2. ИДЕАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО.
(ЗОЛУШКА)
С утра у меня ничего не клеилось.
Может, потому что я услыхала про этот бал, будь он неладен.
Правитель дает бал, ежегодный, традиционный Новогодний бал, вход свободный, но…
У моей мачехи на это другой взгляд.
Не знаю, почему она меня невзлюбила. Может я – живое напоминание о моей матери, которую отец любил, конечно, куда больше, чем эту крикливую деспотичную тетку. Он и женился-то на ней лишь чтобы поправит свои дела. Думаю, он даже обо мне и не думал – в таких случаях говорят, что вдовец-де ищет мать своей осиротевшей малютке. Чушь. На роль матери этот ходячий шкаф с антресолями походил меньше всего.
Со стороны может показаться, что отец у мачехи под каблуком, но это не так. Он, конечно, всегда молча выслушает все её визгливые пожелания, весь этот бесконечный поток брани, но никогда не делает так, как она ему велит. Если бы люди внимательнее смотрели на него, они бы заметили, какие у него холодные глаза. Человек с такими страшными глазами не может быть под каблуком вообще ни у кого-либо. Ни у кого. И ни у чего – он вывернется из любой ситуации. Думаю, он даже бьет мачеху. Однако, смелая она женщина, если и после этого не боится смотреть ему в лицо и продолжает орать.
Или глупая, как курица – это пришло мне в голову только что.
Странно было бы в свете таких вот отношений между родителями ожидать, что она будет меня хотя бы спокойно воспринимать, а уж тем более – брать с собой на балы. Отцу жаловаться бесполезно – во-первых, ему дела нет до этого; во-вторых, он, уложив все свои бесчисленные галстуки по чемоданам, окропив седеющую респектабельную шевелюру одеколоном, отправлялся в бизнес-командировку. Надел темно-синий костюм – значит, дела идут гладко. Худо, если серый – но серый костюм он оставил дома в шкафу.
Сводные сестры хихикают в своих комнатах; Ингрид наконец-то дождалась, когда заживет её накачанная силиконом губа. Ей и вправду идет; и сделано так, что если сканировать её – теоретически, конечно, я могу допустить, что у кого-то на улице может оказаться мощный биологический сканер и не менее мощная шея, как у полицейского, чтоб таскать на голове это громоздкое и тяжеленное устройство, - то никто и не заметит, что там силикон. Вроде как свое; сейчас редко кто ходит естественный. Все стараются свою внешность как-то улучшить. И все ненавидят имплантаты и презирают тех, кто идет на операцию. Но все вшивают себе всякую дрянь… Все. Я бы, может, тоже вшила, да денег нет. Отец дает мне на карманные расходы, но и только. За этот год я смогла накопить лишь на туфельки, на супермодные дорогие туфли из прозрачного пластика – этакое хрустальное блестящее чудо, - но и только. Как я мечтала, что надену их на бал! Думала, что и на платье хватит – или, в крайнем случае, отец расщедрится, спустится со своих бизнес-небес, или увидит меня своими замороженными глазами…
Словом, облом.
И мне остается лишь стоять перед зеркалом в этих туфлях и глупом голубеньком сарафанчике на тонких бретельках. Ингрид же, разумеется, пойдет на бал; хоть ей и попало за «уродство»: отец от души влепил ей пощечину, а мачеха оттаскала её за косы. За косички, я хотела сказать – прическа Ингрид напоминает покойную Медузу Горгону. Ингрид выла, как раненный зверь; но только мачеха её отпустила, как эта девица орать перестала, отряхнула перышки и хладнокровно потребовала зеркало - проверить, не попортил ли «папа» (ударение на последний слог) её красоту. По большому счету, чтобы существовать, ей родители не нужны. Она далеко пойдет.
Анастейша другая. Она старше Ингрид, но матушку слушается, как гуру. Точнее… нет, нифига не слушается. Искусно притворяется. Ездит на службу в деловой район. Туда можно попасть только на такси, которое ведет суперпрофессионал. Её мир - это сталагмиты-высотки, серые и сверкающие, деловые костюмы и гладкие прически… Гордость матери и даже – отца. И при всем этом все нелегальные штучки, которые у меня есть, притаранила мне именно она. Она пойдет еще дальше Ингрид, впрочем – уже пошла.
Послушав их веселенький щебет наверху, я со вздохом вернулась к своему занятью – с ненавистью направили струю воды на пышные розовые кусты под окнами нашего беленького аккуратненького домика.
На самом деле, разумеется, никаких розовых кустов у нас под окнами не растет. И дом обыкновенный, кирпичный, темный; а викторианский стиль , благоухающие розы, дорожка, выложенная гладкими камешками, розовый вечный закат и воркующие голуби на чердаке – это голографическая обертка. Высокие технологии будущего – отец как раз этим занимается. Однажды он сделал мачехе такой подарок – надо сказать, очень дорогой, можно было бы другой дом купить; параметры нашего дома и садика были вбиты в комп, все просчитано до миллиметра, и создан мираж, идеально налезающий на скудную реальность. Эффект был потрясающий, полная иллюзия присутствия; можно было поваляться в траве, распугивать голубей; розы росли, раскрывались и умирали, солнце выкрашивало стену в розовый цвет, и сам дом, накрытый звуконепроницаемым колпаком был тих и романтичен.
Потом отец с мачехой рассорились, и она с тех пор заставляет меня поливать несуществующие розы.
Хихиканье наверху прекратилось; ага, сейчас выйдут. Скоро они и показались – впереди мачеха, гордо неся голову, украшенную замысловатой пирамидой из волос и Ингрид, спокойная и самоуверенная. Несмотря на горгонью прическу, выглядела она чудесно, на ней было голубое атласное платье прямого кроя, затейливо перехваченное поясом на талии крест-накрест, голубые же туфли и тонкая цепочка на шее. Губы и в самом деле смотрелись супер. Ингрид на самом-то деле очень красивая женщина.
Мне они и слова не сказала, но сделала этакий загадочный знак бровями – мол, еще не вечер! Мачеха с садистским удовольствием посмотрела на мою бесполезную работу и поджала губы.
- Земля совсем сухая, - процедила она сквозь зубы. – Тебе что, воды жалко?
- Поливай как следует, - добавила Ингрид, и отвернулась, чтобы скрыть смешок. Мачеха его заметила и влепила дочери подзатыльник; Ингрид перенесла его молча; её молчание было каким-то упрямым и вызывающим, и она получила бы еще, если б не Анастейша – она высунула свою белокурую головку из окна, красиво увитого плющом, и, окинув меня холодным, как у отца, взглядом, сказала мачехе:
- Идите без меня, мама. Я еще чуть-чуть задержусь.
- Да, ангел мой, - лицо мачехи потеплело, смягчилось. Она ухватила Ингрид за руку и дернула её за собой. Ингрид еще раз просигналила мне бровями и поплелась за ней. Со стороны могло показаться, что её не на бал ведут, а к стоматологу.
- Золушка, - позвала Анастейша холодным отцовским голосом, - иди-ка сюда.
Вообще-то, меня зовут Изольда, точнее, так называла меня мама. Но от красивого имени с появлением мачехи осталось лишь Зол, а потом, может, из желания посмеяться надо мной, она стала называть меня Золушкой, и имя так и приклеилось ко мне.
Я бросила надоевший шланг и пулей ринулась наверх.
Когда я ввалилась в комнату сестры, она сидела полуголая и растрепанная на постели и курила, зажав сигаретку в тонких наманикюренных пальцах.
- Круто? – безразлично спросила она, выпустив струю серого дыма из подкрашенных розовых губ. У меня даже глаза на лоб полезли: всего несколько секунд назад я видела её в окне прибранную и причесанную, в вечернем платье… да когда же она успела?!
- Знаешь, что такое – обертка?
- Как на нашем доме?
Анастейша кивнула, затянувшись.
- Ну да; полная иллюзия присутствия, - она ткнула своим холеным пальчиком в свои часики, и – я даже глазом моргнуть не успела! – снова предстала передо мной в бальном облачении, в розовом атласе, с респектабельной прической-валиком, с газовым прозрачным палантином на обнаженных плечах. Она встала – было слышно, как шуршат тяжелые блестящие складки её платья, как трутся друг о друга чулки на её бедрах… она была босиком, клянусь, но я слышала, как даже стучат каблуки её туфель…
- Не может быть! Откуда?! – она прошла мимо меня, задев краем юбки – я почувствовала это прикосновение, честно!
- Конечно, с черного рынка, - небрежно ответила она, поправляя прическу перед зеркалом. – Технологии ведь развиваются, не так ли? Такие штуки редкость, разумеется, существуют в единичных экземплярах, но… как видишь, они существуют.
Я смотрела на это чудо, раскрыв рот.
- С ума сойти! Наверное, отдала кучу денег?
- Точно, - Анастейша важно кивнула.
- И пойдешь так на бал?
- Ты пойдешь, - она ловко расцепила часы на запястье, и вместе с ними содрала красивую обертку, оставшись снова в одной рубашке и плавках. – Держи.
- А как же ты?
- Думаешь, мне не в чем пойти? – она небрежно кинула мне часы, я еле успела их поймать, чуть не уронила, покрывшись холодным потом. Однако, разбить такую дорогую вещь..!
Голографическое платье сидело на мне прелестно; и прическа-валик Анастейши, и розовый цвет – все мне шло, только…
- Вот фигня, - ругнулась она, глядя на мои ноги. Я по-прежнему была босиком, голограммы на ноги не хватало!
- Ты выше меня, - заключила она, оглядывая со всех сторон. – Вот в чем проблема – такие штуки штампуются по одному шаблону, стандартно. То, что может надеть один, не всегда сможет надеть другой… Зато какие бабки содрали, суки!
- Да ерунда, - я беспечно махнула рукой и рассмеялась. – Туфли-то как раз у меня есть.
Морщинка меж бровями Анастейши разгладилась, она даже улыбнулась по-настоящему, искренне.
- Правда? Тогда дело в шляпе… иди, хоть помойся, - она сморщила нос, словно только сейчас заметила, что я вся в грязи, - и едем. Только запомни – попадешься на глаза мама, и я убью тебя, если она не прихлопнет.
**************************************
Душ я приняла моментально; наскоро причесав мокрые волосы, нацепила свой дешевый сарафан (ну, не голой же идти!) и с замиранием сердца надела туфельки. Потом взяла часы Анастейши – они, кстати, больше походили на простой, незатейливый браслет, и немного не вязались с той великолепной оберткой, которая была в них заключена, но мне было плевать. Наверное, если б я даже никуда не поехала, а просто осталась повертеться перед зеркалом весь вечер, любуясь собой, я была бы вполне счастлива, на всю катушку! Но рядом была Анастейша (не тот человек, который привык отступать от заранее намеченного плана); она едва ли не силой оттащила меня от зеркала, сурово рыча что-то о такси, которое не станет ждать, и о дурре, из-за телячьего восторга которой она не собирается себя лишать такого удовольствия, как танцы и халявная жратва.
От своего телячьего восторга я отошла лишь когда респектабельный спальный район остался позади, и такси влетело в темноту трущоб; не знаю, почему тут темно. Может, оттого, что здесь обделывают темные делишки? Шутка; просто кто-то решил сэкономить место, и дома – высокие массивные многоэтажки, - понастроили так близко друг к другу, что из окон соседей-домов можно перебрасываться нужными предметами. Думаю, люди, которые тут обделывали свои дела, так и поступали, если вдруг к ним приходили с обысками.
Здесь, разумеется, Анастейша и заказала свои часы. Здесь же, в каких-нибудь подпольных клиниках, делали пластические операции, такие, как у Ингрид…. Меняли цвет глаз, удлиняли кости ног, пересаживали чужие волосы… интересно, чемоданчики с ЧЕМ выбрасывал в окно хирург-нелегал, пират, если с обыском приходили к нему? И всегда ли он попадал в нужное ему окно?
Этот район буквально пропах чем-то тайным, запрещенным, жутким; каким-то нездоровым, горячим паром и кислотными испарениями, и на меня он всегда производил впечатление гнетущее и пугающее. Может, оттого, что я редко выезжаю из дому? Анастейша вон ничего, бодро выглядывает из окна, видимо, высматривает какую-нибудь нужную контору, где можно было бы поживиться чем-нибудь необычным, диковинным и запрещенным. Интересно, как она выглядела, когда ходила по этим темным душным улицам, встречалась с людьми, прячущими свои лица в тени? Наверное, неуместно ярко и светло. Или она, как рыба в пруду, тоже становилась серой скользкой тенью со свистящим змеиным голосом? Я глянула на её безмятежный нежный тонкий профиль, и мне стало жутковато.
Впрочем, уныние прошло, лишь мы выбрались из ущелий этих узких улиц, и яркое солнце ударило в лобовое стекло машины. Перепад от полумрака к свету был так резок, что я невольно зажмурилась. А когда открыла глаза – увидела Праздник. В респектабельной деловой части города не работала, наверное, ни одна законопослушная контора, над дорогой меж домов были натянуты растяжки, всюду трепыхались яркие пятна надувных шаров, и гирляндами цветов было увито все, что торчало вертикально. Я про столбы и колонны. А вы про что?
Публика гуляла по тротуарам.
Сплошь разряженные дамочки и юркие кавалеры. В такие дни всё почему-то становится похожим на иллюстрацию, на картинку к сказке в детской книжке. Словно ни у кого не варится на плите суп, словно не сушится мокрое белье, словно мир вращается сам по себе, а ты знай себе гуляй и ни о чем не думай.
- Скоро, - важно сообщила Анастейша и глаза её заблестели. Интересно, каких развлечений и удовольствий жаждет она? Что-то мало мне верится в то, что эту молодую даму с её стальными глазами привлекают танцы. Нужные люди? Деловые встречи? Или она собирается выгодно выйти замуж и хочет подыскать на празднике выгодную партию?
Маленькая прослойка бедных кварталов (наш город и впрямь похож на слоеный пирог, в котором чередуются респектабельность и низость, противоположные и разные, как плюс и минус бесконечность) кончилась быстро, помахав нам во след своими белыми флагами сохнущих простыней (многие здесь зарабатывают тем, что стирают чужое белье, это район прачек), и начался район богатых кутил, район ресторанов, дорогих отелей для богатых любовников. В самом его сердце стоит резиденция Правителя, здание огромное и величественное настолько, что сразу начинаешь верить во все эти сказки о том, что строили его древние боги для сурового жестокого демона, и чтобы задобрить его, украсили дворец всем, чем возможно, всеми сокровищами мира: и ценными породами дерева, и искусной резьбой, и архитектурными изысками, да такими, на которые способны лишь боги. Про сапфиры молчу; странно было бы, если бы камень – символ планеты, который пихают всюду, во все эмблемы и украшают им более-менее родовитые гербы, - не встретился в украшениях королевской резиденции. Вечерами, когда дворец освещается изнутри, он раскрывается, словно громадный синий цветок, и синее пламя охватывает его, и он… он… покоряет!
Не знаю, из какого камня сделаны стены, но за долгие века они не утратили ни гладкости, ни темного синего блеска, а изящные каменные башни казались невесомыми и ажурными, словно тычинки меж лепестками – и это гранит-то!
На огромной дворцовой площади останавливаются сотни такси, выпуская целые стаи принаряженных людей, и тут же уезжают обратно в город, за новой партией посетителей. Наверное, сегодня таксисты заработают больше, чем обычно зарабатывают за месяц. Ожжет, больше – ведь сегодня сюда едет весь город.
Из такси я выбралась первой, за мной – Анастейша (она платила).
- Ну, - кажется, она слегка волновалась, оглядывая меня, - с богом! Смотри, не попадись матери!
Впрочем, она это сказала, чтоб хоть что-то сказать. Интересно, почему она так волнуется? Может, у неё есть молодой человек, и она уговорилась с ним встретиться?
В широкую пасть – вход во дворец, - втягивалась неторопливая цветная толпа. Сколько народу! И какие – какие они все! Я невольно поежилась, одернув несуществующее платье. Даже своей красивой оболочке я им в подметки не годилась.
Больше всего меня поражали женщины; я, конечно, понимала, что они – высший свет, и что у них куры денег не клюют, но все же они живут в одном со мною мире. Как им удается быть… такими?!
Все сплошь высокие и стройные, как корабельные сосны. Осанке позавидует любая королева. Вот у той ослепительная шея, такую даже украшать не надо, грех прятать такую красоту под какими-то банальными бриллиантами.
А вот та – фотомодели бы умерли от зависти, такие длинные у неё ноги! Про волосы я просто смолчу; я бы подумала, что на ней парик, но она запустила пальцы в прическу, поправляя непослушную прядь, и стало видно, что эти черные, ночные локоны – свои. Господи, надо, наверное, тонну витаминов съесть, чтоб выросли ТАКИЕ волосы… подумаешь, платье! В один миг моя радость по поводу того, что я здесь, поутихла. Кто меня заметит среди этих богинь? Разве что для того, чтобы заклевать, как дерзкого гадкого утенка…
Анастейшу, впрочем, не смущал тот факт, что мы с ней (да. Да, и она тоже!) были похожи на два пенька среди веселенькой рощицы; казалось, её это даже забавляло. Она небрежно порылась в сумочке и нацепила на нос невообразимые очки – я чуть со стыда не сгорела, когда проходящая мимо нас дама окинула её презрительным взглядом. Какие у неё глаза! Кажется, она даже не подкрашивалась, так, чуть-чуть, и на коже её лица я не заметила ни румян, ни пудры, но её лицо было как персик – такое же нежное и соблазнительное на вид. Я побагровела до корней волос, кусая губы, чтобы стереть помаду. Анастейша поправила на носу свои бесполезные чудовищные очки и хихикнула; её смешок был каким-то гнусным и мерзким, и мне стало еще хуже. Откуда я, дурочка, знаю, что за мысли бродят в её голове? Может, в этом и есть её кайф - надо мной позабавиться. В конечном итоге, я всегда подозревала, что она очень жестока; и ей, наверное, доставляет удовольствие сравнивать меня НАСТОЯЩУЮ с теми, что вокруг меня…
- Не грузись, - холодно посоветовала Анастейша. – Я вовсе не над тобой смеюсь. У тебя просто чудовищный комплекс неполноценности. Ты прекрасно выглядишь, - она снова хихикнула своим жутким смешком, - даже в своем голубеньком сарафанчике среди этих… дам. Успокойся. Успех я тебе гарантирую.
Я ей не поверила; с самого начала, с первых же шагов по длиннющей лестнице, меня била дрожь, я не могла её унять, и ладони горели как в огне, но отступать было поздно. Бурлящая гомонящая толпа влекла меня вперед, и её нетерпение передавалось и мне, заставляя дрожать еще сильнее, то ли от страха, то ли от нетерпения, - в конце концов, желание потанцевать, желание праздника оказалось сильнее моих комплексов и недоверия, сильнее даже жутковатого внимательного взгляда Анастейши под стеклами очков – а она мило раскланивалась со светскими львицами, глядящими на нас свысока, и хохотала уже не переставая. Выглядело это так, словно она пьяная – или что ей просто снесло крышу от близости такого изысканного общества. Наверное, только я одна слышала в её сатанинском хохоте издевку, но никак не могла взять в толк, что её так заводит.
Неужто то, что она их всех ОБМАНУЛА, И ПРОТАЩИЛА МЕНЯ СЮДА В ОБЕРТКЕ, отведя им всем глаза?!
В бальном зале я просто остолбенела, раскрыв рот. Такого великолепия и вообразить было невозможно, и все мои самые смелые мечты и предположения оказались мелкими и невзрачными в сравнении с действительностью.
Все было залито светом; гудели голоса беседующих, и на нас даже никто не взглянул посчитали, видимо, недостойными их внимания.
А я смотрела во все глаза; даже то факт, что Анастейша отстала и затерялась в толпе, меня не испугал…
Вот это да!
Если там, на лестнице, я видела королев, то тут были – богини. Украшения из золота и драгоценных камней, которыми они были просто увешаны, казались не украшениями, нет! Они были словно естественными частями их прекрасных сияющих тел, не уступающих по красоте ограненным бриллиантам.
Это все ловкость Анастейши – я поняла, что если б не её стремительность, не её напор и даже наглость, я бы сюда не попала. Кто бы впустил меня в зал с аристократией?! А её, видимо, знают даже в этих кругах – перед дверями, отделяющими один зал от другого, вежливые, но непреклонные распорядители как-то неназойливо, но точно распределяли толпу: вам, добропорядочный бюргер, сюда, а вам, милая нарядная прачка – туда, а вы – нет-нет, проследуйте за мной! Меня бы направили вслед за прачкой в лучшем случае – за бюргером. Но попробуй завернуть Анастейшу! Её фейс-контроль словно не касался; перед ней просто открывались все двери, любые двери, с молчаливым уважительным поклоном.
Я же говорю – она далеко пойдет. Впрочем, уже пошла. Если еще не пришла…
Я продолжала так же неприлично глазеть разинув рот. Ощущение нереальности накатывало постепенно, и вместе с ним – как ни странно, - понимание, осознание того, КТО эти люди, окружающие меня. Сначала я даже не могла сориентироваться в общем… м-м… внимании, чтоли. Мне очень хотелось увидеть Правителя – о, до меня дошло, что я попала в число тех счастливчиков, которые сегодня удостоятся счастья его лицезреть! – или хотя бы Наследного Принца, но куда бы я ни глянула, всюду меня окружали эти чудесные, нереальной красоты лица, эти прически, сверкающие каплями драгоценностей, эти глаза, поражающие своей глубиной и красотой, которая может лишь присниться сумасшедшему и гениальному художнику. Вся эта толпа небожителей была занята лишь самими собой; они не смотрели в одну сторону – на трон, как на то рассчитывала я, - и не преклоняли колени ни перед кем. Казалось, для них не существовало никого, кроме них самих. Их идеальные тела, одетые в невообразимые, невероятные наряды (господи, на чем может держаться эта завораживающая, тонкая, как зимняя серебристая изморозь, паутина-платье? Как играет свет в тяжелых складках алого бархата!), принимали изысканные позы, и они… нет, не любовались друг другом. Они жили своей красотой.
- Милая, ваши пальцы стали еще тоньше, еще изящнее и белее! Как вам это удается?
- Какая стройная талия! А ведь у неё трое детей.
- В её-то годы – и сохранить такой свою кожу!
- Какая фигура!
У меня закружилась голова; я готова была провалиться сквозь землю от стыда, понимая, что не заслуживаю того, чтобы здесь находиться. Я проникла сюда обманом; да и обман-то, если разобраться, дешевый – даже в своей оболочке, в красивой обертке, я не дотягиваю до них! Пару раз дамы пытались отдать мне свои бокалы, принимая меня за прислугу.
- Ну что, немного освоилась? – Анастейша появилась, как чертик из табакерки, и я нервно вздрогнула. – Идем, я представлю тебя Принцу.
Вот так просто – представлю. Круто…
- Не надо, - прошептала я. – Ой, ну не надо, правда… мне так стыдно!
- Тю! Шо такое? – присвистнула Анастейша. – А ну, брось кривляться! Я, чтоли, зря тратилась и тащила тебя сюда?!
- А ты привела меня сюда для этого?! – ужаснулась я. Во рту стало сухо-сухо, и внимательный взгляд Анастейши пугал.
- Конечно, - спокойно подтвердила она. – Тебе что, нравится жить в нашем гадюшнике? Поливать несуществующие розы? Запомни: там ты выгодной партии себе не найдешь.
- Партии?!
- Ну да; конечно. Твой единственный шанс удачно устроить свою жизнь, неуч ты тупая, - это выйти удачно замуж. Иначе папа и мама (ударение на последний слог…) загонят тебя в прачки, им бы сбросить тебя с плеч, как хомут, натерший шею. Ясно? А я все-таки не посторонний тебе человек. Я постараюсь устроить твою судьбу и выдам тебя замуж поудачнее.
- Но… но почему же Принц?!
- А почему нет?
Она бесцеремонно схватила меня за руку и поволокла за собой, ловко лавируя меж стоящими. В моей голове, отказывающееся соображать, взрывались бомбы.
Я не то, чтобы тупой фанат правящей фамилии, и не преклоняюсь слепо перед ними слепо, и щенячьего восторга тоже нет, но все же Принц есть Принц, и мне до ужаса хотелось его увидеть! Я его и увидела – на миг перед танком-Анастейшей образовалась пустота, не заполненная яркими фигурами, и Принц стоял там.
Мое сердце ухнуло куда-то вниз, и лицо, наверное, было свекольного цвета, а мозг лихорадочно впитывал информацию и перерабатывал…
Принц был довольно хорош собой; черноволосый и высокий, с породистым лицом – обычный гладкий образ, я видела его сотни раз во многих журналах. Одет в полагающийся к такому случаю военный белый мундир; руки держит за спиной, небрежно кивает головой всем здоровающимся с ним.
Но было еще что-то, чего в журналах я не видела.
Очки.
Принц – очкарик? Ну и дела…
Его глаза смотрели сквозь стекла очков устало, с презрением и даже немного брезгливо, чтоли…
Малоприятный штришок к общеизвестному (и самому романтичному, замечу) на всю страну портрету. Эта брезгливость резанула по сердцу как бритва. Этот человек стал мне неприятен.
А он стоял и рассматривал гостей как экспонаты в кунсткамере, с легкой усмешкой поворачивая голову так и этак, щуря свои близорукие глаза. Казалось, его забавляют эти люди, которые так оделись и так прекрасны лишь для того, чтобы прийти сюда, отпраздновать Новый Год с ним, понравиться ему, такому обычному, будничному и бледному на их фоне!
- Да он сволочь какая-то! – закричала я, вырывая свою руку из цепких пальцев Анастейши. – Не пойду к нему! Посмотри, он же издевается надо всеми, будто чем-то лучше всех, а сам даже не самый красивый!
Анастейша выразительно и свирепо посмотрела на меня.
- Может, и лучше, - процедила она зловеще, - все-таки он Принц. А ну, прекрати свою детскую истерику, дура! Принц ей недостаточно хорош, видите ли… как скажу, так и сделаешь, а не то позову сюда сканеров, и тебя с позором выставят.
Я затравленно оглянулась, ожидая увидеть полицейских с массивными шапками-набалдашниками на головах в которых размещался сканер, с поблескивающими красными глазками… В том, что она сможет это сделать, я почему-то не сомневалась, и перед глазами предстала жуткая картина, как полицейские осматривают толпу и находят меня – тупую жалкую дуру в красивой нелегальной обертке…
- Я скажу – это ты меня так вырядила, - огрызнулась я скорее машинально, чем желая устрашить её.
Мои глаза все еще искали угрозу в толпе.
Анастейша многозначительно шевельнула бровями, её губы сложились в улыбку. Злую и какую-то странно веселую одновременно. Моя угроза её позабавила.
- Ты думаешь, тебе поверят? – спросила она, и я поняла, что нет. – Ладно, забыли. Проберешься к колонне со спины Принца, а я его подготовлю к встрече с тобой. Позову – выйдешь. Ну, пошла!
Я повиновалась; блин, понимаю Русалочку – каждый шаг мне давался так, словно шла я по гвоздям, и не идти было невозможно, и даже остановись я – ничего бы не изменилось… а главное, как противно! Не так я представляла нашу с Принцем встречу, не так – знакомство. Почему мечты всегда романтичнее и нежнее, чем реальность? И почему реальность никогда не бывает так же прекрасна, как мечты?
Ну, почти никогда…
За колонну я скользнула, как мышь. Анастейша уже кланялась Принцу.
- Ваше высочество, - держалась она с ним запросто, хоть и называла Высочеством, как с дружбаном каким-то. Он кивнул ей запросто, и, я бы сказала, с каким-то облегчением и даже с искренней радостью. – Как вам бал?
- Еще забавнее, чем прошлогодний, - иронично заметил он. Голос его мне понравился, а вот издевка в нем – нет. – Благосостояние народа растет.
Они с Анастейшей обменялись долгими загадочными взглядами, смысл которых был ясен лишь им одним. Интересно, а что их связывает? Они не влюблены друг в друга; тогда что же?
- Слышал, - небрежно заметил Принц, - что и в вашей семье благосостояние выросло? Ваша сестра. Кажется, слегка подкорректировала свою внешность?
- Да, - беспечно подтвердила Анастейша. – Даже обычный сканер ничего не покажет.
- А полицейский?
- О, бросьте, Ваше Высочество! Кого сейчас удивишь силиконовыми губами?! – она усмехнулась, и они снова многозначительно переглянулись. – Кстати, о сестрах. Я хотела бы познакомить вас с одной из них.
- А у вас их много?
- Две. Родная и сводная. Но это не важно, - в глазах Анастейши появился знакомый мне дьявольский огонек. – Мне было бы приятно, если б вы потанцевали с нею. Глупышка дома сидит, и ничего в своей жизни не видела. Сделайте мне такое одолжение.
- А взамен? Что я получу взамен?
Ого! А что Анастейша может дать взамен ПРИНЦУ?!
Анастейша глянула на него, и её взгляд был взглядом победительницы.
- Взамен, - четко ответила она, - я обещаю вам такой сюрприз, которого вы не ожидали. О-очень дорогой подарок к Новому Году!
- Да? Звучит заманчиво, но выглядит как враки.
- Говорю вам! Только… снимите очки для начала. Пусть глаза отдохнут.
- Само собой, - он со вздохом содрал с носа оправу и сунул небрежно в карман. – Только попробуй обмануть, и я тебе голову откушу.
Анастейша и ухом не повела; вытянув шею, словно ища кого-то в толпе, сладким голоском позвала:
- Золушка! Иди-ка сюда, дорогая!
На негнущихся ногах я вышла из своего укрытия и склонилась в реверансе. Наверное, вид у меня был насмерть перепуганный, потому что на лице Принца отразилось недоумение. Анастейша торжествовала.
- Что это с ней? Она всегда такая? – спросил Принц. Я с трудом перевела дух.
- Она волнуется, Ваше Высочество, - коварно пропела Анастейша ему в ухо, и её подлые хитрые глаза, глядящие поверх его плеча, сверкали как звезды. – Прелесть, правда?
Он глубоко и печально вздохнул, бесцеремонно взял мое лицо за подбородок, разглядывая.
- Свежа, как роза, - безразлично заключил он. – Вы гений, Анастейша.
Она с ухмылкой поклонилась – и отступила, растворилась в толпе. Сердце выбивало дробь – вот он, миг! Мы с Принцем одни, и плевать, что он такой зануда и паршивец! Глаза, лишенные очков, у него были внимательные и печальные, он задумчиво смотрел мне в лицо, словно что-то искал, словно что-то ожидал увидеть… не может же быть конченной сволочью человек с такими глазами!
- У вас красивые туфельки, - сказал он безразлично; словно делал комплимент из вежливости. – Пойдемте и в самом деле потанцуем. Золушка.
Он взял меня за руку как-то по-особому, по-бальному, и сию же минуту люди вокруг нас пришли в движение. Зря я думала, что Принца никто не видит. Оказывается, все исподтишка за ним наблюдали, и весь зал, вся эта роскошная публика тут же разбилась на пары, и мы составили первую их них!
Танцы!
Принц танцевал превосходно.
Наверное, их там во дворце этому учат, потому что танцора лучше я не встречала никогда, и была счастлива как никогда, счастлива до неприличия!!!!!!!
А Принц… он смотрел на меня во все глаза. Сначала – ну, может, первые два танца – он смотрел… как-то… словом, его взгляд меня пугал и отталкивал. Натыкаясь на него, я словно обжигалась, и радость гасла. Но дальше – больше, и танцы вскружили мне голову. Тем более – я почувствовала Зависть. Её не было видно в уголках румяных губ, которые лелеют самыми дорогими медовыми масками, ни на идеальных ухоженных лицах, ни в глазах, но она ощущалась так же, как пьянящий аромат духов, витала над головой, и я опьянела от её запаха. Они все мне завидовали, мне, которая – никто, и звать меня – никак! Бесспорно, фотографы сфотографируют нас, и снимут телевизионщики, и вся страна увидит меня, танцующую с Принцем! И даже предстоящая головомойка от мачехи меня не пугала; хмельная от радости, я отмахнулась от этой мысли, как от назойливой мухи, и она ушла, утонула, растворилась. Мое лицо раскраснелось, и зеркала отражали меня такую – веселую, румяную и дико счастливую.
Многократно отражаясь в этих самых зеркалах, я видела, как сияет мое лицо, как блестят глаза, как мне к лицу розовый цвет, и какая я стройная, и как по-военному подтянут Принц, какой он внимательный и галантный кавалер, и какая я… я уже не думала, что не достойна этого общества! Я думала, что лучше их, что мы – самая красивая пара, а Принц, пусть и не самый яркий, но зато самый живой и подвижный, и его сильная рука уверенно вела меня в вальсе! Тут-то и Принц начал меняться.
Сначала в глазах его появилось изумление, словно он увидел счастливую девушку впервые в жизни; разгладились сурово сведенные брови, он даже засмеялся, когда я поскользнулась и совершенно неприлично взвизгнула на весь зал (по залу бабочкой порхнул удивленный ропот), а потом он просто смотрел на меня, смотрел не отрываясь, смотрел, словно нашел то, что искал, словно в нем проснулась давно погибшая мечта и надежда. И тогда я краснела до ушей, и он, видя мое смущение, сжимал сильнее мои пальцы, и его сердце под моей рукой, лежащей на его груди, начинало биться сильнее.
- Золушка, - свистящий суфлерски у шеи голос Анастейши был как ведро воды на голову. – Мама в зале, Золушка! Быстро смывайся!
Представляю, как перекосилась моя физиономия! Обернувшийся в тот момент ко мне Принц просто остолбенел с разинутым ртом.
- К выходу вдоль стены, быстро! – подсказала Анастейша, оставаясь для меня незамеченной (я лихорадочно пыталась взглядом в толпе отыскать мачеху). – Она возле бара, тебя не увидит, точно. Живо.
- Извините! – в полной панике я рванула прочь, но Принц все же на мгновение удержал меня за руку, и выглядело это со стороны так, словно я веду его на танец. Мгновенно толпа вокруг нас схлынула, и я оказалась на пустом месте, одна, как дуб в поле. – Ради бога, простите!
Я с силой вырвала свою руку из его руки, оступилась… Кажется, у меня подвернулся каблук – сегодня эта туфля то и дело норовила соскользнуть у меня с ноги, большевата она, чтоли?! Но, так или иначе, а пришел её час. Я уже неслась прочь, хромая, а моя туфля, сверкая, как хрустальная, лежала в центре расступившейся, схлынувшей толпы, (все, как один, ахнули, и это был звук такого изумления, что я поняла: это полный конфуз. Всё. Аут). И еще Принц – он стоял в какой-то нелепой позе над потерянным башмачком, и его взгляд, брошенный на не к месту ухмыляющуюся Анастейшу… я думала, он её убьет. У него был взгляд одержимого! А у неё… у неё был взгляд победительницы, словно она купила его с потрохами.
- Золушка! – заорал он как ужаленный, но я уже вывалилась за двери, и они отрезали, прекратили его крик.
************************************************
- Она что, настоящая?! Да?! Настоящая?!
Анастейша ухмылялась, многозначительно играя бровями. Сильно хотелось треснуть её по морде, но он сдержался.
- У тебя же есть очки, - сказала она гаденьким голосом. – Надень и посмотри.
Он еще раз глянул на туфельку, все еще зажатую в его руке, не веря в чудо.
- Не может быть, - произнес он хрипло. – Не гениальная программа, отражающая эмоции, не обертка… тоесть вся – настоящая? И даже цвет глаз и волос?
Анастейша еще раз ухмыльнулась.
- Я напялила на неё лишь платье… ну, и прическу, - ответила она. – Иди уже и посмотри. Далеко она не убежит.
На лице его отразилась досада.
- Тогда зачем было заставлять меня снять сканер? Зачем все эти штуки с туфлями - это ведь ты налила в неё масла, да? Посмотри, она вся скользкая. Зачем вспугнула её? Нарочно, да?
- Конечно, - важно ответила она. – Будем считать, что я добавила легкий театральный эффект. Для остроты ощущений.
***********************************
Я, как дура, сидела за портьерой и плакала, зажав туфлю в кулаке.
По дворцу шел шмон; я знала, что рано или поздно меня найдут, но не убегала. Я не знала куда бежать. Черт бы побрал эту чертовы туфлю! Если бы она не соскочила… так оскандалиться в приличном обществе! Это все Анастейша виновата! Зачем приперла меня сюда! Так я и знала, что добром это не кончится! И плакала еще горше.
Погоня, топоча, промчалась мимо… это ненадолго. Сейчас вызовут полицейских, и они мигом меня найдут. И не только меня – но и мою красивую нелегальную обертку. И это будет моим концом.
Противная Анастейша!
Я перестала ныть и прислушалась. Кто-то пробирался, шумно сопя и раскидывая складки портьер. Последняя преграда между мной и преследователем взлетела, отдернутая мощно рукой, и я взвизгнула, заслоняя лицо, голову руками и нелепо выставив вперед острый каблук своей единственной туфли.
Это был запыхавшийся Принц.
- Золушка, - выдохнул он; моя вторая туфля была у него, он бросил её мне под ноги. – Вот ты где… вот ты какая!
В его голосе был неподдельный восторг, стекла очков блестели смешно и дико, словно они тоже были живыми.
- Где, где эта дрянь?! – его взгляд метался по мне, как ошалелый. – Сними немедленно!
Он схватил меня за руку и с остервенением стал срывать часы Анастейши. У меня сердце в пятки ушло, когда он, наконец, справился с замком и, сбросив часы на пол, наступил на них каблуком, как на ядовитую змею.
- Вот ты какая, - повторил он с восторгом, расправившись с часами и переведя взгляд на меня. Он гладил и расправлял мне пальцы, ладони, проводил рукой по волосам, еще, кажется, не просохшим после душа, хватал за плечи, словно не веря себе…
- С ума сошел! – пискнула я, - эта вещь… она не моя… и стоит бешенных денег!
- Стоит денег?! Черта с два! Анастейша сама их сделала, ничего они не стоят!
Теперь настал мой черед удивляться.
- Анастейша?
********************************
- А ты разве не помнишь? Ну, вспомни – года четыре назад она попала в аварию…
- Ну?
- Она осталась калекой. Никакой донор не помог бы ей – её пришлось бы рассечь пополам и отнять половину её тела, чтобы пришит новое, чтобы восстановить её… она не перенесла бы операции.
- Анастейша – калека?! Ты с ума сошел?!
- Да как же не так. Я потом дам тебе сканер… нет, не дам. Её я не позволю видеть никому в таком виде. В общем, обертка – это её технология. Это она её разработала… голова у неё всегда работала что надо. Она сделала обертку для себя.
- А отец? А его бизнес?
- Это крохотная развивающаяся веточка, просто почка еще, ответвляющаяся от того, что Анастейша придумала. Думаю, он и не знает, кому обязан своим бизнесом. Они в самом начале; они толком еще не умеют надевать обертки на дома, а Анастейша надевает их на людей. Идеально. Легко,- в уголках его глаз появились лукавые морщинки. – Думаешь, случайно не хватило обертки тебе на ноги? Она специально сделала такую, немного малую для тебя обертку. Чтобы ты надела настоящие туфли, куда она уже налила масла. Чуть-чуть. Чтобы ты потеряла туфлю во время танца, и чтобы я офонарел – никто в обертке не теряет частей гардероба. Это просто невозможно.
- Но почему ты решил, что я в обертке?
- Потому что они ВСЕ в обертках!
- Все?!
- Увидев тебя, я подумал – Анастейша превзошла себя. Умудрилась сделать обертку совершенную и напялить на несовершенное тело. На какое-нибудь увечное, калечное, убогое… страшное тело. И эта обертка молода, хороша собой, естественна, умеет смеяться, смущаться – помнишь, как ты напугалась, когда Анастейша тебя позвала? Я еще подумал – как настоящая, вот чудо. Я еще помню, как выглядят настоящие девушки! И ты мне понравилась… ну, или почти понравилась. Я все думал – если Анастейша сумела сделать такое совершенство, так близко к идеалу, то, может, я со временем привыкну к тебе и смирюсь… смирюсь с оберткой.
- Но…
- Молчи, глупая! Ты всего не знаешь! Ты, слава богу, далека от этого! Для тебя обертка – это всего лишь красивое платье. Но вспомни – Анастейша калека, но никто этого не видит. Она в обертке всегда; эта обертка уникальна. Она в единичном экземпляре. Остальные – грубые копии. Кто-то - может случайно, а может, и зная, над чем она работает, украл её разработки. Их сейчас исследуют; твой отец занимается этим легально на пользу общества, - Принц усмехнулся. – Но до идеала им далеко. У них есть лишь грубая матрица, которую они могут лишь немного изменить… они и меняют, потому что никто не может влезть в шкуру Анастейши.
- Ты о чем?!
- Пойдем, - он протянул мне руку. – Пока не увидишь сама, не поймешь. Идем, не бойся. Все уже давно забыли о твоем конфузе и танцуют…
Мы снова вернулись в зал; только уже не к танцующим, а туда, на балконы, где в уютном полумраке стояли диванчики и кресла для желающих отдохнуть.
- Смотри в последний раз, - Принц кивнул на праздничную танцующую толпу внизу. – Такими ты видишь их в последний раз, - он вытащил свои очки и повертел ими у меня перед носом. – Это новейший сканер. Тоже придумала Анастейша, - он слегка нахмурился. – Её я тоже вижу настоящей, - осторожно надел очки мне на нос и повернул к гостям. – Смотри.
Наверное, я закричала; мне стало плохо – такого обилия уродов и калек я не видела сроду!
Хорошо, что никто не слышал меня из-за музыки и бального шума; а я закрыла лицо руками и слезы текли сквозь пальцы.
- Повторю, - жестоко сказал Принц. – матрица – одна. Стандартная; подогнанная под Анастейшу. А тел – много. Высоких и низких, худых и толстых. Они ни одно не влазят в обертку идеально! Помнишь сказку о Золушке? Ту её часть, где туфелька не налезала на чужую ножку, а надеть так хотелось? Глупые клуши отрезали себе пальцы, отрубали кусок пятки*, чтоб натянуть её. Не плачь; эти тоже сами изуродовали себя, чтобы натянут красивую обертку.
- Сами? – я буквально захлебнулась воздухом. – Сами?!
Сквозь сканер было видно, что большинство в зале лысые. Эти красивые прически, волосы, кудри, так поразившие мое воображение в начале вечера – это все были миражи. Целая толпа бритоголовых, - и все эти калеки страшно и мерно раскачивались, шаркали, ковыляли в такт музыке; и неистовый маэстро-дирижер размахивал руками, а оркестр, лучший в мире оркестр играл прекрасный вальс для этих еле движущихся увечных…
- Вон та, - Принц осторожно указал на высокую женщину в бардовом, - в нелегальном притоне удалила себе фаланги пальцев и последние два ребра, чтобы обертка налезла. Вот эта ковыляет на протезах – видишь, какие тяжелые у неё шаги? У обертки ноги короче! Почти все они делали операции на лицах, - в самом деле, лица, так поразившие меня своей красотой, были на самом деле какие-то одинаковые; у старых, с дряблой кожей, и у молодых, совсем еще молодых женщин, были одинакового зашиты уголки глаз, одинаково короткие носы и острые скулы.- Нелегалы научились лишь слегка менять матрицу; скорректировать цвет кожи, цвет и форму глаз, губ, цвет волос, но главное – не изменить математические параметры тела. Никто не знает, как это сделала Анастейша. И они решили просто подогнать тела под матрицу. Отрезать лишнее. Или пришить, - я с содроганием увидела женщин, у которых вместо груди были шары – пустоты, впивающиеся в тело. Смотрелось это жутко. Вместо силиконовых губ скалились из неровной рваной дыры зубы, все время скалились, и когда люди улыбались этими ртами, казалось, что плоть рвется, и дыра вот-вот разделит лицо пополам.
Но особенно меня поразила одна пара – он пожилой седовласый светский лев, абсолютно безо всяких ухищрений красивый этакой породистой, высокой красотой, и она – неопределенного возраста лысый маленький уродик, точнее – полуродика. Женщина была практически лишена ног и сидела на высокой подставке на колесиках. Они танцевали – он толкал перед собой подставку, улыбаясь своему чудовищу, гладя её беспалые (как и у многих) руки, и уродик улыбался ему как мог. Своим полузашитым ртом…
- Самое интересное, что он знает, как она выглядит, задумчиво произнес Принц. – Может, даже выхаживал её после операции. Может, это и есть любовь… только я так не хочу. Не могу. Через сканер и на силикон-то смотреть страшно. Никогда потом не забудешь эти рты без губ, оскаленные зубы. Представь – целуешь девушку и знаешь, как это… выглядит. И никак не забыть.
- Но как они решаются на такое?!
- Полная иллюзия присутствия, - горько усмехнулся он. – Они не ощущают, что у них нет ни ног, ни рук – обертку напяливают сразу же, и красота, полученная таким образом, заглушает боль. Кроме того, все же обратимо. Лет через пять, когда поумнеют, они станут искать доноров, чтобы все вернуть. Уже есть такие.
-Но зачем Анастейша такое придумала?!
Принц пожал плечами.
- Она же женщина; молодая женщина. Ей хочется улыбаться, глядя на себя в зеркало. Ей не хочется видеть раздробленные, изломанные ноги и кривую спину. Она хотела починить себя. Ей и в голову не приходило, что кто-то может сознательно искалечить себя, чтобы воспользоваться её изобретением.
- Но сканер, - я вспомнила очки Анастейши; она надевала их на входе в замок и начинала смеяться, хохотать, как одержимая, – зачем она сканер сделала?! Силикон не видно даже полицейским сканером, а этим – видно, значит, он мощнее…
- Она сделала его специально, чтобы посмеяться, - жестоко сказал Принц. – Чтобы посмотреть, как идиоты себя уродуют. Это её развлекает. Ну и мне, - он указал на свои очки, - чтобы я не влюбился в какую-нибудь красотку. Сначала меня это зрелище шокировало; потом развлекало; теперь надоело до чертиков. Как в кунсткамере… и не единого нормального человека! Даже у мужчина нашито – глянь на ноги, на плечи! Наращенные кости, вшитый силикон вместо мышц! Отец всерьез забеспокоился создавшимся положением; он и балы-то устраивает, чтобы найти хоть бы одного (одну) нормального человека. И, может, как-нибудь остановить это безумие. Эти жуткие уродства доступны лишь обеспеченным людям. Людям образованным и блестящим, которые в один момент калечат себя, не оставляя себе ни единого шанса нормально жить потом, родить детей…как она после такой светской молодости сможет родить кого-то?! – он кивнул вниз, не подразумевая никого конкретно и подразумевая всех сразу. – Всю оставшуюся жизнь она будет жить на лекарствах. Я слышал разговоры – эти чудовища хотят тайком уродовать детей, чтобы натянуть обертку идеального малыша на обычное сопливое чадо.
Поэтому Анастейша здесь. Она ищет каналы, по которым уходит информация о её разработках. Мы постоянно ловим хирургов, но это ничего не меняет. Болванку под обертку может изготовить любой врач; но кто делает сами обертки?
Я молчала; сквозь сканер я увидела внизу Анастейшу – такую, какая она была. Она шла еле-еле, хромая на обе ноги, вихляясь и содрогаясь всем своим изломанным телом, и неровно сросшиеся кости буграми выступали под одеждой. Уцелела, наверное, только одна голова - и то я очень сомневаюсь в этом. На носу её поблескивали очки, и она смотрела на свою паству – наверное, она забылась, отвлеклась на это жуткое зрелище, и не придала себе иной вид, безмятежный и невинный, или деловой, озабоченный, сосредоточенный… одного взгляда на неё мне было достаточно, чтобы я поняла: ЭТО ОНА САМА, БЕЗ СОМНЕНИЯ ОНА САМА РАСПРОСРТАНЯЛА ЭТИ МАТРИЦЫ. Только обиженное, воспаленное, озлобленное сознание могло сыграть такую шутку, а Анастейша – она же гений. Видимо, поразив воображение одной богатой дуры разницей между реальностью и оберткой, она смогла… Я с ужасом подумала о муках, у меня волосы дыбом встали на голове, лишь я представила, что пришлось пережить каждому, кто решился на такую операцию. Наверное, им было страшно – увидеть себя в первый раз в зеркале, и о чем тогда думал каждый из них? Мне представились на миг глаза, умоляющие, полные ужаса… Нет, не думать, не думать!
Нет, не думать об этом! Я ведь не знаю этого наверняка, я только догадываюсь!
- Это похоже на истребление, понимаешь, на нацеленное истребление этих людей, - продолжал Принц. – Они все увечны и потомства дать не смогут. На них прервутся их фамилии… и все ради мишуры?!
Истребление целых фамилий… зачем это Анастейше? Незачем; не думать, не думать… а впрочем…
Память услужливо подкинула маленький, совсем маленький фрагмент прошлого. Я навещала её в больнице, и тогда еще подумала – а она не так уж сильно и пострадала (возможно, она уже напялила свою обертку? Не знаю…). Её тело было укрыто простыней, и голова покоилась на подушке; под глазом желтел заживающий синяк, она была бледна, но и только. Возможно, я была слишком мала, чтобы адекватно оценить её состояние…
Тогда она со злостью говорила, все время говорила о каком-то гербе. Словно и не слышала моих робких вопросов, словно вообще меня не видя, она, скрежеща зубами и роняя злые слезы, все пыталась вспомнить, какие цвета были на том гербе. Я приняла это за бред, но это не было бредом.
ЕЁ СБИЛА МАШИНА С ГЕРБОМ НА ДВЕРЦЕ, КТО-ТО ИЗ ЗНАТИ,И УМЧАЛАСЬ, ОСТАВИВ НА ДОРОГЕ СО СЛОМАННОЙ СПИНОЙ. И ОНА НЕ ВСПОМНИЛА ГЕРБ, И ВИНОВНОГО НЕ НАШЛИ.
Вот зачем она истребляет их всех, только богатых, блестящих, из знати. В общей массе добровольных калек может оказаться тот, кто искалечил её. Все просто, все очень просто.
Я еще раз посмотрела вниз… жуткое зрелище! И я не ощутила в себе ни сил, ни возможности остановить это безумие. Как? Убить Анастейшу, погубить её гений? Отнять у этого жалкого, увечного существа еще и жизнь? Уничтожить её разработки? Или закрыть на это глаза – в конце концов, обеспеченные идиоты сами выбирают такую жизнь, сами ложатся под нож… Их тела, их жизнь, их выбор… И кто-то из них ВИНОВАТ ПЕРЕД НЕЮ…
- Остановить, - медленно произнесла я, словно во сне. Было еще кое-что – собирались напяливать матрицы на детей, на невинных, ни в чем не виноватых детей, которым потом ни за что не вырасти здоровыми, которые всю свою жизнь потом будут жит калеками, с постоянной болью в изрезанном тельце..! - Я знаю, как это сделать. Догадалась только что, ну, правда.
- Как?!
- А ты достаточно смел?! Что ты готов сделать? Не побоишься ли ты скандала, испорченного праздника, например?
- О, Боже!
- Ответ у тебя в руках. Надеюсь, в стране найдутся умельцы, - я сняла сканер и показала его принцу, - которые сделают их много? Поставят на поток? Продавать эти очки всюду, за бесценок. Чтобы они увидели себя и других таких же. Чтобы из все видели. Это зло и жестоко, но иначе…
Иначе…что ждет нас иначе?