Журнал «Литературная учёба» за 2009 год, номер 5 попал мне в руки, можно сказать, по недоразумению. Моему. Я там в авторах оказалась. Томичке, непрофессиональному «писателю» быть опубликованной в столичном журнале – это, знаете, везенье. А может быть – судьба. И я пообещала приславшему мне два номера заместителю главного редактора журнала Максиму Игоревичу Лаврентьеву, что сделаю обзор номера.
Приступаю.
Нет, оговорюсь.
Я уже прочла в сети, на страницах Живого Журнала, несколько комментариев о «Литучёбе», вообще, и об этом номере, в частности, сделанные кое-кем, о ком в этом журнале есть нелицеприятные строки. Ничего хорошего пока не появилось. А вот меланхоличные, как над могилой многообещающего, но рано умершего подростка, при жизни изрядно досадившего скорбящим, отзывы о самом журнале есть. Но я попробую их из головы выкинуть, (речи-то от обиженных), а быть беспристрастной даже и к собственному материалу.
Номер начинается с «Колонки редактора», и зам. главреда заверяет нас, что «… наше издание находится в постоянном поиске новых талантливых авторов, профессиональному формированию которых мы способствуем по мере сил». «Поиск новых авторов». Интересно. Есть новые авторы в этом номере?
Раздел «PERSONA GRATA» отдан беседе со старейшим членом редакционной коллегии журнала Валентином Курбатовым, в конце сентября отметившим свой 70-тилетний юбилей. Как и надлежит патриарху, он с мудрой усмешкой сетует об исчезновении из литературы живого человека «в его неисчерпаемой глубине»; о том, что нынче преобладают «торопливые схемы, моментальные фотографии, где «всё как в жизни», но самой жизни нет, как нет». В интервью содержится очень верное, на мой взгляд, заявление о перспективности «войны с Интернетом». Ведь «бумажное чтение», будящее мысль в читателе, качественно отличается от экранного в законах восприятия и воздействия. Возможность немедленного контакта при экранном чтении побуждает к сиюминутному диалогу между читателем и текстом, читателем и читателем, читателем и автором, возможно, и блестящему, но, к сожалению, часто до конца не исчерпывающему, а скорее, просто пропускающему глубину прочитанного произведения.
С удовольствием прочла в рубрике «Литература и современность» статью Анны Хрусталёвой «ЕГЭ с вами…» Журналист и обозреватель «Учительской газеты» решила на собственном опыте потвердить (или опровергнуть) мнение, что ЕГЭ по литературе – это плохо. Анна Хрусталёва «в компании со школьниками всей страны сдала в этом году три экзамена в формате ЕГЭ – по русскому языку, литературе и истории». Результаты очень неплохие по всем трём предметам, но подробно описывается, как шла подготовка к экзамену по литературе, какие пришлось перечитать произведения и какой восторг испытала от знакомства (раньше так и не дошло дело до прочтения) со «Словом о полку Игореве». (Интересно, что заканчивала автор, если обошлась без «Слова…»? Я его ещё в школе «прошла»). Перечисляются вспомогательные книги – учебники и справочники, которые пришлось полистать в период подготовки. Попутно даются рекомендации, какими книгами из списка пользоваться нужно, а какими - вредно из-за массы присутствующих там ошибок. Затем автор приступает непосредственно к тренировочным тестам и критериям оценивания экзаменационных работ. Вторая половина статьи посвящена непосредственно самому экзамену: как он организован, какие включает в себя этапы, какие «жанры», на чём можно «погореть» или, наоборот, вылезти. Последовательность и информативность статьи такова, что создаётся ощущение рассказа: «Как я сдавала экзамены?» (Я даже подсунула её своему шестнадцатилетнему внуку – вдруг что-нибудь полезное для себя вычитает в ней).
И закономерный вывод: «Можно сколь угодно долго дискутировать о том, каким должен быть выпускной экзамен по литературе: письменным, устным, в форме теста, сочинения, реферата или проектной работы. Да хоть в комиксах или в виде японских анимэ! Но пока школьники не начнут читать – в оригинале, а не в кратком изложении, результат будет всё равно стремиться нулю». В статье приводятся такие цифры: из сорока с лишним тысяч сдававших ЕГЭ по литературе в России только 247 человек (в том числе и автор статьи) набрали 100 баллов – наивысшее количество.
А вот имя, которое можно отнести к «новым авторам» - Ратникова Екатерина, студентка 4-го курса Литинститута. Статья называется «Читать или не читать». Разделяемые мною наблюдения о потере читательского интереса к серьёзной, добротной, как современной, так и классической литературе, предположения о причинах этого явления, возмущение качеством стихов отдельных раскрученных авторов и нетребовательностью редакций толстых журналов, констатация падения культуры вообще и писательско-читательской, в частности – всё это прекрасно. Только вот жаль – статья эта скучна, я бы сказала жестче – занудна. В ней нет искры, перца. Она «не забирает». И первое её прочтение в памяти ничего не оставило, при составлении этого обзора пришлось перечитать заново, что по мнению автора («ведь один из признаков яркого, достойного произведения – запоминаемость» - С.19), свидетельствует о слабости, тусклости этой публикации. Но вспомнив, что писала студентка, выскажу надежду – автор заточит свой язычок и научиться писать острее.
Ещё один «новый автор» - Журов Александр, студент 3-го курса Литинститута. «В объятьях липкой паутины» - так называется его работа, посвящена она Роману Сенчину и его новому роману «Елтышевы». Журову творчество Сенчина не близко, в статье он пытается мотивировать свою позицию, привлекая в союзники не только Хименгуэя и Маркеса, но и самого автора «Елтышевых», вернее – опираясь на его ответы из многочисленных интервью. «Меня ругают за то, что передаю действительность один в один. Требуют правды художественной, а не только жизненной» (кстати, очень знаменательное замечание Сенчина, которому можно посвятить целое расследование). Журов, опираясь на это признание Сенчина – относительно его знания жизненной правды,- приходит к выводу: «…после чтения Сенчина остаётся только лечь и умереть». Но всё не так мрачно в жизни. «Единственный выход из мёртвого царства социальной обыденности, которое так хорошо знает Сенчин, – это Дух». Сенчин же, по мнению Журова, в своих произведениях отрицает саму возможность Духа, а заодно – и тайну личности, и тайну жизни… И задаётся в конце статьи страшноватый вопрос: «Зачем мертвецам писать книги, если они не верят в воскресенье?» Категорично, не бесспорно, но, главное, не равнодушно.
Кстати или не кстати, но под статьёй приводится ещё раз напоминание редакции, что она может не разделять мнение авторов статей, публикуемых в журнале.
Ольга Медведева (студентка пятого курса Литинститута) в «Истории одного безумия» делает разбор последних произведений Василины Орловой, концентрируя, вообще-то, внимание на романе «Больная». Я читала этот роман и другие, упомянутые Ольгой, публикации. Из них лишь роман «Пустыня» был в бумажном варианте, остальные – с экрана компьютера. (Самой бы написать отзыв, да, боюсь, не одолею). Тем с большим вниманием прочла мнение о писательнице представителя нового поколения критиков. Со многим соглашусь – Василина Орлова, беря за основу вещи, вообще-то обыденные: развод молодой пары и переживание женщины, вынужденной расстаться с любимым человеком из-за полного непонимания друг друга («Пустыня»), пустопорожнюю жизнь современной столичной молодёжи, принадлежащей к тому кругу, который называют «продвинутым» («Трапеза богомола»), постепенную дезориентацию в окружающем мире, приводящую героиню в «психушку» («Больная») – развивает тему одиночества в толпе глазами женщины. Мне показалось, что в процессе написания данной статьи у автора её менялось отношение к писательнице, и если в начале были претензии к мировоззрению и литературному методу В. Орловой, то к концу Ольга сочувствует героям рассмотренных романов.
Замечу, в скобках, что фотография писательницы, помещённая в журнале, выбрана не самая удачная.
Ещё одна «PERSONA GRATA» - Сергей Арутюнов. Поэт, прозаик, литературный критик. С ним беседует М. Лаврентьев, и материал называется «"Лагеря"» никуда не делись…».
Муза поэту, как выясняется из разговора, стала являться Арутюнову не в «садах лицея», а гораздо позже. И из первой части беседы я уловила лишь, что сам Сергей к своему поэтическому творчеству причастен мало, разве «накрутить на кости мышцы» (по его образному выражению), хотя слова, изложенные на бумаге, «ложатся (sic!) так, как ты мыслишь, самым естественным и прямым для твоей внутренней речи образом». У Сергея симбиоз с некоторым внутренним языковым человеком, почти не спящим, работающим, как ткач или кузнец. И Сергей с огромным уважением относится к этому созданному его собственным воображением собрату: «Он более мужественен – не обладая ничем, кроме запаха слов, их шелестящих оболочек, он полон – нет! – он весь состоит из решимости вершить свою работу в полной темноте, часами, сутками». Почти поэма… Только не о «чёрном человеке», а его антиподе – о воображаемом внутреннем человеке, придающим смысл бытованию поэта Сергея Арутюнова: «Нет рифмы, нет и меня. Нет стиха – нет никакого смысла ни в чём». Эта часть беседы, по-моему, наиболее удачная – она очень «пристала» обоим собеседникам-поэтам, она сама так образна, энергична и органична, что симпатия к высказывающемуся возникает непроизвольно.
Но беседа делает поворот. Задаётся вопрос: «Что творится в мире литературы?..», и меняется лексика, нарастает агрессивность, калёной метлой выметается всё подряд: русские народные шовинисты, «демократический лагерь», журналы, книги, издательства, критика, литература, стихи и т.д., и т.п. Отбор ругательств – разнообразнейший, начиная от сдержанного «профанация», где-то в серёдке набирается темп и уже и «хреноватое», и «трынц-трынц и соплей на полмешка», и «отглобализяченная Россия», и «рожа сапогом»… Ладно, прекращу, а то уже на ликбез смахивает: я такие тексты, где через строчку – ругательные слова, не читаю, я их плохо понимаю в смысловом плане, только вижу – человек страшно сердит. И есть от чего. У Сергея болят нервы (душа? – но не хочется этих банальностей, он действительно очень нервничает) от происходящего сейчас в поэзии процесса подмены: «…распространяя в качестве образца для молодой поэзии так называемый неподцензурный, а зачастую и «импортный» вариант русской поэзии, ориентированный на евро-американские стандарты, кураторы данного направления ведут настоящую идеологическую войну с тем, что только пробивается на свет – со свободой», потому что, по мнению Сергея, «на деле хотят превратить каждого из нас в глумливого бюргера». (Тут какая-то мыслёвая лакуна, потому что не могу представить, чтобы постмодерн, о котором речь в следующей строке, из кого-то сделал бюргера). Достаточно достоверно расписана технология появления в «толстых» журналах низкопробного литературного мусора, поддерживаемого «локальными землячествами», спонсорской их поддержкой, а также дурновкусием чиновников, в чьих руках находится редакционный портфель, и их откровенной жадностью до дурнопахнущих литературных отбросов, востребованной «узким читательским подвидом», а также откровенным коррупционным интересом этих литературных снобов.
Отвергает Сергей Арютюнов идею «элитарности поэзии». Поэзия обязано быть в ареале служения народу, а творящийся в последние годы уход её из этой само собой разумеющейся сферы говорит лишь о нездоровье, уродстве, преподносимом апологетами современного литературного творчества, как «единственно искреннее искусство в стране».
Отказав в доверии и уважении современной экспертизе (читай – всем литературным премиям) русской литературы на том основании, что в оценках преследуются цели хищнически корпоративные, Арутюнов безо всяких сомнений встаёт на защиту альма матер российских литераторов – Литинститута, особенно подчёркивая необходимость «понедельных, изматывающих вдрызг, шлифующих молодое самолюбие семинарских штудий». Сергей видит в институте чуть ли не последний оплот воспитания вкуса…
И опять возврат к современной поэзии, побуждаемый сетованиями уже Лаврентьева, что даже в «Литературной учёбе» печатать практически нечего, вернее, печатаемые стихи новых авторов читателями пролистываются. Сергей Арутюнов убеждён, что дело в современном критерии оценки литературы, названном им корпоративно-вкусовом. И «апатия будет продолжаться до тех пор, пока не будут выработаны иные… критерии оценки литературы». Пока же молодые авторы «замордованы» литературой, которую обязаны изучать, а также лавиной информации, в которой они пока не обладают навыками золотодобытчика. Арутюнов советует журналу стать «закутком» для аспирантов и профессоров Литинститута, а не пытаться конкурировать со «Студенческим меридианом». На что М. Лаврентьев «пробегает» содержание последних номеров «ЛУ», в которых представлены работы не только начинающих, но уже именитых авторов на различные темы литературного творчества.
И последний раздел беседы содержит уже разговор с поэтом как таковым – речь идёт о последней книге С. Арутюнова «Право хранить молчание» (изд. «Русский двор», Москва, 2009 г.) Признание поэта о нелюбви к своим стихам, достающимся нелегко и редко радующих автора – несколько неожиданно, если вспомнить начало беседы об уважении к внутреннему человеку, денно и нощно работающего без устали…
Сергей ждёт завтрашнего дня – перманентно. И надеется…
Его призыв – «Различайте!»
Следом в журнале, в разделе «Гостиная «ЛУ», помещены стихи Сергея Арутюнова. Я не буду их разбирать. Этот поэт не находится «в моём кругу». Свойственный ему иронично-горький взгляд сродни Лермонтовскому («А жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг…»), но расходится с моим. Поэтому, отметив добротность стихов (я их не перелистнула, добросовестно все прочла, особенно отметив первое из подборки - «я уже притерпелся к тому, как живу» и предпоследнее - «Выросли те, кто спасал нас от глупых войн») и их крайне современную тематику, перехожу к следующей публикации.
Раздел «AD MEMORIAM» открывает поэт, сценарист и кинорежиссёр из Киева Филипенко Олег воспоминаниями о литературе 90-х годов, озаглавленными «Жизнь проиграна, или Всё только начинается». Первая часть меморий касается молодого, самоуверенного, не признаваемого никем, кроме себя, «гения», сначала выгнанного из ГИТИСА, а затем прекратившего и занятия в Литинституте, не смирившись с тем, что окружающие не спешили платить любовью за поэтические благодеяния, оказываемые этим самовлюблённым типом миру. Первая часть читается почти как художественная хроника, написанная с самосарказмом и даже некоторой злостью и недоумением в отношении себя самого в те девяностые годы. Несколько морализаторских вставок могли бы послужить назиданием юношам, становящимся на извилистую дорогу будущего служителя муз: «Не хватало ещё, чтобы не получившие диплом актёры диктовали свои правила педагогам»; «исключение из института — я трактую метафористически как изгнание из рая»; «ученик без покровительства и любви учителей — никто. Мы есть продолжение наших учителей. Плохо, если сам ученик этого не понимает вовсе или понимает слабо. Ученику часто кажется, что сияние для окружающих исходит именно от него. А он — лишь отражает сияние, исходящее от его учителей; его же собственное сияние, часто им самим ощущаемое в бетховенской интровертности, пестуется прежде всего учителями. Поэтому, порывая с учителями, ты катишься в бездну» и т.д.
Уже по ходу первой («гитисной») части даётся несколько портретов известных деятелей культуры и литературы: Анатолия Васильева, Петрушевской и ряда других. В «литературной» же части, то есть, когда описывается время становления автора, как поэта - отдельными главками более или менее подробно даются портреты литераторов: поэтов, писателей и критиков. И тут уже чувствуется не самокритичная струйка в повествовании, а очень даже критичная и порой желчная.
Мемуары читаются с интересом, хотя ценность их для меня всё же в основном заключается в первой части, излагающей, как преувеличенное мнение о себе приводит к излому судьбы молодого человека, не доверившегося никакому наставничеству, фрондирующего и, в конце концов, остающегося один-на-один со своими проблемами..
Пропущу статью П. Пустовалова «К вопросу о структуре текста», как очень специальную и меня не заинтересовавшую.
(Не кидайте в меня апельсинами – я по профессии не филолог и не лингвист. И хоть имею высшее образование и не одно, да только в дипломах моих в графе «специальность» стоит термин от корня «техн». А взялась я за литературу, да ещё и с разбором, лишь как читатель. Осмелела после того, как один из наших известных поэтов старшего поколения в ответ на восторженное письмо относительно его книги стихов ответил мне вот такой фразой: "Вы тонко чувствуете стихи и ... могли бы писать рецензии и статьи лучше многих профессиональных критиков". Но теорию филологии и лингвистики я уже не одолела, поэтому читаю подобные статьи, еле сдерживая зевок. За что и прошу прощения).
А вот работу Татьяны Новак из раздела «Давайте разберёмся» под названием «Находки и недочёты» прочла с удовольствием. Сетевой литературный критик доступным мне языком анализирует стихотворения интернетовских авторов, попутно осуществляя ликбез таких, как я - «критиков», вводя в разбор неизвестные мне термины – «сдвиги» (очень большой кусок статьи им посвящён – с примерами и рекомендациями), «схема рифмовки» или, например, «лексическая деформация фразы». Эх, мне бы грамотёшки! Ух, как бы я развернулась с подобным разбором!.. Но с интересом прочитав эту работу и сравнив её с разбором, учинённым когда-то Иосифом Бродским поэм Цветаевой (в частности, «Новогоднее») или стихов Роберта Фроста, я всё же для себя решила: нет, что-то тут не то. Разборы Бродского меня не веселили, а изумляли, и после Бродского мне ещё раз хотелось перечитать разбираемые поэтические творения. А вот после Новак – нет. Будто из стихов воздух выпустили.
Два рассказа болгарки Валентины Плачкиновой и последующий их разбор её соотечественником Николаем Стояновым стоит почитать по нескольким причинам. Во-первых, новое имя, неизбитые темы, нетрадиционный стиль, необычные сюжет с мистическим элементами. Во-вторых, интрига в первом рассказе («Хач»), основа которой в последние десятилетия потрясает целые страны – кто более истинен: Христос или Магомет? Попытка возложить в чашку противовеса свой камешек. В-третьих, короткий, но конкретный разбор рассказов Стояновым даёт пример непредвзятости, критики и поддержки автора одновременно…
Пропускаю со своим отзывом статью профессора Валерия Даниленко из раздела «Мастерство писателя» - «Лингвокультурологические воззрения А.С. Пушкина» по причине, следующей из названия статьи. Стал бы писатель читать мою статью, озаглавленную, например, так: «Разделение ионов по массам в электромагнитном поле квадрупольной линзы»? Думаю, и не подумал бы. Я же его статью прилежно прочла, восхитилась знаниями автора, но по существу ничего сказать не могу, вернее, не хочу – боюсь обнаружить свою дремучесть. Скажу лишь, что автор с приведением ссылок и аргументировано доказывает на примерах пушкинских текстов, что наш великий поэт был ещё и исследователем в области лингвистики. В частности, рассматриваются пять лингвокультурологических направлений, в которых проявились научные воззрения поэта: лингвоэстетика, лингвоэтика, лингвистическая политология, лингвостилистика и переводоведение.
Сплошным удовольствием для меня было прочитать «стилистические заметки» доктора филологических наук Л.И. Скворцова «Феномен прозы Владимира Орлова» (по страницам романа «Камергерский переулок»). И это при том, что сам роман до меня ещё «не дошёл». Тут феномен, обратный «Доктору Живаго» - роман не читала, но уверена, что – замечательный. Текст Л. Скворцова понравился в первую очередь, потому что «вкусно» написан. Автор так наслаждается прочитанным, так доволен и автором, и собой, что прочёл, что, чувствуется, не может удержаться, чтобы не поделиться с другими полученным удовольствием. Цитат в статье не меряно. Похоже, профессор с охотою бы половину романа процитировал, дали бы волю. Эта развёрнутая рецензия в сочетании со стилистическим разбором разбита на невыделенные главки (или параграфы). Сначала идут рассуждения об исчезающих в столице вывесок, заведений, учреждений и даже архитектурных реликвий.
(Отступлю – вот почему нравится читать про собственный жилой ареал, будь то улица или целый город? Главное, чтобы он был тебе знаком. Я живу в Томске и по себе знаю, с каким удовольствием читаешь даже неказистое литературное произведение, если в нём упомянуты городские приметности. Представляю, что и москвичам романы о Москве доставляют такое же удовольствие. Я в столице бывала раз пять, а если по часам посчитать, то навряд ли наберётся полных две недели, что я ходила по её улицам. А вот прочитаешь слова, скажем, «Собачья площадка», да представишь этот скверик между домами в трёх шагах от Нового Арбата, где довелось посидеть на скамейке, так и приятно сердцу – знаю-знаю я это место. А каково москвичу читать в романе все эти названия: Камергерский или Брюсов переулок! Поневоле возлюбишь и автора, и его детище).
Да, так о чём это мы? Вернёмся к «Феномену прозы…» От исчезновений (мистических и не очень) идёт плавный переход к ироническим сюжетным вставкам относительно «новой теории летоисчисления»; отдаётся должное авторской самоиронии в романе, психолого-образной выразительности портретов персонажей… И ещё много достоинств подметил в романе уважаемый профессор Скворцов. Лично мне очень захотелось найти и прочитать этот роман, тем более, что Владимира Орлова я очень люблю за его «Альтиста Данилова» и «Аптекаря».
А вот «Выразительные возможности специальной лексики» Надежды Годенко, доцента Литинститута, мне не показались достаточно аргументированными. По крайней мере, приводимые автором лексические примеры из выбранной для разбора киноповести «Сучьи выселки» (дипломной работы выпускницы Литературного института Груниной), имеющие цель придать повествованию дополнительные краски, показались мне очень легковесными. И вообще, заголовок этой статьи, который, казалось бы, должен был отражать большую часть её содержания, относится, хорошо, если к пятой её части. Создалось впечатление, что статья является немного доработанным отзывом рецензента на дипломную работу.
Главы из романа «Обратная перспектива» российского поэта, прозаика и художника Гарри Гордона (винюсь, хотя это, скорее, моя беда – но мне, провинциалке не известен ни поэт, ни прозаик, ни, тем более, – художник с таким именем и фамилией) в разделе Гостиная «ЛУ», где помещены ответы на неизвестные нам письма (или письмо) некоего Карла Борисовича, человека преклонных лет, до сих пор ищущего своё место «во времени и пространстве», обращенные к нашим и не нашим классикам. Ответы Пушкина, Гоголя (от него – даже два), Лескова, Платонова, Толстого, Шевченко, Александра Грина и даже Фолкнера – это пародийные советы, выдержанные в стиле и соответствующие характеру каждого писателя. Похоже, что Г. Гордон решил возродить жанр пародийного подражания, очень популярного и до сих пор не угасшего в поэзии, (хотя со смертью пародиста Александра Иванова порядком обессилевшего), но редко привлекавшего мастеров пародий к прозе, тем более – к эпистолярному творчеству великих классиков.
В разделе «Мастерская художественного перевода» помещена статья литературоведа Владимира Козаровецкого «Бодался телёнок с «Новым миром». Прочла я её с двояким впечатлением. Первое (основное для меня) – это мемуарная составляющая статьи. Намёк названия на противостояние Солженицына и Твардовского в бытность появления на страницах толстого журнала первой публикации недавно ушедшего от нас писателя-патриарха – не случаен. В нынешнем «бодающемся телёнке» рассказывается о чинимых препятствиях советских редакторов (в лице Чуковского) публикации переводов стихотворений Р. Бёрнса, сделанных малоизвестным переводчиком Виктором Федотовым. Мотивы препятствий – у Чуковского: «Переводы Федотовы намного хуже Моршаковских», для автора «бодающегося телёнка» мотивы эти совершенно другие - Чуковским «руководила клановая солидарность…эта подсоветская литературная борьба, в которой всё было дозволено, всё-таки была, обыкновенной борьбой за кормушки: цель оправдывала средства, а средства в виде потиражных, сталинских, ленинских и прочих премий и были целью». Перипетии, испытанные В. Козаровецким, обивающим пороги редакций толстых журналов со своей статьёй о Бёрнсе и Федотове сорок лет назад с лишним, его возмущение непробиваемостью тех, от кого зависела публикация его статьи, аргументы, доказательства, непонимание происходящего – всё это читается с интересом, как всякая мемуаристика, вскрывающая подковёрные интриги недавних лет, высвечивающая, как прожектор, прежде невидимое и необъяснимое. Большая часть данной публикации (что в «ЛУ») отдана сравнительному анализу переводов стихов Бёрнса, сделанных Маршаком и Федотовым. Для меня не стало очевидным утверждаемое автором достоинство переводов Бёрнса Федотовым, хотя, понятно, публиковать разные переводы одних и тех же стихов должно, если переводы сделаны мастерски. Приведённые примеры меня в мастерстве Федотова не убедили. Поэтому я не склонна разделять возмущение Козаровецкого, до сих пор не угасшее, чинимыми препятствиями к опубликованию переводов Федотова. Могу допустить, что Чуковским, которого так резко и нелицеприятно характеризует В. Козаровецкий, руководили не меркантильные соображения (тиражи и премии), а забота о вкусе читателя.
В общем, думаю, данная публикация не оставит равнодушным прочитавшего её. Она затрагивает несколько аспектов: отношения мэтров и начинающих авторов, особенности переводов стихов, переоценку взаимоотношений и значение поступков литературных зубров в нашем недавнем прошлом. И очень меня задела попытка развенчания заслуг в литературе Корнея Чуковского… тут много чего пришло в голову. Но это уже совсем другая история.
Как-то особняком стала для меня статья Анатолия Тринко «Чепурный из Чевенгура» из раздела «Писатель и время». Во-первых, обрамление материала: вместо портрета автора, как это принято в журнале, перед статьёй помещен портрет Андрея Платонова. Про автора – ни строчки. Набрала в Googl-е для поиска имя и фамилию – кроме, как ссылки на вот этот же номер «ЛУ» - ничего. А статья интересная. В ней делается попытка дать разгадку платоновского «Чевенгура», (не разгаданную даже Максимом Горьким, в своё время не давшего «добро» на печатанье этого произведения), используя текст Библии. И для него, Тринко, то есть, «осколки платоновского зеркала жизни стали соединяться в завораживающую библейскую мистерию». Постепенно автор разворачивает свою концепцию «Чевенгура», дескать это - миниппея (то есть литературная аналогия карнавала и масок), в которой и имена, и сюжеты, и столкновения персонажей, и их одежда, и многое другое – не что иное, как обыгрывание библейского текста, в большей части – «Ветхого завета». Вот один лишь пример: «По трое суток с перерывами плакала по каждому из восьми умерших младенцев Мавра Фетисовна – роняла слезу по удавившейся доярке Мавра Федератовна.
Начальные буквы их имён и отчеств воссоздают криптографическое имя Фамарь...» (Текст статьи обильно уснащён различными графическим возможностями вёрдовского редактора. Тут и таблицы, и полужирный, и курсивный шрифты, и выделение мысли с помощью перевода букв в верхний регистр. В приведённой цитате тоже есть курсивные вставки, но я их не выделила.
В том же разделе и воспоминания четырёхлетней давности о «Встречах с Аллой Андреевой», вдовой Даниила Андреева, со дня смерти которого в текущем году исполнилось 50 лет. Автор – Нина Левина, («любитель-исследователь литературных текстов»). Написано неплохо, хотя те страницы, что являются цитатами из личного дневника автора, можно было бы обработать художественно. Текст очень женский, много уделено внимания бытовым подробностям (простыни, уборка квартиры, приготовление супа), что, вообще-то, если и придаёт своеобразный колорит всему тексту, но для личности Аллы Андреевны - излишние. В этих воспоминаниях главным, на мой взгляд, является (помимо отдельных фраз об отношении Д.Андреева к Цветаевой, о методе прочтения «Розы мира», об отношении Аллы Александровны к разного рода мистикам, «присасывающимся» к «Розе Мира») описание того, как были обнаружены несколько писем Даниила Андреева в городе, где проживает Н. Левина, и как копии этих писем оказались у Аллы Александровны, (то есть, в конце концов, попали в новое собрание сочинений Андреева). Как путь случайностей (случайностей ли?) привёл к реальному, положительному результату.
Литературный критик и переводчик Дмитрий Колесников, автор статьи «Народный поэт России», отдал должное Виктору Фёдоровичу Бокову, поэту, автору популярных песен «На побывку едет…» и «Оренбургский платок». Поэт, отметивший 19 сентября своё 95-тилетие, скончался недавно. Жаль, что он не прочитал этой статьи. Ему было бы приятно убедиться, что он любим, что его тексты помнят, приводят их в назидание современным поэтам. Отдельно Д. Колесников «разбирает» сложное отношение В. Бокова к Сталину: от ненависти к принятию его, как вождя, и приходит к выводу, что в стихах Бокова, воспевающих фамилию Сталин, «отразилось не только личное, боковское, но и народное восприятие неоднозначной фигуры вождя».
Последние страницы журнала отданы подборке лирических стихов Константина Ваншенкина под названием «Приворот», из которых хотелось бы выделить «Домино» и «Корабельное утро». Также помещено гневное письмо Вячеслава Лютого, ответственного секретаря журнала «Подъём», относительно одной из публикаций «ЛУ». В разделе «Книгоноша» даны рецензии на книги, недавно выпущенные в различных издательствах Москвы и С.-Петербурга.