3.
Дом у старосты роскошью не отличался. Да и порядком тоже. В гостиной повсюду была какая-то дрянь навалена. А старостой оказался тот самый старичок, что меня в лесу встретил.
– С прибытием! – сказал он, откатывая в сторону дубовую бочку, чтобы освободить мне проход к столу.
Мы сели напротив друг друга на почерневшие от времени, но крепкие еще стулья и помолчали немного.
– Ну, – сказал наконец староста, – спрашивай.
– Ну, – в тон ему ответил я, – рассказывайте.
– Да что рассказывать-то? Сам видишь, как живем.
– Ага, – согласился я, – «птички божии не знают ни заботы, ни труда». Но ведь именно труд сделал из обезьяны человека.
– А из обезьяны ли? – возразил староста. – О том только Господь Бог может знать, но никак не господин Дарвин.
– Конечно, конечно. Однако человек не животное, чтобы прозябать в зоопарке на всем готовом. Если голова отучится думать, а руки делать, мы в любом случае превратимся в обезьян.
– Возможно. Только в отличие от настоящего зоопарка клетки здесь не заперты. Иди, ищи, открывай, строй, сражайся.
– Куда, зачем, во имя какой цели?
– Ну-ну! – успокаивающе похлопал меня по руке староста. – Только разговор начали, а уже в бутылку полез. Не стоит, право…Кстати, меня Михаилом Петровичем зовут.
– И меня Михаилом. Тезки мы с Вами.
– Хорошо. Давай так сделаем: я тебе расскажу кое-что, а потом уж вопросы задавай. Согласен?
– Согласен.
– Тогда сначала о себе. Староста я здесь действительно по старшинству. Мне уже без малого восемьсот…
– Сколько, сколько? – не удержался я.
– Восемьсот, – с улыбкой повторил Михаил Петрович, – я единственный, кого татары в Козельске прирезать не успели. Меня сюда закинуло. Ну и звали меня там иначе, конечно. Мое нынешнее имя не более, чем интерпретация на современный лад. А как я здесь смог прижиться, не знаю и сам. Другие люди приходят и уходят, кто через год, а кто через пятьдесят. Но итог один – бегут без оглядки, если окончательно с ума не сойдут. Меня же ни сумашествие не берет, ни приключения не тянут. Может потому, что не ратником я был в той жизни, а иконописцем, хотя и взял в руки меч, когда час пробил…
– Расскажите мне про осаду Козельска. – попросил я.
– У нас будет для этого время, – ответил Михаил Петрович, – ведь не сегодня же ты намерен отсюда деру дать, я полагаю.
– Нет, конечно. Тем более, что дети мне на голову свалились. – вспомнил я о своей главной проблеме. – И как такое могло случиться?
– С научной точки зрения – не могло, – улыбнулся Михаил Петрович, – но такова наша действительность. Мужчины здесь стерильны, и, чтобы забеременеть, женщина должна совершить ментальное путешествие на Землю.
– Ментальное?
– Да. И в связь вступают астральные двойники, а не конкретные люди. В принципе твои встречи с Татьяной – действительно сон. Однако, если некоторые ученые открытия во сне делают, то уж ребенка сделать – не велика задача. – тут Михаил Петрович захихикал довольно двусмысленно и добавил с притворным вздохом. – Эх, мне бы годков семьсот сбросить.
Я встал со стула и подошел к окну, перешагивая через старые ящики и разбитые горшки. За стеклом, во дворе дома, я неожиданно увидел несколько березок и тополей среди буйных зарослей крапивы и неухоженных кустов малины.
– Кусочек России, – сказал Михаил Петрович, – награда за долгую службу. Милая сердцу неустроенность среди скуки райского сада.
– Как окно-то открывается? – спросил я. – Ни рамы, ни створок.
– Нажми на кнопку с правой стороны.
Я нажал на указанную кнопку, и стекло растворилось без следа. Тотчас запах утерянной Родины защекотал ноздри и растревожил душу.
– Физика элементарных частиц, – пояснил Михаил Петрович фокус с окном, – Я, в отличие от прочих, ума-разума пытаюсь набраться. Книги научные почитываю. Поэтому безграмотным иконописцем, каким я был в тринадцатом веке, меня уже нельзя назвать. Правда я больше по верхам скачу, для общего развития, а формулы разные для меня и сейчас – темный лес.
– А кому Вы служите? – спросил я.
– Хозяевам. – просто ответил Петрович, как будто этим он все объяснил.
– Кто же Ваши хозяева, и где они?
– Во-первых не мои, а наши. Они всему и всем здесь хозяева. А что они хотят, за семь веков я так и не понял.
– А Вы их видели?
– Да. Я единственный, кого они иногда удостаивают своим посещением.
– И что они из себя представляют?
– Люди, как люди. На Земле бы такого встретил – внимания не обратил.
– И о чем Вы с ними беседуете?
– Ну, беседы эти носят односторонний характер. – улыбнулся Михаил Петрович. – Они спрашивают, я отвечаю. И еще о правилах поведения не устают напоминать, хотя они уже столетия известны, и нарушения редко случаются.
– А что за правила?
– Необременительные. Можно их с библейскими заповедями сравнить; «не убий», «не воруй» и так далее. А в остальном – делай, что хочешь.
– Н-да, интересно, – пробормотал я себе под нос и, отойдя от окна, вновь уселся за стол напротив своего собеседника, – а делом здесь можно заниматься? Самому что-нибудь мастерить? Книги писать?
– Да, ради Бога! В каждом доме находится устройство, называемое молекулярным синтезатором. С его помощью можно получить все, что душа пожелает. В принципе можно заказать столярные инструменты и сделать, например, шкаф. Только кто этим будет заниматься, если можно сразу готовый шкаф получить? Да и учиться по этой же причине никто не хочет.
– Понятно. Научный прогресс лишь следствие неустроенности жизни и угрозы войны. А помещенные в тепличные условия индивидуумы, быстро теряют смысл существования. Что и требовалось доказать.
– А потому бегут, – добавил Михаил Петрович, – туда, где нет правил поведения и нравственных устоев, а есть закон джунглей.
– И откуда можно вернуться на Землю…
– Да. Но я не знаю, как. Может, кто и возвращался, только об этом мне неизвестно. Однако, если Хозяева говорят, что можно – значит можно. Слов на ветер они не бросают.
– Значит можно попытаться.
– Можно. Но учти, что не только из нашего вольера в дикое поле бегут. Самые разные народы и племена дорогу домой ищут. А как встретятся русский с монголом, или англичанин с американским индейцем, то все благие устремления забываются – вековая вражда наружу лезет. И любовь к дому на кровную месть разменивается.
Я вздохнул глубоко, но ничего не ответил. Правду старик говорит, и возразить нечего. Если увижу я в диком поле какого-нибудь легионера из эстонской дивизии СС, например, неужели улыбнусь приветливо и предложу вместе дом искать? Нет, не должны такие выродки нашу землю топтать! Да и для него я недочеловек.
– Убивают там друг друга каждую секунду, – продолжал Михаил Петрович, – а по настоящему, или куда в иное место убиенные попадают, об этом только Хозяева знают, да Господь Бог.
– Да откуда они взялись, Хозяева-то? – вновь вернулся я к этому вопросу.
– Какая-то сверхцивилизация.
– Понятно, – усмехнулся я, – сверхумные, значит. Да и сверхнравственными себя, наверное, считают. Да только нравственность их белыми нитками шита! Вырывают людей из привычной обстановки, сажают в аквариум и наблюдают. А то, что мы тоже разумом обладаем, и чувствами, и привязанностью к дому, семье, которую потеряли, им на это наплевать. Ладно бы преступников брали, или покойников воскрешали, хотя и это не дело, а то ведь вполне нормальных людей хватают. Я вот, слава Господи, не убил никого, не ограбил, но меня все равно оторвали от дома, да еще детьми наградили, чтобы сильнее к чужбине привязать. Как я теперь дорогу домой пойду искать, если дети мне на шею вешаются, отца во мне признают? Это же подло, Вы не находите?
– Не все так просто, Михаил. Нет, я во многом с тобой согласен, хотя лично мне грех жаловаться, ибо меня как раз из могилы и вытащили, в которую все мои друзья и родные легли. Поэтому, наверное, я и прижился здесь, что не стало более очага, к которому хотелось бы вернуться. А идти в дикое поле мстить…Не знаю, я не воин. Иконописец я. И заповедь «не убий!» с молоком матери впитал. И даже то, что я в руки меч взял в последний час, ничего не меняет. Тогда даже дети камни во врагов кидали, и женщины рогатинами отбивались… Мне другое непонятно. Почему мужчины здесь лишены радости отцовства? Почему женщинам, чтобы родить, надо обладать способностью мысленной телепортации, что далеко не каждой удается? И девять из десяти женщин так и остаются старыми девами. Почему одни стареют, как на Земле, другие вечно молодыми остаются? Почему я, наконец, хоть и состарился довольно быстро, никак в мир иной не уйду?
– Экспериментируют. – сказал я.
– Наверное. Кстати, ты первый, кто отцом к нам прибыл. Ни одна женщина здесь еще не соединялась с тем, кто дал жизнь ее детям.
– Еще один эксперимент. – мрачно подытожил я.
– Скорее всего. И, может быть, ты именно тот, кто перевернет этот мир.
– А стоит ли его переворачивать? – спросил я. – Не будет ли это движением от плохого к еще более плохому?
– Увидим со временем. Кстати, я ощущаю необычные телепатические импульсы; Хозяева очень заинтересовались нашим разговором.
– Так они нас слышат? – удивился я.
– Они слышат и видят все, что делается в моем доме.
– Хорошо. Пусть же они узнают мое мнение о них. Я ненавижу вас, самовлюбленные сверхчеловеки, играющие судьбами и жизнями землян. Я не могу испытывать к вам других чувств, ибо сначала вы лишили меня Родины, а затем и весьма проблематичного права вернуться. Что может быть более подлым и безнравственным? Убийство? Нет, даже убийство – меньшее зло., ибо с физической смертью человек перестает страдать!
– Остановись, Михаил! Ты не должен так говорить, – оборвал меня Михаил Петрович, и в голосе его почудились новые, почти нечеловеческие нотки, – Хозяева тоже люди, и на уме у них нет ничего плохого!
И я сразу же понял, что мой собеседник иногда становится лишь передатчиком чужих мыслей.
– Здорово придумано! – засмеялся я. – Сначала староста вызывает меня на откровенность, потом сами хозяева пользуются им, аки радиоприемником дабы нотации почитать. Да пошли бы вы…
Михаил Петрович аж руками всплеснул от негодования:
– Думаешь много было таких, как ты, что с ходу в бутылку лезут, приписывая хозяевам все смертные грехи? Нет, большинство благодарят Хозяев за эти райские кущи, за право быть свободным в своих делах и поступках.
– Естественное чувство благодарности присуще и собаке, которой бросили кость с барского стола. На люди не собаки, чтобы лизать руку хозяина за то, что их кормят, а не бьют. У нас отняли право создавать семьи и растить детей, право на труд и знания. Зато оставили право идти и убивать себе подобных. Что это, как не гнусный эксперимент?
Кстати, Михаил Петрович, а почему Вы не возразили мне, когда я заявил, что Вы «радиоприемник»?
– Потому что, если у человека появилась навязчивая идея, его лучше не переубеждать, бесполезно. Но вернемся к так называемому эксперименту. У тебя-то, слава Богу, есть и семья и дети.
– Есть, но больше не будет, как я понимаю. А, может, я пятерых хотел завести? Или еще больше? К тому же дома, а не в зоопарке. А другим вообще не повезло. И, если женщина еще может что-то предпринять, то мужчине только и остается с утра до вечера футбол гонять, или козла забивать. Да от такой жизни действительно в пекло полезешь! Кстати, а как у вас со спиртным? Его можно в синтезаторе получить?
– Ни в коем случае!
– Так я и подумал. Если бы спиртным тут мужики баловались, давно бы друг друга перерезали, невзирая на ваши запреты.
– Кому напиться приспичит, те в зону могут сходить.
– Какую зону?
– Это приграничная с вольером территория, Вино там рекой течет – пей не хочу. Некоторые туда на день-два наведываются, а иные годами из запоя не выходят.
Я так резко поднялся, что уронил на пол стул.
– Пойду, пожалуй, – сказал я, – хватит с меня эти мерзости слушать!
– Но мы еще не обо всем переговорили. – попытался возразить Михаил Петрович.
– Потом, потом, когда Вы вновь будете самим собой!
И я, не попращавшись, вышел.