Кухонное окно солнечно улыбалось чистыми стеклами. Сидящий лицом к свету Коростовцев слегка щурился и часто опускал голову, разглядывая содержимое своей чашки- бульон «Кнор» из кубика. После очередного взгляда в чашку он поднял лицо с полуприкрытыми глазами, выдержал паузу и многозначительно изрек, -
- Человеческая жизнь похожа на чашку с бульоном!..
- Это почему же? - заинтересованно спросил Жилин.
- А черт его знает. Я - не философ, не смогу объяснить.
После этого короткого диалога оба заулыбались, и завтрак продолжился уже в более радостной обстановке.
- Ты это, Павлуша, только что придумал, да?- обратился к другу Жилин, аккуратно намазывая масло на кусок бородинского хлеба,- забавно получилось, прямо анекдот.
- Да, Жора, только что. Это был, практически, экспромт. Но, не скрою, немного подготовленный. Мне показалось, как-то неважно чувствуешь ты себя сегодня, глаза что-то безрадостные с утра. И это несмотря на чудесную погоду, твой любимый свежий бородинский. Вот я и думал все, как бы развеселить тебя хоть чуть-чуть. Ну, и надумал.
На анекдот, говоришь, похоже? Дарю! Пополнишь свою коллекцию, ты ведь любишь такие приколы.
- Спасибо, друг!
Павел Сергеевич Коростовцев и Георгий Андреевич Жилин жили вдвоем в огромной квартире на втором этаже старинного особняка почти в самом центре Москвы. Дом был построен в семидесятые годы девятнадцатого века. В советские времена квартира на втором этаже была коммунальной – шесть жилых комнат. Дом, расположенный в переулке Чернышевского возле пересечения его с Селезневской улицей, расселили еще весной девяносто восьмого в связи с тем, что его собиралась купить одна крупная торговая компания и приспособить под свой выставочный зал и офисы. Все тогда было уже подготовлено: взятки чиновникам разных уровней розданы, снята категория охраняемого государством памятника архитектуры, утвержден проект перестройки здания. Но вдруг, летом, в течение буквально двух дней процветающая компания обанкротилась. Потом еще некое ЗАО или ООО собиралось прикупить домик, но что-то там не получилось – денег, видно, пожалели на взятки. А вскоре все махнули на этот дом рукой. Его обнесли забором, повесили таблички, запрещающие вход на «охраняемый объект», который на самом деле не охранялся, и про дом благополучно забыли. Только местный участковый старший лейтенант Сиротинкин - тихий, добродушный человек и умеренный, негорький пьяница иногда приходил и гонял с «объекта» мальчишек и бомжей. Но постепенно прекратил. С теперешними обитателями дома - настоящими, на его взгляд, интеллигентами - Павлом Сергеевичем и Георгием Андреевичем он был хорошо знаком, симпатизировал седым благородным старикам, препятствий их жизни не чинил и информацией об их присутствии в давно пустующем доме ни с кем не делился. Так продолжалось уже более семи лет. Окна комнат, в которых расположились Коростовцев с Жилиным, и кухни выходили во двор дома, и по вечерам с улицы невозможно было увидеть свет в них. Кстати, дом уже много лет был отключен от электричества. И от водопровода тоже, и от газа. А тот замечательный факт, что минимальными благами цивилизации жильцы его все же могли пользоваться, являлся выдающейся заслугой Павла Сергеевича. Это он из четверых своих бывших студентов организовал бригаду, которая протянула электрический кабель от ближайшего столба, а также, прокопав вручную тридцатиметровую траншею, подключила дом к водопроводу. Все, разумеется – нелегально. С отоплением, слава Богу, проблем не было : в каждой комнате дома имелись печи- голландки, дровами постепенно запаслись. Завтра впервые за почти восемь лет в доме должна была появиться женщина. И не просто появиться, а поселиться здесь. Ксения Николаевна уже была у них в гостях. В прошлое воскресенье. Пришла утром и провела с ними весь воскресный день. Атмосфера, царящая в квартире, явно пришлась по душе Ксении Николаевне. Она, испытывая давно уже не посещавшее сердце вдохновение, произвела генеральную уборку, хотя и нельзя было сказать, что жилище их совсем запущено – относительный порядок здесь поддерживался. Благодаря усилиям Ксении Николаевны стали сверкающе-прозрачными стекла всех окон, было выброшено множество давно ненужных мелких вещей: алюминиевые кастрюльки и сковородки, треснутые чашки, также была передвинута немногочисленная мебель, до блеска очищены мойка и электроплитка. Мужчины с удовольствием помогали ей. Ксения Николаевна приготовила роскошный обед из четырех блюд ( а ведь не занималась этим уже несколько лет – проживая в больнице, питалась кулинарными шедеврами больничного пищеблока, а тут расстаралась на удивление, да все еще так вкусно получилось!..). За продуктами с составленным ею списком ходил в универсам на Селезневку Жилин. Долго ходил, но купил, согласно списку, все. Да еще и две чертвертьлитровых бутылочки коньяка «Московский» по сто двадцать рублей за бутылочку. На покупки истратил все имевшиеся в наличии деньги – семьсот пятьдесят рублей. Ничего! Завтра Сиротинкин должен вернуть долг пятьсот рублей( он изредка занимал у них и всегда отдавал вовремя). Вот с коньяком Жилин немного перестарался – по причине равнодушия всех троих к спиртному вторая бутылочка осталась нетронутой. Так что зайдет завтра Сиротинкин – угостится. Вообще, нельзя сказать, чтобы совсем стабильными были их доходы. Регулярно небольшую пенсию получал только Жилин, а Коростовцев – в прошлом доцент кафедры электротехники авто-дорожного института – пенсию не получал, поскольку уволился всего за два месяца до своего 60-летия, не выдержав унижений и очевидного, даже демонстративного уничтожения некогда прекрасного коллектива кафедры новым заведующим – недоучкой и хамом Романьковым, невесть откуда взявшимся племянником министра. Он, объявив себя реформатором высшей школы, принялся разваливать все созданное многолетним трудом лучших в стране ученых-электриков, а сам, похоже, и закона Ома не знал. Не смог этого терпеть Коростовцев, ушел, не дожидаясь пенсии. Вскоре после этого погибла в автокатострофе вся семья Коростовцева- младшего: Сережа, его жена Юля и шестилетний Пашка. Семью единственного сына похоронил он на Митинском кладбище в одной ограде с покоящейся там уже пять лет женой. Не до пенсии было тогда. Потом у Павла Сергеевича в метро украли паспорт и взяли по нему кредит- три тысячи долларов. Еле-еле удалось отклонить в суде претензии банка. Потом сам Павел Сергеевич болел – сломал лодыжку, долго не срастался перелом, не мог ходить. В общем, новый паспорт он так и не получил, пенсию не оформил. Но продолжал бывший доцент Коростовцев сотрудничать, неофициально, правда, с учебно- экспериментальной мастерской МАДИ: электрооборудование всех экспериментальных моделей рассчитывал он, потому что хоть и читал всю жизнь курс «Теоретические основы электротехники», а по призванию был практиком, отличным инженером. Его очень ценили и уважали в мастерской, находили возможность платить за участие в каждом проекте: то двести долларов, то триста. «Бог знает что! Будто своей валюты у нас нет!»,- удивлялся каждый раз Коростовцев, получая иностранные зеленые купюры. Таким образом, общий бюджет периодически существенно пополнял и он. В результате им вполне хватало на питание (старый холодильник «Орск», подаренный участковым Сиротинкиным и отремонтированный Коростовцевым, никогда не бывал пуст), на посещение по пятницам Селезневских бань, а также примерно раз в два месяца их любимого театра Советской армии. Для этого мероприятия в шкафу висели два костюма: стального цвета Коростовцева и темно-синий Жилина и четыре хороших галстука. Георгий Андреевич – историк и этнограф по образованию - тоже старался подработать. Он до сих пор являлся внештатным сотрудником журнала « Наука и жизнь» ( жив пока еще был журнал), иногда кое-что перепадало: то полторы тысячи рублей, то две. В общем, «семейный» их бюджет был вполне терпимым, и другу Сиротинкину никогда не отказывали в небольших ссудах. Сиротинкин так и вышел недавно на пенсию в звании старшего лейтенанта, был он разведен, продолжал выпивать, жил небогато. Обедали за большим круглым столом в самой просторной пустующей комнате квартиры. Телевизора у них не было, как успела заметить гостья, но друзья легко переносили его отсутствие, и даже были рады этому – меньше отрицательных эмоций испытывали. А приемник работал постоянно. Самодельный книжный стеллаж вмещал более трехсот книг: Шекспир, Чехов, Бунин, Булгаков, из современных авторов Бондарев и Нагибин, рядом с толстенным Советским энциклопедическим словарем – тонкая книжка «Шахматные этюды» с дарственной надписью Георгию Андреевичу от автора – гроссмейстера Марка Тайманова ( Жилин когда-то единственный из участников сеанса одновременной игры обыграл его и получил подарок). Иногда любили друзья разобрать этюд или сразиться партию – другую в «шахмотья», как называл игру шутник- Жилин.
Обедали неспешно, с удовольствием, непрестанно улыбались друг другу, хвалили блюда, вспоминали старинные кулинарные рецепты, сравнивали свой стол с меню лучших ресторанов, в которых когда-то доводилось обедать. За обедом и договорились о том, что Ксения Николаевна переберется жить к ним. Как-то очень просто и быстро договорились, словно вопрос этот был давно решен, а сейчас только озвучено решение. В общем, в четверг – у нее как раз будет выходной – договорились встретиться в полдень у ворот больницы на Площади Борьбы и помочь Ксении Николаевне перенести свои вещи. До сих пор Ксения Аринушкина ( « Фамилия-то какая у нее! Теплая, ласковая какая-то, пушистая словно»,- думал Коростовцев) жила в одном из корпусов пятьдесят девятой горбольницы в бывшем инфекционном боксе – комнате площадью девять метров и вторым выходом прямо во двор больницы, правда, наглухо закрытым. Такое жилье вместе с работой в должности санитарки( оклад – тысяча семьсот тридцать рублей) предоставила Ксении Николаевне главврач Бабкина, а устроила все институтская подруга Аринушкиной Вера, которая всю жизнь проработала рентгенологом в той же пятьдесят девятой больнице и, выйдя на пенсию, продолжала дружить с главврачем. За мизерную зарплату – она хоть и подросла немного за эти годы, все же осталась мизерной – Ксения Николаевна с утра до вечера трудилась в хирургическом отделении и в свою комнатку приходила только ночевать. Тогда, в две тысячи первом, она была бесконечно благодарна Богу, подруге Верке и главврачу Бабкиной за это. А на что еще могла рассчитывать пятидесятишестилетняя пенсионерка в прошлом участковый терапевт захудалой поликлиники города Гагарина Смоленской области, не имевшая в Москве ни жилья, ни семьи, ни прописки. Пятьдесят девятая больница в ее положении была большой удачей. После смерти мужа Ксения Николаевна продала свою квартиру в Гагарине ( деньги срочно были нужны зятю Славику, чтобы уберечь от разорения свой бизнес – две мастерские шиномонтажа) и переехала к старшей дочери Наташе в Москву. Было это четыре года назад. Прожила в семье дочери она недолго – ровно пять месяцев. Зять Славик, когда-то симпатичный, вежливый, вполне положительный парень, не выдержав испытания строительством капитализма (кстати, бизнес его квартирные деньги так и не спасли), превратился в хмурого, озлобленного, вечно недовольного жизнью и срывающего зло на жене пьяницу. Грустно было видеть, как опустился этот совсем еще молодой мужчина, как скверно живется дочери и как смирилась она с такой жизнью. Очень грустно было Ксении Николаевне. Росли бы внуки – нашлось бы ей применение, но детей у дочери не родилось, бесплодна была Наташа. Словом, потерпела, потерпела Ксения Николаевна, поплакала ночами в подушку, а когда во время очередного пьяного дебоша досталось от зятя и ей по лицу, а Наташа даже не попыталась утешить, не то что вступиться за мать, собрала она свой чемоданчик и ушла куда глаза глядят, сказав на прощание дочери : «Устраивает тебя, дочка, такая жизнь,- продолжай! А я так жить не желаю. Прощай.» «Прощай»,- равнодушно ответила Наталья. Переночевала в зале ожидания Белорусского вокзала, на следующий день позвонила подруге Верке( на счастье записная книжка оказалась в чемодане), Верка пригласила в гости. Сидели до утра, вспоминая учебу в Смоленском мединституте и жизнь в 205-й комнате общежития, рассказывали друг другу о прожитых с тех пор годах, всплакнули, помянув покойного Ксениного мужа- их однокурсника Витю, обсудили возникшую ситуацию. А утром Верка созвонилась с Бабкиной, поехала к ней на работу. Там с главврачем обо всем и договорилась.
Верка умерла от рака в начале следующего года. Вернувшись с похорон подруги, единственной и последней, Ксения Николаевна весь день просидела рыдая в своем боксе. Плакала и все отчетливее понимала, что теперь у нее совсем никого не осталось и что сама она теперь едва ли кому-то нужна. С младшей дочерью Светланой уже три года не было никакой связи. Светка в восемнадцать лет вышла замуж за одного из смоленских бандитов – влюблена была в наглого красавца Генку с детства; он раньше жил в их доме в Гагарине, а после перебрался в Смоленск. Гену этого, видимо, по каким-то криминальным делам искали, то ли милиция, то ли дружки из братвы, поэтому они со Светланкой, как только расписались, сбежали за границу, в Чехию наверное ( Наталья как-то говорила, что Светка, мол, звонила из города Брно, что купили там квартиру, все у них нормально, детей заводить пока не собираются, настоятельно просила их не разыскивать, еще звонить не обещала). Вот и все. Да, похоже, она никому не нужна, совсем никому. Даже больные хирургического отделения, за которыми профессионально и добросовестно ухаживала, больные, уважавшие серьезную санитарку с благородным лицом, запросто обойдутся и без нее. Ведь эту работу сможет выполнять, пусть и менее качественно, любой другой. « Но разве можно жить на свете совершенно никому не нужной?»- не раз спрашивала себя она. И, не находя ответа на этот вопрос, как-то жила все это время. Привыкла, наверное. За четыре года в Москве Ксения Николаевна новых друзей не завела, она вообще не очень легко сходилась с людьми. А тут вдруг познакомилась на днях с мужчиной. С одиноким интеллигентным пенсионером Георгием Андреевичем Жилиным Нечаянно познакомилась.
Она стояла у ворот больницы, подставив лицо осеннему, но до сих пор еще теплому, ласковому солнцу. На ее глазах из остановившегося трамвая вышел седой мужчина со стопкой книг, перевязанной шпагатом, ее еще удивил такой дедовский способ переноски книг. Вышел, прошел буквально три шага и, схватившись свободной рукой за грудь, медленно сел прямо на бордюр еще сырого после ночного дождичка тротуара. Гримаса боли исказила его лицо. Ксения Николаевна бегом преодолела разделявшие их несколько метров и, не задавая никаких вопросов, насильно вложила в рот Жилину капсулу нитроглицерина ( у самой сердце частенько покалывало, лекарство носила всегда с собой). Через несколько минут, когда приступ прекратился и мужчина – по виду ее ровесник – глубоко вздохнул и благодарно улыбнулся, глядя на нее снизу вверх, Ксения Николаевна, помогая подняться, стала уговаривать его пойти с ней в больницу ( тут ведь совсем рядом, двадцать шагов всего до приемного покоя. Там укол сделают, сердце послушают..). Жилин наотрез отказался. Но как-то совсем даже не резко, а деликатно, очень вежливо, можно даже сказать, ласково. И было в этот момент в глазах его столько беззащитности и грусти, что Ксения Николаевна едва удержалась от порыва обнять его седоволосую голову, прижать к себе, погладить по затылку, прошептать что-то нежно- успокаивающее. Так она когда-то утешала своего Витю, часто возвращавшегося с работы совершенно разбитым, больным после очередного выяснения отношений с руководителем горздрава – полным идиотом и самодуром ( Виктор заведовал родильным домом, и конфликт с горздравом был хроническим). Возможно, таким способом она хоть на небольшое время отдалила наступление третьего инфаркта и смерть мужа. Они сели на скамейку в скверике у больницы и, не замечая времени, проговорили часа два. Обо всем : о прекрасном бабьем лете в этом году, об урожайности яблонь в Смоленской и Рязанской областях ( Жилин, оказалось, родился в Рязани), немного о литературе ( выяснилось, что оба – большие любители чтения и оба уважают творчество Нагибина ), немного о театре ( Зельдин-то какой молодец : девяносто старику, а все на сцене еще! Билеты стали дороговаты, сложно часто бывать в театре, но раз в пару месяцев удается выбраться ). Он похвалился своим приобретением – двумя десятками книг, что подарил ему по старой дружбе бывший проректор, а ныне простой библиотекарь из Менделеевского института : у них там инвентаризация, и многие издания, художественные в основном, списывают, вот Жилин и выбрал себе двадцать книжек. А с химико- технологическим, теперь университетом дружбу водит он давно, еще со времен своей работы инструктором, потом вторым секретарем Фрунзенского райкома партии. Георгий Андреевич сообщил также, что проживает недалеко отсюда, вместе с добрым другом и замечательным человеком - доцентом Павлом Сергеевичем шестидесяти семи лет, а самому ему шестьдесят четыре. Познакомились в девяносто седьмом. Семей у них нет. Они – лица без определенного места жительства. Вернее, без родного места, как он выразился, а определенное-то имеется, и очень даже неплохое, и Жилин описал их квартиру в старом особняке в переулке Чернышевского. Он мог бы еще остановочку проехать в трамвае, но решил немного пешком пройтись по хорошей погоде – вышел раньше. Вышел, и судьба подарила ему встречу и знакомство с милейшей Ксенией Николаевной. И тут Жилин неожиданно пригласил ее к ним в гости, и она, тоже неожиданно для себя, приняла приглашение и пообещала посетить их в воскресенье, утром, часов в десять. Распрощались, и Жилин ушел по улице Достоевского, неся с заметным усилием перевязанную шпагатом стопку книг. Ксения Николаевна постояла на тротуаре еще с минуту, провожая взглядом нового знакомого, и пошла обратно к больнице, в свой инфекционный бокс. А ведь ей и не было сегодня никакой нужды выходить за территорию больницы. Но зачем-то вышла. Что ее толкнуло? Судьба? То же, что и его не доехать одну остановку до своей?... Остаток дня она думала об этом симпатичном человеке. Надо же! Какой приятный мужчина! Интеллигентный, воспитанный. Георгий Жилин. Жора Жилин…Русский? Или еврей, может? Георгий и Юрий – одно и то же имя, кажется. Ну да, от греческого «земледелец», вроде. Говорит, что работал инструктором, секретарем райкома КПСС. Интересно, в какие годы? Совсем не похож на советского партийного работника. Жилин…Русская все же фамилия. И лицо у Георгия Андреевича совершенно русское, рязанское. Но породистое, благородное лицо. А в молодости, наверное, красивый был мужик. Глаза серые, яркие, с синими крапинками, волосы кудрявые, сейчас совсем седые, а были, наверное, светло- русыми. Чем-то на Есенина похож. Да! Приятный очень мужчина, положительный. Наверное, и друг его – доцент тоже очень положительный и симпатичный. « Что это ты, старая, совсем сдурела?- спросила себя, уже засыпая,- одни мужики на уме». О мужчинах Ксения не думала, можно считать, никогда в жизни. Как влюбилась в своего Витьку Сучкова еще на первом курсе, так и не существовало кроме него для Ксении мужчин с тех пор. А фамилию оставила свою, когда расписывались на третьем курсе: что-то не хотелось расставаться со своей дворянской фамилией, да к тому же кто-то из подружек накануне свадьбы глупо пошутил - мол, будешь ты теперь Ксюша Сучкова, поставив ударение на первую гласную, намеренно поставив, из зависти, - по Витьке многие девчонки сохли. И когда в ЗАГСе спросили: « Желаете остаться при добрачной фамилии, или возьмете фамилию супруга?», вспомнила это дурацкое ударение и твердо ответила : « Не возьму!» Витька, помнится, тогда обиделся, надулся. Ну да отошел довольно быстро и ни разу в жизни не вспоминал об этом.
Как-то уж очень быстро пролетели три дня до воскресенья – она даже не успела хорошенько обдумать и проанализировать свое поспешное решение о походе в гости. Проснулась в воскресенье в пять утра, долго молилась, просила благословения у Господа, в каморке сестры-хозяйки отделения аккуратно отгладила свое единственное выходное платье из светло-бирюзовой шерсти, удачно купленное еще в Гагарине к пятидесятилетнему своему юбилею и чрезвычайно ей подходящее. Вышла за полчаса, хотя идти надо было примерно десять минут. Чтобы не терзать себя сомнениями в правильности поступка, по пути мысленно декламировала « Евгения Онегина» ( еще когда училась в девятом классе гжатской школы № 1, поспорив с одноклассницами, выучила весь роман наизусть. Сорок лет прошло, а каждое слово хранила память). И вообще, для ее возраста мозг Ксении Николаевны работал отлично, никакие возрастные изменения ему не повредили. И выглядела она еще очень даже неплохо : худощавая, с горделивой осанкой, лицо – практически без морщин, сохранившее былую красоту, ясные голубые глаза, коротко постриженные каштановые с проседью волосы. Стригла Ксению Николаевну сестра-хозяйка хирургического отделения Тамара – в прошлом профессиональный парикмахер. Даже просить об этом не приходилось, сама предлагала : «Давай-ка, Ксения, постригу тебя, обросла ты что-то! Да и сама развлекусь, молодость вспомню». Она дошла до описанной Жилиным калитки в глухом заборе, читая уже последнюю главу, было как раз письмо Онегина к Татьяне, «… Случайно вас когда-то встретя, в вас искру нежности заметя, я ей поверить не посмел…». На этом месте из-за калитки возник Георгий Андреевич – ждал, видно, хоть намного раньше десяти пришла она. Был в костюме, с красивым галстуком, проводил в дом, представил Коростовцева – профессорского вида старика с приветливым взглядом. Познакомились, осматривая квартиру, непринужденно болтали о том о сем, потом она уговорила хозяев позволить ей заняться небольшой уборкой ( будете, мол, после моего ухода видеть какое-то время результат приложения женской руки в своем холостяцком жилище). Затем готовила обед, после обеда слушали по радио второй концерт Рахманинова в перерывах между новостями на «Маяке», ближе к вечеру попили чайку с овсяным печеньем, что купил Жилин, и после чая стали прощаться. Мужчины предлагали проводить ее до дома, но получили разрешение только до калитки. Коростовцев остался дома, провожать гостью пошел Жилин. Когда остановились перед выходом на улицу, о ноги Ксении Николаевны потерлась откуда-то взявшаяся кошка, красавица такая, трехцветная, ухоженная, изящная.
- Да ведь вы, Ксения Николаевна, еще не со всей нашей семейкой познакомились, улыбнулся Жилин, - Вот, пожалуйста, это – наша Мисс, полное имя – Миссисипи, он наклонился и погладил кошку, - красавица наша, наш друг и крысоловка отменная. Хотя она вроде бы и не совсем наша, а только регулярно приходит к нам в гости. На сутки, не больше. Днем, обычно по квартире походит, проверит, все ли на месте, угостится геркулесовой кашкой с рыбой – Павел Сергеевич ей всегда готовит – вздремнет немного на кухне, а когда мы спать ложимся, Мисс выходит на охоту – душит крыс, которые в первом этаже хозяйничают, но к нам сюда на второй этаж они никогда не проникают, можете быть спокойны. А внизу мы часто находили грызунов задушенных, размером, кстати, не меньше киски нашей. Ночью, значит, поохотится, а утром придет прощаться. Мы ее поблагодарим за визит, Павел Сергеевич обязательно причешет ее – ритуал у нас такой, он и щетку специальную купил для этого, и тогда уже довольная и красивая Миссисипи наша уходит в неизвестном направлении, чтобы вновь посетить нас недели через три, или через месяц. Такая вот загадочная она у нас Мисс. Мы с Павлом Сергеевичем очень ценим ее дружбу. И вы, я заметил, уже понравились ей, подружитесь наверняка. Ну вот, к сожалению, заканчивается этот замечательный день. А на душе все же радостно. Радостно оттого, что познакомились все мы, что вам понравилось у нас и что всего через три дня вы будете жить здесь, в этом доме. До свидания, Ксения Николаевна, до четверга! – Жилин поцеловал ее руку и распахнул калитку. Войдя в квартиру, он ощутил в воздухе запах канифоли. На кухонном столе – разобранный приемник «Спидола». Коростовцев склонился над ним с паяльником в руке,
- Проводил, Жора? А я вот взялся приемник наш починить. Помнишь, он не дал нам сегодня Рахманинова дослушать, замолк.,- он говорил, не отрываясь от работы,
- сейчас вот резистор один заменю еще, и будет наша старушка «Спидола» как новенькая, послужит нам еще, и, думаю, не один год. Хорошо латыши когда-то приемники делали, молодцы! И хорошая эта Ксения. Я, правда, по рассказу твоему, несколько иной ее себе представлял, а она еще лучше оказалась : правильная, умная, красивая. Замечательная, в общем, дама На кого-то, не могу сообразить, она похожа… А, на Анни Жирардо, вот на кого, не правда ли?
- Ну да! Ты тогда – Жан Габен, а я – Жерар Филипп,- улыбнулся Жилин, - хорошая собралась компания.
- Думаешь, придет она в четверг?
- Думаю, да, Павлуша. Представляешь, как долго мы не ощущали женского тепла в доме и насколько лучше, душевнее нам втроем будет! А она, кстати, и с Миссисипи уже познакомилась. А Мисс потом исчезла куда-то, даже не зашла к нам сегодня в дом. До сих пор не могу понять ее поведение, странная кошка.
- Есть многое на свете, друг Гораций, что неподвластно нашему уму, - процитировал Коростовцев, - и поведение животных – одно из этого многого. Полагаю, Вильям наш Шекспир согласился бы со мной. Ну, что стоишь, друг Гораций, задумавшись? Давай-ка полуторную кровать из моей комнаты перенесем в Ксенину, а мне – диванчик с кухни, чтобы до четверга уже не возвращаться к этому вопросу. И еще вот что : необходимо купить для Ксении Николаевны комплект постельного белья хорошего. Деньги у нас есть?
- Да. Шестьсот рублей. Я займусь этим, куплю завтра, шестисот должно хватить, по-моему.
- Ну вот и отлично. А то мне завтра надо бы съездить на стендовые испытания в институт. Я там кое-что в цепи генератора изменил, хорошо бы самому поприсутствовать.
* * *
Третью неделю уже проживала Ксения Николаевна в новой семье. Она действительно чувствовала сейчас себя членом семьи, полноправным, уважаемым. Все было просто великолепно - сплошные положительные эмоции. Наконец-то неприкаянная душа ее окунулась в атмосферу теплоты и добра. Один лишь раз посетила Ксению Николаевну мысль о том, правильно ли поступила. « Правильно, - решила она, - Бог помог мне сделать этот шаг. Хоть жизнь закончу нормальным человеком рядом с нормальными людьми. И будет кому похоронить». Она почему-то считала, что именно ей первой из них троих предстоит быть похороненной. А больше такие мысли не приходили в голову. Ей было просто очень хорошо. Ксении предложили лучшую комнату в квартире – с самым большим окном и дубовым паркетом, в остальных был постелен линолеум, но она выбрала другую, ближнюю к кухне. После непродолжительной дискуссии на эту тему мужчины, согласившись с ее доводами, перенесли кровать. Зав. отделением дал ей целых десять дней отдыха – именно столько отгулов набралось за последние месяцы. Такой отпуск оказался очень кстати : во-вторых, потому что накопилась усталость, ведь без выходных, практически, работала уже почти полгода, а во-первых, очень уж по душе пришлась ей взятая на себя с первых дней роль заботливой хозяйки дома. Дел хватало : ежедневная уборка ( Ксения была патологически аккуратна и чистоплотна), приготовление еды, стирка ( воду приходилось греть в ведре электрокипятильником), глажение и прочее, и прочее. Что удивительно, ее совершенно не утомляли домашние дела, любую работу здесь выполняла она с удовольствием и радостью, а вечером не испытывала никакой усталости. Коростовцев с Жилиным не скупились на восторженные оценки ее труда, во всем старались помочь. К концу отпуска Ксения Николаевна всерьез задумалась о том, чтобы вообще оставить работу в больнице, все-таки пенсия, хоть и небольшая, но перечислялась на ее счет в сбербанке. А мужчины, словно почувствовав ее мысли, то и дело предлагали ей стать истинной домохозяйкой в семье, неработающей. Ксения Николаевна все отшучивалась, но в конце концов по этому вопросу состоялся семейный совет, на котором абсолютным большинством голосов ( два «за» против одного «воздержался» ) приняли решение бросить работу в больнице. Так она и сделала. Руководство 59-й больницы, у которой недавно появился богатый спонсор, а значит и дополнительные средства, решило даже поощрить ее на прощание так называемой материальной помощью - Ксении Николаевне вручили конверт с пятнадцатью тысячами рублей. По настоянию мужчин «помощь» была истрачена в тот же день : все вместе посетили Марьинский универмаг, где для Ксении была приобретена теплая красивая куртка, а для дома, по ее желанию, хороший чайный сервиз.
Тройственный союз АрЖиКо ( аббревиатуру придумал Жилин, получилось слегка похоже на Антанту ) продолжал благополучно существовать. Все трое наслаждались жизнью. Часто по вечерам перед сном, лежа в своих комнатах, все они думали приблизительно так : «Господи, как же хорошо! Хоть в конце жизни по-человечески живем…». А Ксения Николаевна еще иногда спрашивала себя : « Кто же все-таки они мне, эти милые мужчины? Братья? Мужья? Сыновья?». Получалось, что и первое, и второе, и третье. Универсальное это чувство, что испытывала Ксения Николаевна к Жилину и Коростовцеву, делало ее жизнь осмысленной и полноценной. Каждую минуту она ощущала это. А как доброжелательны, вежливы и тактичны были всегда мужчины! Всегда. Невзирая на самочувствие, погоду, настроение. Они – оба убежденные атеисты – исключительно деликатно и уважительно относились к вере Ксении Николаевны, к ее молитвам, постам походам на службу в храм. Никогда они не говорили об этом, но Ксения Николаевна постоянно чувствовала уважение к ее убеждениям.
* * *
Несмотря на то, что Покров уже совсем скоро, погода стояла ясная, тихая и до сих пор теплая. Вечерняя прогулка по «Унтер ден линден» происходила сегодня без Жилина – у Георгия Андреевича подскочило давление, и Ксения напоила его валокордином и заставила пораньше лечь. Гуляли вдвоем с Павлом Сергеевичем. «Унтер ден линден» - это когда-то данное Коростовцевым название тому, что осталось от старой липовой аллеи во дворе. Неизвестные глупцы спилили зачем-то ряд многолетних лип, и от аллеи, посаженной еще в позапрошлом веке, остался только один ряд старых раскидистых деревьев. Возле них обычно и прогуливались перед сном – установившаяся традиция..
- Высокое сегодня у Георгия сердечное давление,- говорила Ксения Николаевна, - это то, которое нижнее. Верхнее, вроде, еще терпимо – сто пятьдесят, а вот нижнее сто пятнадцать – многовато. Я, честно говоря, и сама что-то неважно чувствую себя. Вы-то как сегодня, Павел Сергеевич?
- Спасибо, доктор, отлично себя чувствую. А вот Жоре я уже года два твержу о том, чтобы занялся своим здоровьем, сердце его все чаще беспокоит. Ну да его заставишь разве! Придется нам с вами, Ксения, добиться этого от Жоры. Совместными усилиями, - впервые Коростовцев обошелся без ее отчества.
- Павел Сергеев…, простите, Павел! А как случилось, что Георгий остался один? Он об этом не рассказывал ничего. Вы уж простите, что ставлю вас в неловкое положение – вынуждаю рассказать о том, чего он, возможно, не хотел говорить мне.
- Да нет же! Извольте, расскажу вам, здесь тайны нет никакой, он не обидится, я уверен. Жена его умерла во время родов, и дочь Лидочку он воспитывал один. Девочка выросла. Умница такая, окончила МГИМО, стала журналистом-международником, работала в Испании, в Португалии, несколько лет общалась с отцом, звонила, приезжала довольно часто в Москву, вышла замуж там, а потом переехала с мужем-португальцем и двумя детишками-близнецами ( Луиш и Жозе, кажется, внуков Жоры зовут) в Бразилию – у мужа там бизнес был, есть ли сейчас, не знаю. И так незаметно прекратила она сначала приезжать, а потом и звонить. И он ни их адреса бразильского, ни телефона не знает. Пытался выяснить у ее друзей – не получилось. В общем, бросила Лида отца. Это лет пятнадцать назад было. А потом надумал Жора свою шикарную горкомовскую квартиру на Второй Брестской поменять на меньшую, а то на квартплату перестало пенсии его хватать. Связался с какой-то риэлторской фирмой, те оказались мошенниками. В общем, надули, попросту говоря, эти риэлторы доверчивого Георгия Андреевича. И остался он-бедолага без квартиры и без денег. Доблестные наши «левоохранительные» органы, как их метко Жора окрестил, естественно, не смогли найти ни эту фирму, ни нотариальную контору, с ней связанную. Как ни старались бедные, не смогли. Вот, собственно, и вся история. Оказавшись в таком положении, Жора сделался грустным шутником, а также заядлым театралом : ведь в театре проводить время куда приятнее, чем на вокзале (Ксения вспомнила, как сама ночевала на вокзале в первую ночь своей бездомной жизни). В театре Моссовета мы с ним и встретились. В девяносто седьмом году это произошло. Встретились и как-то сразу подружились. Сразу, представляете! Бывает такое. Помнится, он первые несколько дней нашей дружбы, все сокрушался: «И чего это у тебя, Паша, фамилия не Костылин?! Вот бы прикольно получилось, по Толстому прямо!» А в девяносто восьмом Жора присмотрел этот особняк, познакомился с участковым милиционером Николаем Степановичем. Мы и теперь дружны с ним, а тогда с его молчаливого согласия мы с Жорой здесь и поселились.
Унтер ден линден прозвана нами как знаменитая улица в Берлине, упирающаяся в Бранденбургские ворота, вы знаете, наверное.
- Нет, я за границей никогда не была.
- А я один раз в жизни выезжал за границу, в ГДР, в семидесятые годы еще, с группой студентов. Называлось это в то время обменной практикой. Два дня были в Берлине, вот и довелось мне тогда гулять под липами по этой улице. Только липы – «линден» эти – там всегда очень красиво пострижены. А особняк наш знаете, когда построен? В период русско- турецкой войны 1877 года. Да. Дедушка мой поручик Алексей Евграфович Коростовцев турок тогда в Болгарии героически бил. Умер дед, если вам интересно, в день моего рождения, в мае тридцать восьмого года. Девяносто лет ему было; дочь его – тетушка моя – вообще сто лет прожила и папа мой, ветеран отечественной, полковник в год сорокалетия победы, в восемьдесят пятом умер, в возрасте восьмидесяти пяти лет. Так что по линии отца долгожители у меня все. Ну а остальное вы обо мне уже знаете. Простите, Ксения Николаевна, заговорил вас совсем, что-то разболтался сегодня, простите! – он снова перешел на отчество. Уже несколько дней они пытались перейти на ты, договорившись и без отчеств обходиться, но не очень-то получалось – мешали воспитанность и, вероятно, дворянские корни всех троих.
Подул ветерок, стало прохладно, и гуляющие вернулись в дом. Коростовцев потихоньку заглянул к Жилину – тот спокойно спал. Разошлись по своим комнатам и они.
* * *
- Лариса! Пожалуйста, срочно пригласите ко мне Малышева! Он обещал быть в 11-30, сейчас без десяти двенадцать. Разыщите, и ко мне! Забыл, видно, черт его побери,
Президент банка « Феникс – приват» Альберт Владленович Огилько бросил трубку и нервно закурил. Руководитель службы безопасности Малышев вошел в кабинет президента минут через пять,
- Вызывали, Альберт Владленович?
- Вызывал. Позавчера еще. К 11-30-ти, на сегодня. Забыл что ли? Докладывай!
- Ну, я задание ваше давно уже выполнил. Установлено следующее: дом с девяносто восьмого года пустует. Какие- то бомжи там ночуют. Два старых козла и бабка с ними, вроде. Прямо шведская семейка, гы,- гоготнул Малышев
- Ну так давай же, Игорь, заканчивай с этим вопросом! Как мы договаривались : сгорел дом, и все. Бомжи сожгли. Меня уже сроки поджимают. Все проблемы с площадкой, проектом, подрядчиком уже решены, я уже вбухал кучу бабок в это дело. Спешить надо, снег вот-вот пойдет, пора начинать строительство. Ты понимаешь?
- У меня, Альберт Владленович, идея новая появилась. Думаю, вы одобрите,
- Излагай!
- А на хрена его жечь? Взрыв газа - гораздо эффективнее. И разбирать его потом не надо будет, а это два – три дня точно съэкономит. Пустячок,- а приятно, правда? У меня классный взрывник есть, ас, все сделает так, что всего один раз надо будет потом бульдозером пройтись – и чистая поляна останется. Стоит все недорого, тридцать штук.
- Сдурел? Какой газ? Там наверняка газ отрезан давным-давно. Раскопает еще какой-нибудь следователь – замучаешься отстегивать потом, чтобы замять.
- Какая разница : отрезан – не отрезан? Взрыв газа и все. А следствие пройдет буквально в течение получаса, и подтвердит, что взорвался именно газ. В девяносто восьмом забыли отключить от газопровода и все. Гарантирую. Я уже обсудил такой вариант с прокуратурой. Следствие будет таким, какое нам нужно. А вот за это, действительно, отстегнуть придется. Прокурор просит восемьдесят штук всего. Правда, евриков, баксы, говорит, не нужны ему. Видать, обожрался уже баксами. Ну, как вам?
- Годится, Игорь, меня, пожалуй, устраивает. И когда все будет закончено?
- Взрывнику необходимо четыре дня, чтобы все подготовить, поэтому, по моим расчетам, до следующего понедельника все будет сделано.
- Точно?
- Шоб я так жил! Как говорят на вашей родине, в Одессе.
- Ну, хорошо, Игорь Анатольевич, договорились. Результат, значит, будет ровно через неделю, в понедельник, да?
- Так точно! И строительство нашего, простите, вашего развлекательного центра можно хоть во вторник начинать. А за опоздание меня простите, шеф! Если честно, в компьютер заигрался – новая стрелялка крутая.
- Эх ты, пацан! Но, замечаю, что взрослеешь уже. Ладно, иди, прощаю!
Оставшись в кабинете один, Огилько задумался : «Да, взрыв, конечно, эффективнее, прав этот сопляк, сопляк с большими связями… Положиться что ли на него? А люди? Могут ведь погибнуть люди, которые ночуют там. Стоп! Что это ты нюни распустил? Люди пострадают? Ну и черт с ними! Люди? Какие это люди! Бомжи! Тупые, грязные алкаши! Это же не люди. Тараканы! И эти тараканы мешают мне, моему бизнесу. Полезному, между прочим, бизнесу. Вредные бомжи мешают полезному бизнесу. Да, именно так : кегельбан, бар и дискотека полезны для народа, а бомжи вредны. И их необходимо уничтожать. Смело, без всяких эмоций. И хватит, прекрати! Не отвлекайся от работы!»- приказал он себе и снял трубку,
- Лариса! Принесите мне кофе! Покрепче! Да, мне, для меня. Вы что, плохо слышите?
* * *
Вчера, в пятницу торжественно отметили первую годовщину АРЖИКО – их тройственного союза. Баню по этому случаю пришлось перенести на субботу. А вечером в пятницу собрались за праздничным столом. Пили шампанское, закусывали шоколадом и ананасами, правда, консервированными, затем чай с тортом. А какие были тосты! Как всем приятно и весело было! Жилин подготовил речь – «Отчет о прожитом годе», в стиле доклада о проделанной работе. С присущим ему юмором, со множеством прибауток докладывал о том, сколько всего минут за отчетный период они провели за общим столом, в театре, на прогулках по «Унтер ден линден», какое количество оладьев напекла за год Ксения и сколько нажатий на грушу тонометра произвела она, измеряя мужчинам давление. И количество сделанных Ксении комплиментов тоже, оказывается, было скрупулезно подсчитано : три тысячи четыреста тридцать один – то есть девять целых и четыре десятых комплимента в день - результат, достойный книги Гиннеса! Статистические данные из доклада Жилина сопровождались аплодисментами, прерывались тостами. Ксения тоже произнесла тост, чего делать, вроде, не умела, да и не делала почти никогда за всю свою жизнь,
- Дорогие мои мужчины, Паша, Жора! – сказала она,- уже ровно год я счастлива. И предположить не могла, что буду еще счастливой когда-нибудь в земной жизни. Но все же была! Целый год была по-настоящему счастливой. Потому что обрела семью. Я благодарна судьбе за встречу с вами, а вам за доброту, уважение, тепло ваших душ. Спасибо вам, дорогие! Я пью за вас! – и залпом выпила бокал ледяного шампанского.
И сегодня еще все вспоминали вчерашний юбилей – десятое октября, их праздник. Светло и радостно было на душе целый день. Мужчины ходили в баню. Вернулись вечером, около восьми, довольные, расслабленные. Поужинали, нахваливая приготовленный Ксенией омлет по-французски – пышный, высокий, с крапинками зеленой петрушечки. Перед сном, как обычно, прогулялись вместе по «Унтер ден линден». Ксения легла последней. Читать не хотелось. Постаралась уснуть, но сон почему-то не шел. Непонятная тревога появилась ни с того ни с сего в сердце. Еще раз прочла молитву на сон грядущим и все же уснула наконец. Но ненадолго : около трех часов ночи к ней через приоткрытую дверь ( они никогда не закрывались на ночь в своих комнатах ) вошла кошка, чуткий слух Ксении уловил ее шаги. Побродив по комнате, кошка запрыгнула на кровать Ксении и , вроде бы, устроилась у нее в ногах.
«Откуда она? – подумала Ксения,- и почему ночью пришла, а не днем, как всегда?». Тут кошка встрепенулась и прошагала прямо по ее телу от ног к голове. Остановившись на груди, поскребла одеяло лапой и, усевшись, громко мяукнула. « Ты что это, Миссури, то есть Миссисипи? - спросонья Ксения забыла кличку,- что удумала? Иди-ка отсюда, не мешай спать!» Кошка не уходила, продолжала сидеть на груди и настойчиво мяукать. Возможно, она говорила Ксении на своем кошачьем языке в надежде, что поймет ее наконец эта умная женщина : « Я уже мужчин пыталась разбудить – бесполезно : спят, как младенцы. Слава Богу, ты проснулась. Ну так вставай же, буди мужиков и бегите, люди! Бегите отсюда побыстрее!» Внезапно кошка мяукать прекратила, спрыгнула с кровати и вскочила на подоконник. Ксения встала, подошла вслед за ней к окну, выглянула во двор. В слабом свете стареющей луны она различила неспешно движущуюся через двор темную мужскую фигуру. Мужчина дошел до забора, подпрыгнув, подтянулся на руках и легко перемахнул его. Ксения вернулась в постель. Уснуть бы скорее, а тут кошка спать не дает, тип какой-то по двору ходит… Ну и Бог с ним, ушел, вроде. Ксения закрыла глаза. Приземлившись с другой стороны забора, человек в черном комбинезоне – бывший капитан спецназа ГРУ, а ныне востребованный и высокооплачиваемый «гражданский» специалист Ярослав Прибылов – перешел улицу, остановился на противоположном тротуаре и повернулся лицом к особняку, думая при этом : « Ну вот и отлично : заряды все на месте, цепь проверена. Все должно пройти штатно, как учили». Последнее время Прибылов работал один. С тех пор, как подвели помощники, и тогда, в марте мероприятие сорвалось. Лучше уж потратить лишних два дня на подготовку и обойтись без помощников. Правильно говорил когда-то его командир и учитель полковник Дородных : «Хочешь, чтобы было сделано хорошо – сделай сам». Он посмотрел на еще торчащий над забором дом, ощутив непонятную тоску и удивившись этому. Что услышит и увидит через несколько секунд, он знал точно. Достал из кармана пультик дистанционного управления и, не отвлекаясь на мысли о возникшей вдруг в душе тоске, хладнокровно нажал кнопку. Неяркая вспышка, затем оглушительный грохот, ненадолго разбудивший жильцов окрестных домов, все. Не дожидаясь, пока крыша особняка исчезнет за забором, он спокойно пошел вниз к Селезневке, где был припаркован его «Запорожец» с областными номерами.
Не спалось. Николай Степанович Сиротинкин курил на кухне свой «Беломор», пуская дым в форточку, когда раздался взрыв. «Что бы это могло быть?»- подумал он, - недалеко где-то громыхнуло. Ладно, утром узнаю у бабок во дворе.» Сиротинкин достал из холодильника початую четвертинку, отхлебнул глоток и пошел в комнату. Уснул он, едва коснувшись головой подушки. Проснулся, как обычно, в шесть . Пока закипал чайник, курил натощак, вспоминая приснившийся сегодня сон – яркий, цветной и непонятный. Впервые в жизни цветной.
Лазурное безоблачное небо пересекала радуга, но не дугой, как положено, а в виде прямой наклонной линии, уходящей от горизонта слева направо вверх, в небо. По этой радуге-лестнице легко поднималась группа фигур: впереди, вроде бы, женщина, следом двое мужчин и последней, с небольшим отставанием, шла кошка . Странная процессия уверенно двигалась по радуге, а Сиротинкину очень хотелось разглядеть их получше. Эх, сейчас бы бинокль! Он так и не успел до окончания своего первого в жизни цветного сна разглядеть лица людей, но отчетливо ощущал, что все они приветливо ему улыбаются, и что знакомы они ему, давно и хорошо знакомы. И еще какое-то странное, неизвестно что означающее слово постоянно стучало в мозгу : АРЖИКО, АРЖИКО…
2005г.