Ночная смена

   
      Металлическая дверь с лязгом закрывается,  угрюмый стволовой  отходит в сторону и  трижды  звякает сигнал отправления. Закрываясь от летящих сверху брызг, мы втягиваем головы в плечи, и клеть  стремительно падает вниз.  В неверном свете  укрепленных  на касках светильников  и гуле вентиляции,  перед глазами   проносятся  металлические расстрелы ствола,    его  бетонная, слезящаяся водой   армировка  и   призрачно мелькающие   приемные площадки  верхних «горизонтов».
      Через несколько минут  падение замедляется, и клеть плавно останавливается. Снова лязг открываемой двери, ощущение вселенского покоя и непередаваемой тишины недр.
      Негромко переговариваясь  и внося во все это некоторый диссонанс,  мои  попутчики  исчезают  под сводами  уходящего вперед штрека,  и я остаюсь один.  До находящегося впереди   разветвления, вслед за которым  начинается лабиринт  добычных участков, около километра,  и с него начинается мой маршрут.  Я горный мастер участка буро-взрывных работ, призванный осуществлять надзор за соблюдением техники безопасности  в шахте.
      Работа, честно говоря, «не пыльная»  и располагающая  к философии.  О чем только не передумаешь, бродя в одиночку  по хитросплетению горных выработок и ползая в забоях на километровой глубине.
      Намотав на руку ремень самоспасателя и  поправив  на груди  шахтный интерферометр,  я  направляюсь вслед  за ушедшими.  Метров через сто  деревянный настил  штрека заканчивается,  и  идти приходится  по чавкающей грязи.  По стенам штрека  струятся тонкие ручейки, переполняя тянущуюся вдоль него водоотливную канавку, где-то в забуте пищат крысы,  воздух наполнен влажными испарениями и  сладковатым запахом гниющего дерева.
      У развилки  я сворачиваю  в правое ответвление  и  метров через сто останавливаюсь.
      Над головой, уходя в темноту,  подвешены   два десятка длинных  полок с  инертной пылью. Это так называемый сланцевый заслон.  В случае взрыва, облако пыли  препятствует его дальнейшему распространению. Это в теории. А бывает и не препятствует. Шахты непредсказуемы.
      Проверяю пыль, она сухая. Следовательно, при необходимости, заслон сработает. Затем  настраиваю интерферометр  и  замеряю    концентрацию метана и углекислоты. Они в норме.  На  прибитой к деревянным затяжкам   металлической таблице мелом  черчу дату, результаты замера  и свою фамилию.  Таково требование.  Потом в полной тишине  иду дальше. 
      Через некоторое время  впереди возникают размытые блики света и  глухая дробь отбойного молотка. Подхожу ближе.  На стоящей  на рельсах вагонетке с породой, корячатся трое  мужиков,  пытаясь  установить вверху  одно из звеньев арочной крепи. Слышатся тяжелое сопенье, хриплый мат  и лязг металла.  Звено, а по нашему «верхняк»  весит сто двадцать килограммов   и  сделать это  с вагонетки далеко не просто.  Швырнув  под стену  спасатель, я включаюсь в работу, общими усилиями  верхняк становится на место  и намертво схватывается  хомутами.
-  Вовремя ты,   - говорит один из  шахтеров,  утирая рукой потное лицо. -Заклинило суку, - кивает он на верхняк.  -Ну, чего стоите, мать вашу!   - внезапно орет он на напарников, обирайте!  -  и тычет пальцем  в  оголенную кровлю.  Снова грохочет отбойный молоток,   вниз летят  куски  породы  и отборные маты.
      Прихватив спасатель, топаю дальше.   
      Вот и «насыпка» - сопряжение штрека с  наклонной горной выработкой, именуемой «бремсберг». Из него торчит   привод  конвейера, который в добычные смены скачивает уголь  в доставляемые сюда электровозами вагонетки.
      Напротив, пристроившись на топчане у кнопочного пульта, скучает насыпщик, а вдали,  в тупике штрека   мигают огоньки ламп.
      При моем появлении насыпщик оживляется и сообщает, что там готовятся  «палить». Как лицу горного надзора мне разрешено присутствовать при  выполнении взрывных работ, и  я иду  в тупик.
      У груди забоя  копошатся  несколько человек.
      - Здорово, десятник -  басит один из них,  разматывая бухту  электропровода,-  вот, собираемся с хлопцами палить.     Говорящий - мастер-взрывник, а «хлопцы»,  самому молодому из которых лет тридцать - проходчики, работающие в ночную смену.
      - Сколько зарядили?  - киваю я на забой.
     - Сорок, - отвечает  мастер.
     -  А метан?
     - Меряли, в норме, - бормочет он, зачищая концы провода.
     Несколько минут я наблюдаю, как проходчики  запыживают  глиной шпуры с  амонитом, а  Полупан - так зовут  взрывника, монтирует  электросеть.
Потом он дает два предупредительных свистка,  мы покидаем  тупик   и  прячемся в бремсберг.
      - Ну, с богом, - подмигивает мне Полупан  и  склоняется над взрывной машинкой.
      Через секунду  в тупике  оглушительно ухает,  по штреку проносится  вихрь воздуха и  куски породы.
      - Кажись нормально, -  удовлетворенно хмыкает мастер  и, дав отбой, вместе с проходчиками спускается в штрек.  Вскоре оттуда доносится вой включенного вентилятора,  и я,  отряхнувшись от пыли, чапаю вверх по бремсбергу. Его наклон около тридцати градусов, протяженность  две сотни метров. В центре, по всей длине, массивный став  цепного конвейера.   В прошлом году, но на другой шахте, такой вот  махиной, у которой при работе сорвало привод, нас с приятелем едва не прихлопнуло.
      Одолев подъем  и  хлебнув   из фляги остывшего кофе,  я  сворачиваю  в ведущий к лаве промштрек.  Он низкий и тесный -  давлением горных пород  многие  арки вогнало глубоко в почву и я бреду  полусогнувшись.  Из-под сапог взлетают облачка угольной пыли, которая лезет в нос и глаза.
      Минут через десять,  обливаясь потом и отплевываясь, выбираюсь к лаве. Ее узкая,  полуметровая щель  зияет в правом боку  выработки.  Немного отдышавшись, делаю очередной замер  и  втискиваюсь в щель.
      Теперь предстоит ползти на карачках. Лава наклонно уходит вверх  и это не особо приятно. Тем более, что  по почве струится смешанная с угольной пылью  вода, а над  самой головой  нависает массив обнаженных пород.  Извиваясь между  рядами уходящих вверх стоек, наконец добираюсь к комбайну.  У его холодной туши, лежа на боку, орудуют ключами  двое  «грозов», а  еще несколько, стоя на коленях,  извлекают металлические стойки  из выработанного пространства. Это называется «посадкой» лавы. Работа  смертельно опасная, поскольку  освобожденная от крепи кровля может в любой момент рухнуть и похоронить всех под завалом.
      - О! -  белозубо скалится  один из посадчиков.  - Надзор, приполз.
      -  Делать ему нехрен, вот и приполз, -хрипит кто-то из  шахтеров, выбивая кувалой клин из очередной стойки.
     Впрочем, я не обижаюсь. Сам бывал в этой шкуре. Побеседовав со звеньевым  и проверив  состояние крепи,  лезу дальше. 
      На вентиляционный штрек выбираюсь грязный и мокрый как крыса. Перемотав портянки, несколько минут отдыхаю  и заполняю  извлеченную  из внутреннего кармана робы  маршрутную путевку. В ней указываю  результаты  замеров  и набрасываю  схему лавы  с положением комбайна  и состоянием крепи  на время осмотра.  Затем  смотрю  на часы -  фосфорицирующие стрелки показывают половину четвертого.
       Осталось  посетить еще две выработки и  можно  топать «на гора».  В последней,  где располагается участковый водоотлив, я   ополаскиваю руки и, усевшись  на  лежащую  под стеной старую шпалу,  достаю   «тормозок». В нем небольшой кусок  сала, два  пупырчатых огурца и ломоть хлеба. 
       Подкрепившись, делаю несколько глотков из фляги  и  чувствую приятную усталость - длина пройденного  маршрута больше пяти километров.   
       Размеренный гул  насосов  клонит в сон,  и я клюю носом.  Потом  энергично трясу головой  и, сбросив сонную одурь,  иду в сторону бремсберга. 
      Через час, вызывав клеть, выезжаю наверх по второму, наклонному стволу. Выйдя наружу, присаживаюсь на скамейке у подъема, закуриваю сигарету и гляжу вдаль.
      Над  еще спящей степью  всходит солнце, а в бездонной синеве неба уже  весело  трепещет  жаворонок…