Я тогда вдруг увидел бога. Прямо в небе, среди облаков. Он там в полнеба проявился. В небесах. Я его так и представлял: седой, с бородой, такой пожилой человек. И очень большой. В полнеба. И странным образом похож на одного деревенского старика. Мы как раз тогда на кладбище пришли его хоронить. То есть мы пришли копать могилу, а хоронили Серкэ-мучи потом всем миром. Все люди, то есть, вместе. Деревенские. Ну, не все, а кто по делам на работе не занят. Кто нынче свободен, значит.
Зимой это было, где-то в феврале, и на кладбище слежалось много снега. Снег-то ладно, его и разгрести можно. А земля-то мерзлая! Как копать? Известно, как: надо костер разводить. С костром, конечно, дело живее пошло. Огонь обозначил саму могилу. Я же говорю, у нас тогда все еще зима стояла. А то бы мы подыскали место, где получше. По уму, вырыть бы могилу поближе к родственникам, которые еще раньше умерли. Только где их там искать под снегом. К тому же, у нас не принято, чтобы кто-то из своих в могильщики ходил. Не по-нашему это. А зимой без родственников на кладбище не сразу разберешься.
Потому мы развели костер почти на краю кладбища. Натаскали хвороста, нарубили сухостой, разгребли снег. Мы с собой и лопаты, и веревки, и топор принесли. Мерзлый дерн поначалу чуть ли не рубить пришлось. Под костром земля отогрелась – тогда и копать легче стало. Я ничего такого не знал, всё делал за людьми, как все. Никто и не попрекал. Я же в первый раз пришел на кладбище, чтобы могилу рыть.
Я тогда и не знал, как мне повезло. Жил себе и жил, пока школу не окончил, а никто и не умирал. По крайней мере, я ничего такого не помню. Все были живы, пока я ходил в школу. И наши, и соседи, и родственники. Идешь из школы, а на улице кто ни будь живой встретится. Или в огороде по соседству тетя Марфа кур гоняет, что на грядках ковырялись. Или Серке-мучи с седой бородой на скамейке сидит перед домом. Он махорку уважал. Или чей-то пес посторонних поросят от своего забора вылаивает. Каждый, значит, делом занят.
Не помню, Мишка в тот раз пошел с нами на кладбище или нет. А Лешка-то точно пришел. И еще кто-то из наших ребят. Я же говорю, пришли те, кто был свободен. Лешка тогда самый старший оказался, кажется. Послеармейский. Все наши тогда собрались, потому что умер Петькин отец. Я грешным делом считал, что он Петьке будет дедом, Серкэ-мучи. Он уже старый был такой, с настоящей бородой. И строгий очень, сердитый. Оказалось, что отец. Разве такие старые отцы бывают?
Мы не так глубоко на кладбище забрались – чтоб далеко покойного нести не пришлось. И когда костер отгорел, угли отгребли в сторонку, чтобы по ходу самим греться. И тут же засели за карты. Там же, вокруг тех самых углей. Я даже удивился: вроде, человек же умер. Кругом кладбище, могилы, кресты. А тут разложили карты на четверых. Или на шестерых? Быстро так! А у друга Петьки отец умер. Я, конечно, не знал, что это отец его был. Думал – дед. Но все равно, странно как-то.
Вот тогда я его и увидел. Бога, то есть. Тут как раз солнце, наконец, выдалось. Я глянул в высь, а там, среди облаков – Он. Белый такой, с бородой по пояс. А больше ничего и не видно было. Больно уж он с Серге-мучи схож оказался. Только – добрый. Ничего нам такого не сделал. Просто посмотрел сверху сурово на меня. И – ничего. Я даже и окликнуть никого толком не успел. Да меня и слушать бы никто не стал. Я же тогда только школу закончил. А наши ребята все отслужили. И Мишка, хотя его там не было, и Лешка. Кроме Петьки – у него, оказывается, отец пожилой такой был.
Хотя, конечно, это грех – играть в карты на кладбище. Но мы же не баловаться сели за карты. Просто, чтоб очередность вывести. Кто копать будет. Кто в могилу первым прыгнет.
… А Лешка потом из наших раньше всех умер. Через много лет. Хотя тогда в карты все время выигрывал. Разве то грех?