не в первом поколении горожанин, так же, зачастую, как и я, специалист с высшим образованием. Социологической ссылкой на борьбу деревни и города здесь не отделаешься. Здесь, если уж на то пошло, деревня и город борются внутри наших молодых городских душ, как психологические силы, как дьявол и Бог в душе Мити Карамазова. "Ритмы Природы" и "законы Истории" (а, может, тоже ритмы, ибо то, что сознательно нами воспринимается как законы истории, для культурного бытия ощущается ритмами культуры) схлестнулись в каждом из нас в смертельной, может быть, борьбе. Фашизм - явление городское, хотя эксплуатирует он крестьянские корни в душе городского обывателя.
Наша с Соседом драма в том, что я - более городской человек, более индивидуализирован, а он - еще более слитный, менее отделимый от коллективной, общинообразной жизни. Мою независимость и самостояние он склонен воспринимать как атомизацию, безликость, бездушие, ибо для него душа, душевность, духовность еще неотделимы от традиционного патриархального единства в коллективе. Упрощенно говоря, для меня Бог - уже Я, для него - еще Мы. Ведь непустыми были замечания иностранцев, их многолетние наблюдения за нашим советским социумом в застойные времена, не выдумкой были их слова о том, что у нас люди теплые, душевные, открытые к общению, человечные. Это ведь все так и было - наш советский коллектив внутри был по-своему прекрасен, полон любви и братства, он был формой бессознательного подначального христианства. Это была группа детских душ, любящих друг друга, прикрытая сверху тяжелым башмаком отца-партократа. Конфликты по горизонтали были несущественны, главные конфликты возникали по вертикали, в особо острых случаях деля коллектив надвое, до тех пор, пока одна из сторон не побеждала и блаженное единство не восстанавливалось. И снова партийный начальник дремал в кругу осоловевших от алкоголя детей. Кто не помнит этих офисных застолий?.. Волчьи отношения были прерогативой государства, привилегией чиновников, поэтому самый последний клерк всячески раздувал свое официальное значение, чтобы утвердить свое право откусить от простого смертного, нечиновного человека. Частная же, то есть не освященная погоном и креслом, инициатива и в этом смысле контролировалась и подавлялась. В этом был своеобразный плюс коммунизма: уверенность человека в том, что, отдав кусок мяса из своего тела государственному волку, он получает определенную гарантию от клыков соседей. Изнеженный своим прежним казарменно-тепличным бытом, наш человек теперь испуган и растерян и с тоской вспоминает утерянную коммунистическую полюбовность.
Любовь и братство в советском коллективе, конечно, были, но они не были оригинальным советским приобретением. В глубине своей общинная психология революцией разрушена не была - напротив, победивший строй очень хорошо ею воспользовался, чтобы на этот тысячелетний цемент положить кусок своего бетона. Эта родовая теплота русского коллективизма была одной из реальных мощных сил, легших в основание коммунистического общества. Только ее наличием и можно объяснить удивительное для человека культурного и образованного соседство портретов Ленина и икон... Так массовые иррациональные силы игнорируют историю и ее опыт, постижимый лишь рационально. Эту же патриархальную слитность успешно использует в своих целях и фашизм. Он играет на страхе патриархального коллективизма перед полным распадом, которым ему действительно угрожает новая жизнь с ее конкуренцией лиц, индивидуальностей, то есть неслыханной у нас доселе борьбой по горизонтали. Да, умирает прежняя
внутриколлективная любовь с ее подловатым панибратством и непременным
условием "не высовывайся", не заявляй своих талантов, не живи в полную
меру отпущенных тебе судьбой и Богом сил. Диктат общества над лич-
ностью, духовное рабство человека были сутью этой душевности и любви.
Тебя всегда душил коллектив любящих сослуживцев и соседей, сочувствую-
щих и вникающих, - партократ-начальник был всего лишь персонификацией
этих рабских отношений, печатью, утверждающей коллективный текст, ставящей клеймо на твоем лбу. Да, конечно, этот коллектив мог тебя одеть, обуть, накормить, перевязать рану, физически спасти. Но - и все. Материальный уровень отношений - предел этой любви. Там же, где ты начинал заявлять свои права как личность, - и прежде всего право на независимое творчество, на личное мнение - там нарывался ты на глухоту, слепо¬ту, пустоту, коллектив оборачивался к тебе своей болотной, вяжущей, тупой, трусливой и косной стороной. Ложь была необходимым условием существования этого "подначального христианства" - каждый в коллективе подымал руку, оправдывая вранье начальства, не потому, что стремился ко лжи или ей поклонялся, не из злодейского умысла изувечить понятия добра и зла, а просто потому, что не хотел нарушать любовного единения, разрушать слитность этой своей теплой, христианоподобной общины. Любовь и мир были главнее, это чувствовал каждый, и во имя этого допускалась ложь, признаваемая меньшим злом, нежели распад единства.
Интеллигент, настоящий, а не социологический, то есть человек с развитой, ярко выраженной личностью, всегда первый разрушал эту слитность, выпадал из нее, нарушал спокойствие и комфорт, будоражил, бузил, протестовал, объявлялся начальством отщепенцем. Ложь поднимаемой руки накладывалась на большую ложь деспотизма коллективности над личностью. Когда Солженицын выступал с призывом "жить не по лжи", он проявлял себя как самый натуральный интеллигент, возмутитель спокойствия, сторонник и защитник личности, лица, лика перед стадностью, конформизмом, плытьем по течению, рядами и колоннами, марширующими в болоте. Но его интеллигентности хватило лишь на то, чтобы противостать лжи поверхностной, официальной, более легко уничтожаемой. Перед ложью родовой патриархальной слитности, враждебной свободному развитию личности, он спасовал. Эта глубокая ложь, эта несовременность нашей внутриобщественной лояльности и уживчивости, по-прежнему кладущей независимость лица в свое подножие, приносящей единичного человека в жертву общественному сожительству, - эта ложь и борьба с ней оказались не в подъем борцу с коммунизмом. Здесь он наткнулся на вековую платформу, освященную старой культурной традицией, являющейся только частью нашей культуры и истории, и догматически уверовал в эту часть. Но часть культуры как воплощение части истины, даже если она громко называется "национальной культурой", всегда будет лишь идолопоклонством и никогда - живой современностью. Современный кризис может быть преодолен только на путях вселенского, универсального, сознания, которое представляет собой мост, напрямую связывающий человека и человечество. Этот мост пролегает над бездной группировок, партий, национальностей (Пора понять, что национальность есть та же партийность, то есть дробность, частичность, преследующая политические цели, а вовсе не надпартийная или вечная ценность. Только учитывая это и можно объяснить, почему демократия, как пишет Тойнби, "на современном христианском Западе оказалась национализированной и дегуманизированной", то есть подчиненной государству и его частной политике. Крайний предел национализации и дегуманизации демократии - гитлеризм. Некоторую надежду, что мы не скатимся в отечественный гитлеризм, можно видеть в том, что наша современная российская демократия не только является победительницей коммунизма, но и наследует его интернациональный дух.), региональных замкнутостей, религиозных сект и т.п. Русский коллективизм - взаимная любовь и не высовывайся - был поверхностно православным до 17 года, потом легко скинул православие, а теперь так же легко в него наряжается. Этот коллективизм начинал разлагаться с ростом капитализма в России, потом был гальванизирован большевиками и теперь только вступает в полосу своей окончательной смерти. И чем быстрее он умрет, тем будет лучше для всех нас. Если в нем и жил специфический русский бог, то этот русский бог умирает, уступая место в наших душах Богу единому на весь мир, которого мы видим через Христа. И слава богу, - значит, русская душа сбрасывает ныне еще одну местную оболочку, становясь еще открытей и всечеловечней, то есть делая дальнейший шаг по тому пути, который завещали нам лучшие русские мыслители.
Драма в том, что у этого полутрупа русского общинного коллективизма своя правота, своя логика, он не хочет умирать и вербует себе защитников из тех, в ком сознание еще не оформилось индивидуально, кто ощущает и мыслит себя родово, а не личностно. Именно это является одной из глубочайших психологических причин отечественного фашизма. Трагедия в том, что интеллигентов и примыкающих к ним лиц, живущих "по законам Истории", то есть личностно, пока все еще меньше, чем бессознательных индивидов, живущих "в ритмах Природы". Однако надежда всегда в том, что это малое число людей современных и сознательных всегда превосходит умом бессознательное большинство. Разум в конце концов всегда торжествует, иначе человечество давно погибло бы. Но кровь разума, увы, обагряет алтари богов зверочеловечия.
Только сопротивлением этого "коллективного бессознательного", этого уютного ощущения родового единства, приговоренного историей к исчезновению, объясняются в конце концов все нашизмы, все инвективы церковников и националистов, подобные проповедям митрополита Иоанна из Питера. Только на этой платформе, которую не преодолел Солженицын, идет объединение ненавистных ему коммунистов с любезными его сердцу православными фундаменталистами - именно здесь все слипается и заворачивается в слепой кровавый клубок, с яростью катящийся на либерализм, на носителей разума, на независимую личность. Если германский фашизм боролся на два фронта, с коммунизмом и либерализмом, то современный русский фашизм более глубок и последователен, он отбрасывает все временные партийные разногласия и неувязки как несущественные и включает в себя всё от православия до коммунизма, объединяясь по горизонтали со всеми и всем, кому ненавистен свободный разум, и объявляя поистине роковой бой на извечном, единственном, апокалиптическом фронте - по вертикали, против разума, света, Бога. Да будет известно обывателю, что Бог в наше время и в нашей стране - на стороне именно презренных интеллигентов-"западников", окаянных рыночников, и тут ничего не поделаешь, диалектика. Об этом говорил еще семьдесят лет назад Георгий Федотов: "Для христианской совести, как и для современного хозяйства, земной шар уже стал единым живым телом." Мировая экономика и мировая религия, стремящие нас к единому планетарному обществу, давно уже обогнали всех, кто духовно цепляется за свою "малую родину".
Все отсталое и затхлое на Руси согласно лишь на одно фантастически покрывающее все беды слово: "национальное". Потому – и фронт национального спасения, вербующий всех, у кого слабо развита личность, кто хитрость конформиста и приспособленца считает своей доблестью, кто живет лишь материальным интересом и при этом обижен потерей прежних сытых позиций. И так далее... Если они своего добьются, то они и нанесут России последний удар . "В своей окаменелой данности", писал Федотов в двадцатые годы, "он (т.е. русский национализм, К.И.) представляет одно из сильнодействующих средств для разрушения России."
VI
Мой приятель, человек набожный, прочтя первую и, может быть, са
мую удачную из моих опубликованных "революционных" статей, заметил,
что все хорошо, но пиши кратко. Я, в общем-то, человек грамотный и
знаю пушкинский наказ, что словам должно быть тесно, а мысли просторно. Знаю, однако, что уже Льву Толстому пушкинская проза показалась "какой-то голой". Много чего знаю...
Конечно, более кратко и емко, чем Иисус, не скажешь. Если учесть, что им были сказаны самые краткие и самые нужные слова, то в принципе надо умолкнуть. Ведь ничего существенного, никакой мысли к Евангелию не прибавить. Значит, молчание, значит, конец культуры. Не пересказывать же Евангелие своими словами - это скучно и бездарно, это лишено элементарного вкуса к мысли и чувству. Значит, конец...
В эпохи религиозного подъема требование такого конца культуры бывало одной из крайностей просвещения, когда свет столь слепил новообращенных и энтузиастов, что все остальное казалось им ненужным. Так могли думать во времена Савонаролы и Лютера. Так возникали гонения на истину, так ослепительный свет порождал мрак.
Однако - хотя сравнение, может быть, и грубо звучит - как солнце не больше космоса, так Евангелие не больше жизни, хоть мы и не знаем ничего глубже и выше него. Оно сияет над нами, кто может и как может постигает его, проникается его лучами, но жизнь должна продолжиться, а не замереть. И не надо жалеть слов, надо болтать, захлебываться, запыхиваться словами, транжирить их без устали!.. Хмурые устроители общественной жизни во все времена жаждали лишить человека этой прелестной свободы болтовни... Я думаю, что Достоевскому с великолепной болтовней его романов, с его гениальной непричесанностью и Толстой мог уже показаться, как Пушкин тому, голым. Болтовня поэзии и прозы как непрерывное лирическое свидетельствование человека о себе в мире перехлестывается, быть может, музыкой как абсолютной болтовней. Но в музыке где логика, где мысль, где необходимость?
Все упреки в болтовне творческому духу в наше время есть тревожный знак, симптом, показатель, что в человечестве грозит отмереть душа, интеллект лишается своего напарника - чувства - и может остаться в ледяном одиночестве... Кажется, люди начинают забывать, что тексты пишутся не только ради передачи какого-то изобретения, технического ли, художественного ли, а также не только ради доказательств, а также не только ради сообщения совета или рецепта, а также не только ради любого какого-нибудь перпетуум мобиле, но и - ради просто передачи чувства, эмоции, потока души, ради безыдейной лирики: таковым потоком чувства являются, к примеру, письма Цветаевой.
Поэтому, когда меня спрашивают, о чем я пишу или написал, я почти зверею и не хочу отвечать. Потому что я пишу - собой о жизни, точней, себя как жизнь. Надо ли это кому-нибудь? Надо. Если победит бритоголовое с прижатыми ушами зверочеловечество, то я нужен буду хотя бы одному уцелевшему на земле потомку, походящему на меня. Ему станет легче жить, если он поймет, что он среди этих - гадкий утенок. А это и есть эстафета культуры.
Угрюмо-отрицательное отношение к отсебятине-болтовне есть пережиток нашего коллективного ригоризма с его давящим жизнь "не высовывайся". Это, в конечном счете, отрицание личности, не пущание, все то же мертвящее препятствие Лику - ибо Он светится там, где больше свободных лиц. Там Он пробивается и утверждается...
Мой приятель - инженер, всю жизнь занимается железками, и я понимаю, что, переходя от машины к человеку, нелегко перейти в понятиях от детерминизма к свободе: в машине нет ничего произвольного, деталь к детали подобрана строго, без болтовни...
Чем темнее общественное движение, тем суровее выступает оно против болтовни как принципиально интеллигентского занятия, выказывающего всю "беспочвенность" болтающих. В финале - лютая ненависть к болтающему либералу, объяснимая, конечно же, прежде всего косноязычием и бессловесностью любого обскурантизма, даже если он догматически вызубрил некоторые зады позавчерашних реакционеров. Фашизм, подчас захлебывающийся в своей риторике, по сути своей бессловесен: бред сумасшедшего мы вправе вынести за скобки.
Итак, любящий культуру, болтай во славу ее! Упражняй свой божественный дар. Пусть речь твоя не молкнет в космосе. Но братство болтающих знает, что мы далеки от хаоса, что есть вертикальный критерий, проводящий границу между болтовней высокой и низкой, на основе различия между благородным и недостойным человека.
Он отделит зубоскальный шум от жреческих звуков.
4 августа 1993