У работы на заводе было две тяжести.
Первая – тяжесть после работы.
Вторая – тяжесть до работы.
Я почувствовал их не сразу. Но сначала почувствовал первую, а потом и вторую.
Поначалу было неясно, что со мной происходит. Некоторое время я не мог чётко отделить влияние работы от других воздействий. Но однажды, по старой студенческой привычке я купил себе огромную книжку Канта и с какой-то непонятной решимостью приговорил себя к чтению по нескольку страниц из неё каждый вечер. И вот тогда, садясь за книгу, я вдруг стал чувствовать, что восемь с половиной часов, проведенные за бетонным забором, имеют длинный тяжёлый шлейф, становившийся заметным лишь при полном молчании и в положении, обязывающем держать спину вертикально. Это была особого рода тяжесть. Не похожая на ту, которая была результатом физкультурных занятий. Сначала я обнаружил тяжесть в веках. Затем оказалось, что ей заполнена голова. Потом шея вдруг оказалась слишком тонкой, чтобы удерживать глаза над книгой. Тяжесть обнаружилась в руках, спине, пояснице… Моё тело было похоже на губку. Кажется, я ничего не отдавал на своей работе. Я просто впитывал, впитывал и впитывал в себя эту тяжесть.
И тогда я понял, что границы работы гораздо шире тех и без того 8,5 часов, вырезанных из филейной части суток. Для правильного подсчёта нужно было прибавить немного ливера - 1 час и 20 минут, расходуемые на дорогу. Тяжёлый подъём костей – в 5-45. И огромный кусок свиного сала – безвольное время усталости, позволяющее лишь есть и смотреть телевизор. Таким образом, у меня оставалось всего несколько часов. Несколько жалких часов. Ничтожные объедки.
Ложись
Приехав с завода, я стал сразу ложиться спать, чтобы избавиться от тяжести. Мне это удавалось, но тогда я не мог заснуть до глубокой ночи и испытывал огромные трудности с утренним подъёмом. Родители, привыкшие вставать и ложиться рано, пытались внушить мне чувство вины. Отец, видя, что из-под двери моей комнаты сочится полуночный свет, иногда заходил ко мне подобно ночному призраку в майке и бледными костлявыми ногами, торчащими из семейных трусов.
- Что ж ты не спишь ещё! – страшным голосом произносил он.
Ему почти удавалось остановить моё встревоженное ночными впечатлениями сердце.
- Я уже скоро, пап, - бормотал я.
- Так, ложись, ложись, - говорил он с нажимом, как будто хотел впихнуть меня в постель лексическим давлением. – Ложись, - добавлял он «контрольный» и уходил.
Мог ли я спросить у родителей, как они смогли научиться вовремя и регулярно укладываться спать, когда в голове столько тревожных мыслей? И что они думают про тяжесть после работы? Вряд ли. Наблюдая за ними, постепенно я начал понимать, что они не могут быть мне товарищами. Потому что тоже состоят в этом тайном сговоре.