Первый час ночи уже. А начальство только ушло. Вся компания – президент, генеральный директор, финансовый директор, три зав отдела. И частенько они сидят вот так, допоздна. Бабки делают. Ну, что бабки обалденные – ежу понятно. Сигнализация электронная, у входа два амбала круглосуточно, бывшие омоновцы. Плюс к тому и я еще – на странной должности ночного координатора. Взят как бывший человек из органов. Нам, Андрей Николаевич, нужны люди с приличным прошлым, сказал мне президент. Витюня меня сюда и устроил – тоже наш бывший, референт, отвечал за все Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии. А тут он международным отделом заведует. Вообще-то, по сути дела, чистый протокол, потому что международные дела сам генеральный и ведет, никого к ним не подпускает. А так: прием устроить, встретить кого-то с шиком, пыль в глаза пустить – это Витюня. Тут и пара водителей работает, из бывшей нашей автоколонны. Пересели с черных "Волг" на "Мерседесы" – и как ни в чем не бывало. Да, все так и распределилось: генералы наши по-прежнему на самых верхах, полковники – в крупных банках, а майоры, вроде меня – в таких вот конторах. Экспорт-импорт, связи со всем миром, двухэтажный особняк в тихом замоскворецком переулочке. По нынешним временам как раз на майорские погоны и тянет. Не старлеи – но и не генералитет.
Обязанности мои – и простые, и сложные. Бывает, всю ночь продремлешь без помех, а бывает – глаз не сомкнешь. Сижу на связи, все телефоны на меня переключаются. Факс тоже. Компьютер – круглосуточно в интернете, и как только приходит электронная почта, тут же на экране сигнал мигает. А я должен решать: то ли отложить новости до утра, то ли поднимать кого следует среди ночи. Ну, что-то особое, естественно, не через меня идет – у начальства сотовые телефоны, и с ними напрямую связываются. А если ЧП какое общего характера, или диспетчерские задачи – это мое. Машину, скажем, куда-то послать. Или переводчика. Или кого-то из охранников. У меня и список девочек имеется – на случай острой нужды, чтобы на сторону не обращаться, или чтобы свою, проверенную и доверенную, подложить кому надо. Вообще список телефонов у нас – дорогого стоит. Даже оперативный, краткий, что на столе лежит и в компьютерную память введен, для автоматического набора. А уж о том, который в сейфе хранится – и распечатка, и на дискете – говорить нечего. Там и домашние телефоны, и мобильники кого хочешь. Кремль, депутаты, банкиры, посольства… В общем-то, посильнее вертушки в старые времена.
В те мои времена доступа к вертушке я, естественно, не имел. То есть, имел – через начальственный кабинет, но у меня на столе она не стояла. Значит, в этом смысле я продвинулся. Да вообще-то, и не только в этом. Получаю вполне прилично. В смысле – могу позволить себе почти все, что хочется. А чего это я, собственно, оправдываться начал перед собою? Как нас учили психологи на наших спецкурсах, в те еще времена? Если человек уверяет себя, что все в абсолютном порядке – значит, на деле что-то его гложет. В самой глубине, куда и не добраться. Ну, вообще-то, мало ли что у нашего брата может быть на душе. Лежит себе и лежит, на дне, тихим осадком, и – ничего. Если не взбаламутить, конечно.
Сегодня у "Таганской" я столкнулся со старым знакомцем. Илья, наш переводчик. Внештатный, естественно, по причине своего неарийского происхождения. Это начальство наше любило говаривать: неарийцы. Слово "еврей" не то чтобы в запрете было, но не поощрялось. Вроде бы как мы и сами стеснялись. Потому, наверное, что понимали: ребята среди них попадаются и неплохие, но как бы они ни корячились, ходу им не будет. Это при том, что у нас в конторе на пятый пункт смотрели, почитай, сквозь пальцы, и этих самых неарийцев брали в любые поездки. По стране, разумеется. И на съездах они работали, и на всяких важных конференциях. Вот только за границу – тут точно стоп. А все остальное – пожалуйста. Потому-то у нас и обстановочка была – куда лучше, чем в любых ведомствах. В профессиональном смысле. Такие, как Илья, свое дело знали и нам головной боли не устраивали.
Да и мы их не обижали. Положено им было шесть рублей в день – это, считай, что из расчета полтораста в месяц, вполне приличная зарплата для тех времен, и учесть надо, что на основной работе им капало само собой, – плюс ешь-пей от пуза, а ресторан у нас был шикарный и директор, Филиппыч, держал железную дисциплину, продукты свежайшие и повара классные, плюс "Волга" черная прикреплена к делегации на весь день, плюс по стране катались – от Бреста до Иркутска и от Архангельска до Алма-Аты… В те годы подобралась у нас команда переводчиков очень сильная, и все между собой в приличных отношениях, и все были довольны друг другом.
И ведь не скажешь, что все в одночасье кончилось. Даже после девяносто первого какое-то шевеление происходило. Хотя, пожалуй, последнее реальное мероприятие было – 18 съезд профсоюзов. В восемьдесят седьмом году, начался в последние дни зимы и протянулся до первых чисел марта. Съезд, между прочим, в чем-то исторический был: на нем фактически горбачевский сухой закон похоронили. Последний раз официально у нас наливали в мае восемьдесят пятого, на приеме по случаю Дня победы. И – как ножом отрезало! Вернее – как кран завернули. Туго. Причем начальство с цепи сорвалось: помнится, засекли одного малого, что он купил бутылку в дневное время. Пил-не пил, не важно – уволили в двадцать четыре часа. Уж про то, как банкеты под минералку устраивали – и вспоминать тошно. Позорище. Кстати, в нашей-то команде пьющих фактически не было. Крепко пили как раз цековские переводчики – у них там при входе в ресторанный зал стол стоял с бутылками бесконтрольными, поневоле запьешь. А спившиеся напрочь перекочевывали оттуда в Госконцерт. Ну, годик этот сухой закон держался прочно. А потом – стали потихоньку да втихаря. Сначала на юге, в Грузии, в Азербайджане том же… И, наконец, на съезде – уже и в гостинице пили, как в старые времена, за обедом и особенно за ужином. И банкет в Кремлевском дворце был не в сухую. Управление делами вообще на этом съезде достигло неслыханных высот – советских делегатов, живших в "России", пропускали на заседания через Спасские ворота, а иностранцы (которых по традиции поселили в "Спутнике"), прямо на автобусах въезжали через Боровицкие.
Кстати об Илье – у него с этим съездом поучительная вышла история. За пару недель до срока мы написали ему, как и всем другим нештатным переводчикам, письмо на основную работу: так, мол и так, ВЦСПС просит вас откомандировать такого-то в наше распоряжение сроком на две недели для участия в мероприятиях съезда... И подпись – зам зав международным отделом. Ожидаем мы на такие письма реакцию однозначную – в смысле, какая еще может быть реакция, кроме положительной. Обычно Илья относил бумагу директору своего НИИ, с которым у него сложились неплохие отношения, и все дела. А тут, как назло, директор где-то в отъезде, а ИО – замдиректора, баба малонормальная, решила власть свою показать. Нет, говорит, не считаю целесообразным. Илья тут же сообщил нам. А ситуация ведь вот какая: все фамилии переводчиков уже существуют в разных списках, утвержденных на совсем уж приличном уровне, и один экземпляр направлен в Комендатуру Кремля, где специальный человек красивым почерком и черной тушью выписывает спецпропуска. Да и вообще – что за дела! Мы решили, а кто-то нам указывать будет. Но зам зав, Сан Саныч, мужик был негоношистый, он и говорит: Ладно, Андрей, я сам перезвоню этой бабе, объясню смысл жизни. Тут же при мне и звонит, разговор начинает спокойно, но вижу, что по ходу дела глаза у него расширяются. Прощается с ней без мата, хотя и со словами: "Боюсь, что вы не осознали важности вопроса". Положил трубку и смотрит на меня: "Ты знаешь, что эта ****ь мне заявила? Что она – аж заместитель директора, и поэтому от всякого зав отделом, а тем более от зам зава, указания выслушивать не намерена". Ну, не понимает товарищ, что есть зам завы у нее в институте – хиленький такой институтик, между прочим, при министерстве – и есть зам завы, у которых по должности вертушка на столе стоит. Сан Саныч тут же взял справочник соответствующий, нашел, какой у них замминистра сидит на внешних связях – а это как раз его уровень – и снял трубочку. Объяснил ситуацию, тот отвечает, что знает Илью – ну, еще бы, он ведь и у себя в конторе важные встречи переводит – и что все будет в порядке. Через четверть часа перезванивает: Все улажено, говорит, я дал ей указание. Пусть Илья Львович подойдет к ней, она бумагу подпишет. А Сан Саныч, вижу, завелся. И продолжает: спасибо большое за правильное понимание вопроса, да только вот эта ваша замдиректора не въехала в суть дела, не осознала всей его политической значимости. Поэтому, говорит Сан Саныч, мне не представляется оправданным, если она и дальше будет занимать эту должность, до которой она еще просто не доросла. Тот замминистра отвечает, что он лично тоже придерживается такого мнения – короче говоря, через пару месяцев эта баба для Ильи уже не была начальницей. Вот как мы за своих тогда заступались!
И ребята чувствовали эту поддержку, работали без дураков. Надо, так в пять утра вставали – в Шереметьево, встретить человека, привезти его в гостиницу, а в девять уже беседа серьезная с большим начальством, и весь день соответственно занят, а вечером еще и посиделки с тостами. Все это, кстати, за те же шесть рубчиков, никаких сверхурочных не предусмотрено. Правда, раз на раз не приходится: бывает, что так вот в одиночку переводчик пластается три-четыре дня, да еще и переговоры на серьезную тему, а бывает – что большая делегация, и с ней втроем работают, а полезная нагрузка: две беседы в день, по паре часиков каждая, да еще в бархатный сезон где-нибудь в Сочи или Баку.
Нет, обстановка у нас нормальная была. Между прочим, на многое глаза закрывали. Особенно когда шла речь о нетоварищеском отношении к женщине. Но у нас принцип: со своими – пожалуйста. Если без скандалов, естественно. Илья тот же – сколько на него телег приходило по этой части. Была у нас такая, Наталья по имени, тоже с английским – так они года три крутили взаимоотношения, во все поездки – вместе. А мы – ничего. И даже более того: как-то приходит на Илью материал – помнится, из Еревана. Что он вроде бы с американкой. Это уже дело серьезное. Мало того, что иностранка, так еще и гражданка США. Причем бумага пришла непосредственно начальству, а мне уже передали для разборки. Я поднял документы, смотрю, кто с группой работал? Илья и Наталья. И спокойно говорю шефу: херня, а не сигнал. Потому что Наталья ни к какой американке его бы не подпустила. А он усмехнулся и говорит: логично. И пишет резолюцию: "Информация не подтвердилась". Я потом все-таки вызвал Илью и говорю: на тебя телега. Он сразу: из Еревана? А откуда ты знаешь, спрашиваю? Да очень просто, говорит. Знаю даже, от кого. У него в свое время виды были на Наталью, у автора этого. А тут видит – облом. Ну, он и за перо, писатель… Ладно, говорю, гуляй-отдыхай.
Честно говоря, мы как-то на поведение мужиков смотрели сквозь пальцы, в общем-то. Вот если девки начинали себе позволять – тут надо было разбираться. Ну, во-первых – кто. Если, допустим, старый член команды – тогда отношение более снисходительное. А если новенькая, и сразу же задирала хвост, то почти наверняка ее сотрудничество с нами прекращалось. Не всегда, впрочем. Потому что был и другой аспект: с кем? Не так страшно, если с переводчиком, которого мы знаем как облупленного. И уж тем более – если с кем-то из референтов. Это у них (ну, в смысле у нас) вообще рассматривалось как право первой ночи. Да и девки нередко сами проявляли инициативу – чтобы в команде закрепиться.
Вообще-то, мы как бы подсознательно старались превратить нашу команду нештатников в дружную семью. В основном все были сверстниками – от тридцатника до сороковки. Плюс-минус. Скорее, плюс. Молодых мы брали неохотно, разве что девок с редкими языками. Тем более что эти специалистки по бенгали, исландскому или тому же суахили были в массе своей на одно лицо: тощие блондинки не от мира сего, честно отрабатывающие свои часы и вроде бы даже не пьющие (некоторые, правда, покуривали – но умеренно и в свободное от работы время). Проблем с ними мы не знали.
Вот кто нам жизнь превращал в ад – это свежеиспеченные пенсионерки из нашей же системы. Каждая такая баба – сука по определению, потому что иначе бы ее на пенсию не выперли. Нередко бывало так: достанет референтша начальника до невозможности и начинает условия выторговывать. Уйду, дескать, на заслуженный отдых, только обещайте при свидетелях три-четыре гарантированные поездки в год с делегациями международного отдела. Насчет свидетелей – это не шутка, и приглашались с этой целью такие же отпетые месткомовские суки, только чуть помоложе. Затешется одна эдакая пенсионерка в группу – слезы! Мало того, что она языка толком не знает, и поэтому за нее приходится отдуваться в рабочее время. Так она еще и норовит во все щелки посмотреть и компромату собрать побольше. В первую очередь, естественно, на своих же молодых коллежанок. А потом и на иностранцев. Такие суки после каждой поездки приносили подробнейшие сочинения. Первая часть – кто и что не так сказал, или не так сделал, или не так посмотрел… Ну, к чести нашего начальства, такая писанина шла в корзину практически прямым ходом. А вот вторая часть – то, что именуется политическим отчетом… Естественно, когда общаешься с иностранцами по восемнадцать часов в сутки, узнаешь у них кое-что. Их взгляды, и мнения их коллег, и точку зрения их руководства. Ну, насчет звездных войн или там всеобщего разоружения – это все пустая лирика, естественно. А вот, скажем, взаимоотношения между разными группировками мирового тред-юнионизма, или расстановка сил в национальном профдвижении, или подноготная какого-нибудь лидера – это уже интересно. И полезно. Этот материал заносится в соответствующие досье, на его основе пишутся докладные и аналитические записки, определяется стратегический курс международного сотрудничества, если на то уж пошло. И за такие сведения принято платить. Не ахти какие деньги, но все же. Так эти сучьи пенсионерки понапишут пять страниц бодяги: что, дескать, член делегации (имя, фамилия) сказал(а) такого-то числа, после посещения детского сада при заводе малолитражных бутылок, что забота о подрастающем поколении в Советском Союзе находится на уровне, превосходящем все ожидания, и что это является лучшим доказательством того, что народы Советского Союза хотят мира. Или вычитают в "Правде" о забастовке шахтеров в Англии и пишут: член делегации (и снова все подробности) с одобрением отозвался о борьбе английских трудящихся за свои права. И ведь не отмахнешься от таких писулек. Во-первых, это наша работа. А во-вторых – она же копию своей бредятины кому повыше отправляет. Поэтому вынужден реагировать. Причем реагируешь по всей форме: херню эту собачью – в досье соответствующие, со ссылкой на источник. А самому источнику, скрипя зубами, выписываешь денежное вознаграждение.
Благодатный сезон для таких политических отчетов был – начало мая, когда у нас гужевались сливки международного профдвижения. Приглашали их отпраздновать День международной солидарности трудящихся, и вся компания слеталась в последних числах апреля. Первого мая с утра на Красную площадь (наша трибуна – правая, шестая), а потом – грандиозный прием где-нибудь в большом кабаке, потому что приглашались и разные совграждане. Аналогичная программа – 9 мая, в День победы. А в промежутке делегации выезжали на недельку в южные края, для смычки с тамошними трудящимися. И вот во время всей этой непрерывной пьянки мы – и референты, и переводчики – стремились выведать побольше интересного у зарубежного начальства. Главное было – найти партнеров для взаимного общения на почве рабочей солидарности. А если такие партнеры уже имелись в составе делегации, то надо было поддержать и развить контакты. Основная наша задача формулировалась как поиски единомышленников. В профсоюзном понимании этого слова, то есть борцов за права трудящихся и за мир во всем мире. Начальство, между прочим, всегда подчеркивало это обстоятельство, и на всяких совещаниях и прочих инструктажах, в том числе и с участием переводчиков, вслух декларировалось: МЫ ищем друзей – а ОНИ (имелись в виду другие подразделения нашей конторы) ищут врагов. В этом и заключатся вся разница. Кстати, ОНИ объявлялись только на мероприятиях более значительного масштаба – международные конференции или съезды. И тоже требовали от переводчиков информацию. Ну, у нас была на этот счет негласная директива, и мы своим ребятам говорили – по-умному, конечно, обиняками: сначала зайдите к нам, побеседуйте по душам, а уже мы вам посоветуем, чисто по-дружески, что именно следует ИМ рассказывать.
Так вот, за столиком ресторанным, или на прогулке, или в какой другой неформальной обстановке, пополняли мы свой информационный фонд. Некоторые дорогие гости, между прочим, сами рвались выложить разные сведения – чтобы авторитет заработать у советских товарищей, или, скажем, чтобы подсидеть ближнего. А из кого-то приходилось сведения буквально вытаскивать, выдавливать по капле. И здесь очень содействовала непринужденная обстановка, хороший стол и обильная выпивка. Забавно, что пили не просыхая и ели до отвала не только голодающие развивающиеся страны, но и вполне сытые американы, канадцы и прочие британцы. Посмотришь эдак отстранено на застолье часиков в десять вечера – с первого взгляда и не отличить представителя АФТ-КПП от секретаря облсовета профсоюзов. Морда раскраснелась, галстук на сторону, в руке – стакан, на тарелке – гора жратвы… Верно говорят, что на халяву и уксус сладок, и хлорка – творог.
Да, так вот с Ильей с этим. Встречаемся у метро, ля-ля-тополя, кто где, кто с кем, и вообще… Минут пять постояли, он и говорит: "Давай, Андрюха, присядем где-нибудь на полчасика. Хорошо, что я тебя встретил. Просто судьба…" Ну, пошли, взяли пивка голландского. Сейчас, думаю, он начнет проблемы свои расписывать, и уже прикидываю, куда бы его пристроить, если он на мели или без работы. А он – совсем в другую степь. Давай, говорит, попрощаемся. Так, думаю, и этот не выдержал окружающей действительности. А жаль. Насчет того, что жаль – вслух говорю. Потому что и в самом деле хреново, когда такие ребята страну покидают. Патриот я там или кто еще, а одно знаю твердо: в России людей, умеющих работать, всегда ценили. Нормальные хозяева ценили, я имею в виду. Вопрос в том, чтобы найти такого хозяина – ну, так в этом плане я готов содействовать. А он мне: были с женой в Иерусалиме этим летом – и поняли, что жить надо там. Весь оставшийся срок. Поближе к Стене Плача, как он сказал. Ну, в такие материи возвышенные я и соваться не стал. Знамение времени, что называется. Вон и у нас сколько ребят крестилось, а Гришка Фатхуддинов – подполковником был, между прочим – сейчас из мечети не вылезает. Наташка та же, илюхина приятельница, с которой он три года шился, катаясь по всей стране с нашими делегациями, вторым браком за профессора Семинарии вышла. Грустно только, что наша команда все больше за бугор переползает. Раньше-то хоть поодиночке тянулись, а теперь – как плотину прорвало.
Ну, и стали мы с ним вспоминать уехавших. Внушительный списочек получился. Начали с Жанны. Крепкая такая немецкая переводчица, вечно работала с высоким гэдээровским начальством. Пользовалась неограниченным практически доверием – и употребила его себе на пользу. Когда у них с этим немчиком началось – точно никто и не знает. Да только не успели оглянуться – как он уже ежемесячно в Москве ошивается, причем, естественно, на счет свободных немецких профсоюзов. Командировки сам себе и выписывает, и, небось, отчитывается перед самим собой. А результат – на лицо. Покатался он, покатался – и в ЗАГС. И Жанна на законном как бы основании переезжает в Лейпциг, не то в Дрезден. Ну, что скажешь: пусть и братская ГДР, а тем не менее скандал по всей форме. Выходит, что Жаннета эта вроде бы как брешь пробила в стене, а стеночка-то была почище Берлинской.
После этой истории у нашего руководства два пути намечались: или озвереть, стиснуть зубы, всех девок младше сорока из команды повыгонять, а заодно и евреев – чтобы неповадно было (это при том, что сама Жанночка – чистейших кровей ростовская русачка). Или махнуть на все рукой и плыть по течению, приглядывая все-таки за бакенами. Выбрали, как водится, третий путь: девок чуть окоротили, кое-кого даже и выперли. Ну, а работать-то надо. Значит, набрали взамен ребят, помоложе, чтобы обучить их, ввести в систему. Да ребятки оказались таким вострыми, что никаких обучений не потребовалось. Новое поколение, выбирающее пепси, так сказать. В смысле, бутылка для них – дело совсем не главное. Интересуются больше девочками зарубежными, а некоторые еще и куревом. И пошли скандальчики другой категории, причем почему-то преимущественно с гостьями из стран Юго-Восточной Азии.
Одна была филиппиночка, не то в самом деле подруга мадам Маркос, не то представлялась. Но вполне возможно, что и подруга. Сама из себя куда как хороша – фигурка и все прочее, а одета так, что наши переводчицы стонали и матерились от зависти. Но ****ища – пробы негде ставить. Между прочим, профсоюз, который она представляла, назывался, будто для смеха, Федерацией свободных рабочих. В Москве она тогда была транзитом, по пути вроде бы в Варшаву или Братиславу, уже и не помнится. В первый же вечер ее склеил шикарный такой грек, тоже друг советских профсоюзов, и для разгона они нализались после ужина, в баре, до полного неприличия. Потом провели бурную ночь в ее номере, с нанесением некоторого ущерба оборудованию ванной комнаты, после чего ее отправили по принадлежности, в Варшаву. Или в Братиславу. И вздохнули с облегчением. А зря. Ведь транзит – это туда унд обратно, с ожиданием в Москве своего следующего рейса. И оказалось, что до обратного рейса в Манилу у нее аж четверо суток.
А в Москве всегда кто-то толчется, из числа наших третьемирных дружков, и поэтому их обычно в одну группу связывают, чтобы проще было. И дают на всех одного переводчика, который приходит на завтрак, кормит весь зверинец, а потом – по обстоятельствам. Есть в народе желание – можно в музей смотаться. Или просто в "Березу". А нет никаких желаний – гуд бай до обеда, а потом аналогичным образом и до ужина. Особой квалификации – в том числе и языковой – такие транзиты не требуют, и поэтому можно ставить на них начинающих переводчиков, чтобы приучались.
Вот и достался такой начинающий этой филиппинке, блондинчик по имени Алеша, студент последнего курса. А сама мадам – скорее к сороковнику, хотя еще очень и очень. Значит, первым же вечером она заявляет Алеше: пошли, мол, в бар. Тот объясняет, что валюты у честного советского человека нет и быть не может, а на дамский счет гусары не пьют. После чего следует приглашение зайти к ней в номер. На минуту-другую. Там мадам наливает ребенку полстакана, и себя при этом не обижает, а после выпивки затаскивает его в постель и начинает учить разным азиатским тонкостям. Выходит он из номера после полуночи, весь преображенный и светящийся, как неофит, познавший прежде неведомый мир – и тут же попадает в сферу внимания этажерки. Она сообщает заму директора гостиницы по режиму, то информирует международный отдел – и Леша в заднице. То есть, мог бы оказаться в заднице – но у нас, как известно, на похождения переводчиков мужского пола смотрели сквозь пальцы, если без скандалу, конечно. Ну, вызвал я Алешу после завтрака, поговорил с ним по-хорошему, а мальчонка чуть не плачет. Это не я, это она меня, сама, как бы силком. Ладно, говорю, пусть ситуация послужит тебе уроком, а в дальнейшем будь осмотрительнее.
Приходит он на обед и норовит разместиться подальше от соблазнительницы. Да только вся группа – семь человек, как не верти, далеко не отсядешь, столик-то один. После обеда она снова тянет его в номера. Он отказывается. Она настаивает, голос повышает, чуть ли не скандал устраивает, прямо в ресторане. Мне, естественно, тут же метр докладывает. Ну, публичный скандал – это само по себе плохо, а филиппинка, сука, на этом не останавливается. Звонит в сектор Азии и просит встречи с начальством. И преподносит такую историю: будто переводчик (Алексей) высокомерно относится к представителями третьего мира, третирует их, отказывается выполнять их элементарные просьбы и вообще склонен к расизму и великодержавному шовинизму. Все это излагается на голубом глазу, со слезой в голосе. Начальство это хавает, приносит искренние извинения и обещает немедленно разобраться и наказать. Короче – Лешеньке рекомендуют забыть к нам дорогу.
Однако, нужна замена, причем в такой ситуации новичка уже не поставишь – а, с другой стороны, и своих опытных жаль, как бы сучонка эта еще чего не выкинула. Тут очень кстати подворачивается малый из Госконцерта, которого нам рекомендуют надежные ребята. Он, говорят, вшил торпеду и теперь ищет менее споенный коллектив. Ладно, решаем попробовать. Разъяснили ему, разумеется, насчет потенциальных источников опасности. Короче – дорабатывает он до конца этого транзита, все всем и всеми довольны, в группе мир и тишина. После отъезда последнего клиента я его спрашиваю, как оно вообще было. Нормалек, отвечает. А эта, филиппинка, ничего? Не выступала? Он ржет. Позвала, значит, к себе, а он: я не пью, прохожу курс лечения от алкоголизма. Она тогда: а как насчет чего другого? Я, говорит, и не курю, тем более, что такие дела у нас строго преследуются по закону. Она: да я в другом смысле. А он: в этом смысле я придерживаюсь строгих садо-мазохистских принципов. Если ты согласна и имеешь необходимое оборудование – вперед! Ну, она с испуганным уважением умолкла. Похвалил я его за интересную инициативу и дал добро на включение в наш актив. Только долго он у нас не продержался – торпеда торпедой, а через полгода снова запил, и пришлось с ним расстаться.
Или вот была забавная история. Проводили мы семинар по правам трудящихся женщин Юго-Восточной Азии. Такие сходки мы обычно устраиваем поздней осенью, где-нибудь в Баку или Тифлисе, чтобы продлить себе лето. На это раз выбрали Ташкент. А в числе участниц были две малайзийских дамочки; представляли они Конгресс профсоюзов госслужащих Малайзии, а вдвоем прибыли, потому что одна малайка, а другая китаянка – чтобы не обидеть, значит, ни одну из основных этнических групп страны. Малайка была худенькой девицей, в пределах тридцатника, а китаянка – хорошо за тридцать, довольно упитанная, но вполне высокая, с очень приличной фигурой и отчасти европейскими чертами (видать, не обошлось без вмешательства колонизаторов на какой-то из ветвей семейного дерева). Держались они вместе, и дали им, по ихней же просьбе, просторный номер на двоих. С огромной кроватью, между прочим. И вот примечают, что один из наших переводчиков оказывает малайзийским делегатам повышенное внимание. А когда живешь две недели в одной гостинице, и особых развлечений нету, то внимание общественности обостряется до невозможной степени. Но именно в силу остроты этого внимания отмечается, что вроде бы переводчик не оказывает особого внимания ни малайке, ни китаянке. С обеими отношения одинаковые, и держатся они постоянно втроем, то есть не разбиваясь на предосудительные парочки.
Ну, ташкентские этажерки – не чета московским, которые, бывает, на что-то и закроют глаза – по лени или ввиду малозначимости факта. А ташкентские сучонки тут же с сообщениями – причем одновременно во все инстанции: и московским товарищам, и ташкентской администрации семинара, и спецузбекским уртакляр. Уже буквально на второе утро докладывают: московский переводчик зачастил в малайзийский номер. Замечен там и днем, и вечером – а, возможно, и ночью, хотя последнее не стопроцентно, потому что не видели его выходящим оттуда в ночное время. Получают указание: интенсифицировать наблюдение. Через день-другой этажерка докладывает: нет никаких сомнений, переводчик ночует в номере делегации из Малайзии. Собирается меджлис, с участием также и московских товарищей, обсудить этот случай нарушения устоев. Обговорили ситуацию. Вроде бы все ясно. И вдруг высокопоставленный узбекский представитель, человек уважаемый, пожилой и абсолютно неиспорченный, со всей невинностью задает вопрос: "А где находилась ночью другая иностранка?" – "Какая – другая?" – недоумевает представитель гостиничной администрации. – "Ну, другая… Ведь если московский товарищ нарушал принципы морального кодекса с одной из представительниц Малайзии, то где находилась в это время другая представительница этой страны?" Вопрос этот поверг присутствующих в состояние глубокой задумчивости. А ведь и в самом деле: если он с одной… ну, неважно, с китаянкой или малайкой, то где же пребывает (и, кстати, чем занимается) в это время другая – соответственно, малайка либо китаянка?
Решено было в ближайшую ночь провести разведку боем. И действительно, часа в два дежурный администратор гостиницы, в сопровождении старшего администратора и этажерки, предприняли попытку ворваться в малайзийский номер. На стук в дверь высунулась китаянка. Старший администратор на ломаном английском сообщил ей: есть опасение, что в их номер пробрался вор. Буквально оттеснив китаянку, они вперлись в комнату, обыскали стенные шкафы, не поленились заглянуть под кровать – и удалились, не солоно хлебавши. Убедившись при этом, что малайка тоже находится в номере, то есть лежит себе в постели, испуганно забившись под одеяло. На созванном утром предварительном совете, пока без привлечения московских товарищей, было решено, что, по-видимому, этажерка ошиблась. Ничего страшного, бывает.
Дело, однако, этим вовсе не кончилось. За завтраком обе малазийки с рыданиями принесли жалобу большому московскому начальнику, председательствовавшему на семинаре – что к ним ночью ворвались неизвестные, произвели обыск, перепугали их до смерти, и что они подумывают о досрочном отъезде домой и уж во всяком случае желают поставить в известность свое посольство в Советском Союзе. Московский начальник выпучил глаза в искреннем неведении и попросил полтора часа для того, чтобы разобраться с ситуацией. После чего он собрал всех ловцов и прочих активистов борьбы за мораль и провел с ними короткое совещание, результатом чего стали следующие действия: (1) вся гостиничная администрация валялась в ногах у малайзийских дамочек – в самом прямом и буквальном смысле этого слова; (2) участники ночного рейда были безжалостно уволены с занимаемых хлебных должностей (другое дело, что после отъезда москвичей они, по всей вероятности, вернулись без особого шума на свои места).
А на совещании московский начальник сказал: "Если обе иностранки были ночью в номере, то что же мог там делать переводчик? Уж во всяком случае, ничего непристойного!.." На заключительном же банкете он, находясь в состоянии благодушного поддатия, сказал переводчику (приобняв его за плечо): "Так где ты был-то? Ну, когда это мудачье ворвалось в номер? Небось, под одеялом скрывался? Правильно, самое подходящее место в такой ситуации. Молодец, завидую я тебе – две недели с такими двумя бабами погужеваться! Давай выпьем за молодость и лихость".
Под такие слова открыли мы с Ильей еще пару баночек, вздохнули о своей молодости, и продолжили воспоминания. Как-то сама собой всплыла история с Серегой, что сидел у нас на англоязычных делегациях. В то время он крутил роман с переводчицей, Аллочкой ее звали. Красоточка такая была, всегда щеголяла в кофточках с вырезом и имела к тому все основания, при наличии четвертого номера – ну, как минимум третьего. Нештатники наши в большинстве своем работали в НИИ разных – как Илья тот же, в библиотеках, в вузах преподавали – а Аллочка была гидом-переводчиком в "Спутнике". И очень это на руку – чуть какую экскурсию организовать или поход в музей на серьезном уровне, тут же звоним ее начальству, ведь ребята-то все везде свои, и говорим: "Надо!" И каталась эта Аллочка с нашими делегациями, и докаталась до прочной такой связи с Серегой. А Серега, между прочим, сам-то не москвич, женился удачно на дочке генерала из нашей системы, его в столицу и перевели. Дочка эта – выдра тощая, кандидатка наук, работала в ИСКАНе, из Штатов не вылезала. Ну, Серега и отводил душу на просторах Родины чудесной.
Тянулось это у них года два, не меньше, и все без особых последствий, потому что климат моральный у нас был все-таки пристойным, без особого стука на своих. Но вот прибывает английская делегация, человек на пятьдесят, и маршрут по большому кругу (Москва-Киев-Тифлис-Ташкент-Волгоград-Питер). Это, значит, два автобуса, если со всеми сопровождающими, и не меньше четырех переводчиков. Ну, Серега начинает прикидывать: Аллочка – это само собой; а чтобы она, бедная, не перетрудилась, надо к ней в пару взять сильного коллегу, причем такого, чтобы он мог быть старшим во втором, нефлагманском, автобусе. Туда-сюда – кроме Ильи особых кандидатур не видно. А раз Илья – значит, Наталья с ним непременно, это у нас уже как закон было, да и он сам первым делом это условие ставил. А Наталья – тоже девка опытная и язык приличный, и поэтому начальство говорит Сереге: "Возьми-ка ты Олимпиаду Васильевну в качестве балласта, она уж давно никуда не каталась и говном исходит". Олимпиада-то Васильевна – это как раз из той категории сучек-пенсионерок… "Возьми, – говорят, – Олимпиаду, помучаешься малость с нею, зато в отделе на полгодика потише станет. А мы тебя за это не забудем: поедешь с Аллочкой в декабре на пару неделек в Египет, с ЦК работников культуры, по всем пирамидам полазаете…" Ну, Серега и согласился.
Олимпиада Васильевна с первых же вечеров почувствовала свое горестное одиночество. Парочки при первой же возможности в номера уединяются, с клиентами тоже не пообщаешься – язык слабоват. Она к Сереге с жалобой: "Пусть, дескать, Илья после ужина остается с делегацией…" Тот сначала даже не врубился и говорит, резковато, но справедливо: "Илья, между прочим, ежедневно все серьезные беседы переводит и поэтому заслужил свой вечерний отдых". А она: "Ну, не обязательно Илья – пусть кто-нибудь из девочек. Ведь надо же кому-то аналитическую информацию собирать…" – "Вы этим и займитесь, Олимпиада Васильевна", – уже почитай что огрызается Серега. И только хотел добавить что-то вроде: "Днем вы все равно ни хрена не делаете…", как она со всей простотой: "Да мне бы кого-нибудь в помощь, дело-то серьезное, это не то что экскурсии переводить… " А разговор она завела, не стесняясь присутствием Аллочки, которая уже начала озверевать от того, что ей в одиночку приходится пахать, тогда как Олимпиада то и дело заявляет: "Боюсь, что я с этой терминологией не справлюсь". Аллочка ей попросту, напрямую: "Нет проблем, О.В., я сегодня вечерком посижу. Только вы мне не нужны – я и сама справлюсь. А вы лучше отдохните перед завтрашним днем – мы как раз с утра до ужина в колхоз едем. Вот завтра, на просторах родных полей, и поработаете на славу". Олимпиада, не стесняясь ни сколечко: "Хорошо, спокойной ночи".
Назавтра приехали в колхоз – миллионер, естественно. Первым делом – прием в правлении. Ну, все эти песни про высочайшие достижения, как и заведено, Илья переводит. "А теперь, дорогие гости, двинемся в поля, пару часиков полюбуемся на царицу этих самых полей и прочие культуры". Разобрались по принадлежности: с Ильей и Натальей – главный агроном, а в первый автобус садится лично сам председатель. Разместились – глядь, а Олимпиада скромненько затерялась в задних рядах. Серега, уже озверевший – Аллочка еще и накрутила его, по ночному делу – говорит: "Олимпиада Васильевна, не стесняйтесь, милости просим. Сюда, на переднее сидение". Ну, берет микрофон калоша старая – а слов-то нет. Не то чтобы "рапс" или там "лен" не знает по-английски, но с "надоями", и с "урожайностью" тоже проблемы. Аллочка корчилась да корячилась от злости, однако видит: дело пахнет срывом мероприятия, а профессиональная этика – штука страшная, сидит она у наших переводчиков глубоко в печенках. Взяла микрофон и игру на себя. Однако в первой же паузе спрашивает председателя, ангельски улыбаясь: "А чем вы нас после обеда порадуете, Остап Тарасович?" – "Медсанчасть у нас знатная, – лыбится мордастый председатель. – Детским садом тоже можем похвастаться". Аллочка и говорит Сереге, как бы втихаря, но вполне внятно: "Если эта старая ****ь и после обеда работать не будет – я устрою скандал. И Илюху с Наташкой науськаю, чтобы они ее не выручали. А ты до конца поездки в мою комнату не войдешь!" Ну, слыхала Олимпиада эти строки или нет – не суть важно. Главное – что приехали в колхозную поликлинику, выталкивают Олимпиаду на передний план. И – полный атас. Терминология медицинская, вообще-то говоря, не из самых простых, да еще и главврач выпендривается перед заграничными и столичными гостями, слова говорит совсем непонятные. И деваться вроде бы некуда – Илья уже утром отработал, в правлении, девки в полях и коровниках свое отпахали. К тому же за обедом народ взял чуток на грудь, особенно хозяева, да и Илья мимо рта стакашку не пронес, с председателем сидючи рядом, переводя его тосты и в промежутках рассказывая ему на ухо такие анекдоты, что Герой Соцтруда под стол сползал. Поддатый председатель и говорит Сереге: "А почему у вас эта пенсионерка ничего не делает? Я вот буду осенью в Москве, обязательно на нее пожалуюсь в ЦК". Ну, имел-то он в виду всего лишь Центральный комитет профсоюза работников сельского хозяйства – а с другой стороны, кто ж его знает: морда гладкая, звезда Героя на пиджаке, может, и в тот ЦК вхож… Замешательство возникло. Олимпиада заскучала – из-за "пенсионерки" и по совокупности, Серега сник, зная по опыту, что Аллочка слов на ветер не бросает. А председатель обращается к Илье, по-свойски: "Ну, Львович, ты не очень притомился? Для меня постараешься?" Илья ему хладнокровно: "Тарасыч, для тебя что угодно, потому что ты хороший человек". И начинает переводить – ему-то по барабану, что "богарное земледелие", что "электрофорез".
А когда вернулись в правление – председатель прощальные слова сказал, под самодельное вино для полировки целодневного угощения. Потом разнеженные британцы ему ответно говорили. А потом, пока вся компания, уже вполне теплая, отстояв в очереди перед местном сортиром на два очка, разбредалась по автобусам, председатель зазвал советских товарищей к себе в кабинет и выдал им на прощание, совершенно трезвым голосом: "Я, товарищи, коммунист с большим стажем, и никому не позволю нарушать наши святые принципы. Каждому – по труду, товарищи! А что мы наблюдаем? Некоторые вообще не работают, а жрут, между прочим, в два горла. Мне лишнего куска не жаль, мне принцип важен! Поэтому я прямо заявляю: буду жаловаться в Москву. Не только, конечно, жаловаться, но и благодарность другу моему новому, Львовичу, выскажу. Но пенсионерке вашей, я так считаю, нельзя с иностранцами работать!"
Ну, вернулась группа в Москву, а там уже по всем инстанциям олимпиадины бумажки лежат – она-то ждать не стала, первой ударила. Дескать, сопровождающий группы пустил работу на самотек, проводя все дни и особенно ночи с переводчицей, результатом чего явились беспрерывные конфликтные ситуации. И не будь председательской телеги, совсем бы кисло Сереге пришлось. А так – разменяли фигур: Олимпиаду поперли, но и Аллочка у нас не удержалась. А Сереге еще сказали: сиди и не рыпайся, а то как бы до тестя не дошло.
Вспомнили мы с Илюхой эту историю, а он ухмыляется: "Если бы Олимпиада знала все детали…" Оказалось – перед самым уже отъездом председатель вытащил Илью из автобуса, еще раз расцеловался с ним, а тут рядышком холуек стоит, со свертком в руках. Председатель так строго спрашивает его: "Как следует прикинули?" – и сует этот сверток Илье, со словами: "Хороший ты малый! На, возьми на здоровье, только до гостиницы не разворачивай!" В номере уже Илья размотал веревочку – батюшки-светы! Колхоз-то, миллионер взаправдашний, как оказалось, не только овец разводил, но и полушубочки пошивал. Такой вот полушубочек ему и подарил друг Тарасыч. Конечно, не фирменная дубленка, но вполне чистенько сработана, и цена ей никак не меньше полутысячи (кто не помнит – приличная квартальная зарплата по тем временам). Фирма тогда и до тысячи стоила, да где ж ее было взять, фирменную-то, про деньги такие и не говоря. В этом кожушке Илья за милую душу проходил не одну зиму.
Да, теперь в Израиле ему тулупчик этот не нужен. Климат другой, и жизнь другая. Ну, допили мы с ним пивко, подвели черту под воспоминаниями, обнялись на прощанье. Я говорю: "Вот еще один: на выход, с вещами. Что, и с тобой больше никогда не увидимся?" А он: "Какие наши годы! Приедешь ко мне в гости. Заодно и паломничество совершишь. Вифлеем, Назарет. Иерусалим, естественно. Слова-то какие!" – "Ладно, – говорю. – Тем более там наверняка есть ребята из нашей команды. Заодно со всеми и повидаемся".
Ну-ка, сколько натикало? Уже полседьмого. Через часок дневная смена начнет собираться, а там, глядишь, и мне пора домой. Пост сдал – пост принял! Сижу я себе, развалившись, в удобном финском кресле. Днем это место секретарши, Мариночки. Ее духами пропахло. А ночью я здесь располагаюсь. Отчасти, если подумать, даже символично: духами пахнет, дорогими, французскими – а бабы нет. Все, что мне осталось на старости лет – только запах. Что-то в этом плане у Ходжи Насреддина – как одному мужику пришлось пообедать запахом плова. И ведь не то, чтоб у меня денег нехватка – сходить в крутой восточный ресторан, заказать приличный плов и все, что к нему полагается. Да и на телку не хуже Мариночки еще останется. Не в этом суть. А просто вкус будет не такой, как… сколько ж это лет пролетело? когда в Ташкенте сидели с тамошними ребятами в какой-то подозрительной забегаловке, но плов был настоящий, для своих приготовленный. И пили местную водку, а ведь и ничего, хотя потом, наутро – отрыжка. И девочки были с нами, и одна, как-звать-не-помню, ко мне прилипла – и вовсе не потому, что я был какой-то хрен из Москвы, а потому что ей так захотелось… Где теперь эти ребята? Да и в Ташкент просто так не поедешь – другое государство.
Вон тут Витюня на днях рассуждал: англичане, говорит, молодцы, хоть империя у них и рухнула, но осталось Содружество, и народ – что в Кении, что на Фиджи – говорит по-английски и вообще все чувствуют какую ни на есть общность. Авось, говорит он, и у нас одумаются и перестанут собаками друг на дружку смотреть – только бы русский к тому времени не забыли. Без общего-то языка содружество трудно поддерживать…
Тут моим рассуждениям и вообще спокойной ночке пришел конец. Звонок – от генерального: "Николаич, мы сейчас приедем. Пять человек, с финном и его переводчицей. Полночи гудели, голова кругом. Вызови Полину, чтобы приготовила завтрак, типа похмельного – она знает. Марине позвони, пусть пораньше подгребает. До связи!"
Ну, за работу. Первым делом звоню Полине, экономке нашей. Пока она берет трубку, нажимаю кнопочку связи с первым этажом, где у нас охрана и водители сидят: "Коля, Вася, поднимайтесь ко мне – и сейчас же на выезд!" Тем временем Полина взяла трубку, деловая такая бабешка, к полтиннику уже, но по-своему еще очень ничего: "Эх, Андрюшка, – говорит. – И чего тебе не спится. Опять похмелка? Все ясно. Кого за мной пошлешь? Ваську? Скажи ему, чтобы хлебца теплого прикупил по дороге…" Следующей бужу Мариночку, сообщаю, что рабочий день сегодня начинается пораньше. Теперь глянуть – как прибрано в кабинетах. Вроде все в порядке – уборщица у нас к шести приходит. "Давай, – говорю, – Тома, закругляйся, начальство в пути. И будь готова Полине помочь, если понадобится". Спускаюсь к охране, чтобы заодно и ноги размять, сообщаю, что едет генеральный с иностранным партнером. Один из быков встает, потягивается, поправляет кобуру под пиджаком и выходит на улицу – встречать. Поднимаюсь к себе, просматриваю папку "Входящие" – ночь была тихой, всего два факса и три распечатки электронной почты. Машинально выравниваю листочки, оглядываю стол – нет ли какой посторонней дряни, все ли канцелярские хреновины лежат на привычных местах: Марина у нас аккуратистка и всегда злится, если что не так. Ну, вроде порядок.
Зашел в закуток за столом Марины, где кофеварка стоит и прочие чудеса бытовой техники. Налил свежей воды в чайник, включил, достал с полки банку "Эрл Грей". Я-то кофе не очень, тем более спозаранку. А чайку с удовольствием. Сейчас прикатит вся гопа, суета пойдет, не известно, отпустят ли домой или придется еще часок-другой потолкаться. Оно и в самый раз – чашка ароматного чая с парой английских бисквитов. Правильно Витюня говорит: самый мудрый народ на свете эти англичане.