Было, да мимо прошло
Нас вывезли на полевые работы в начале лета 200... года. По проектной документации, мы должны были отснять и задокументировать будущую трассу газопровода. Нас было четверо: я, Егор Матвеевич, инженер Кислов и Валька, повариха с шестого участка, переброшенная к нам, чтобы мы не померли с голодухи и сухомятки.
Наши вагончики вытащили в чистое поле, далеко за одну из деревень, зато близко к деревенскому кладбищу, от соседства с которым больше всех коробило Егора Матвеевича.
Егор Матвеевич был мужчиной пожилым, которого жизнь и судьба не особенно пощадила. Когда-то у него была семья, а потом все сломалось, рассыпалось. И после отсидки Егор Матвеевич устроился к нам подсобным рабочим, проработал до пенсии и лет восемь работал пенсионером, бобылевал, а к женщинам относился не то с опаской, не то со скрытым презрением.
Кислов закончил горный институт, но пассии в жизни не нашел, кочевал со стройки на стройку. Спец был классный, но замкнутый и неразговорчивый. В напарницы по части побалагурить, покуролесить и отмочить какую-нибудь штуковину, была мне только Валентина. Женщина лет тридцати, раза три влюблявшаяся, а потом сбегавшая от своих мужей с одним чемоданом. Не везло Вальке с детишками, так, может быть и прижалась к кому да и жила бы своей бабьей жизнью, как живут тысячи других ее сверстниц. Вот такая разношерстная компашка, слепленная волею судьбы и обстоятельств. В первый день обустройства инструментов мы из своих ящиков не вынимали, не раскладывали карт - а быстро разбили бивуак, развели костер и принялись готовить обед.
Ближе к полудню заметили в поле одиноко бредущего человека. Невысокого роста старичок, одетый во все белое, медленно шел по разнотравью, и его фигурка слегка колыхалась в июньском жарком мареве. Мало ли людей ходит по белому свету, но этот почему-то привлек наше внимание, и мы до конца проследили его путь.
Он не торопясь дошел до одной из могилок, остановился, медленно стянул с головы кепку, перекрестился и поклонился поясно православному кресту. А потом сел на лавочку и сидел неподвижно, не склоняя головы, не отмахиваясь от назойливых летних насекомых. Издали казалось, что старичок смотрит куда-то в дали, убегающие к горизонту лесенками далеких лесов.
Может быть, через какое-то время отпала у нас нужда наблюдать за странноватым дедушкой, живущим в отдаленной деревне, если бы не Егор Матвеевич.
Глотая горячий, крепчайший чай, от вкуса которого сводило челюсти, а язык и губы деревенели, он мотнул головой в сторону кладбища:
- За дедом приглядывайте. Жарко, еще удар хватит.
И мы изредка, нет-нет, да и вскидывали головы, чтобы увидеть одинокую фигурку человека.
Часа через три мужчина поднялся, вновь поклонился кресту и медленно побрел полем в сторону деревни.
Утром началась работа. Перед обедом мы вновь собрались на стоянке - и вновь вдали от нас через поле проплыла одинокая фигурка человека. И как вчера Егор Матвеевич в конце обеда спокойно и строго сказал поварихе:
- Гляди, Валюха, за дедом.
Через неделю мы привыкли к одинокой фигурке и однажды, когда, старичок запоздал, Егор Матвеевич нервно крутил кружку в руках и поглядывал на часы, а когда заметил, что странный старик бредет полем в сторону кладбища, успокоился. Инженер Кислов между делом спросил:
- Родственник он тебе, что ли?
Егор Матвеевич промолчал.
Над полем грохотала гроза, молнии рвали дневной сумрак и тяжелые удары перекатывались от дальних лесов за пруды к старым озерам. Дождь то затихал, то начинался с новой силой, выбивая на лужах большие прозрачные пузыри. Мы валялись на скамьях в вагончиках. Егор Матвеевич сидел у раскрытой двери, тяжело опираясь огромными ручищами на колени. В углу рта попыхивала беломорина. Он докуривал ее до мундштука, выбрасывал под лесенку и через какое-то время закуривал новую. Лицо его было серым и мрачным. И вдруг озарилось улыбкой. Он вскочил, молодо сбежал по лесенке под дождь и вернулся с ведром родниковой воды для Валентины. Изнылась женщина - кто бы за водичкой сходил. Рубаха его промокла на плечах, но Егор Матвеевич не замечал этого.
- Эх- ма, дождичек-то какой, - весело проговорил он, - теперь, Бог дай, тепла - все попрет как на дрожжах.
Я выглянул в открытую дверь.
По полю медленно и степенно шагал старичок. Косые струи воды смазывали очертания, и в какой-то момент , все напоминало картину Поля Сезана.
Рядом с нашим вагончиком возник человек.
- Доброго здоровьичка, мужики. - проговорил он, больше обращаясь к Егору Матвеевичу - Табачок у меня весь замок, не угостите?
- Давай в бендегу, - ответил Егор,- а то и этот замочишь.
Мужчина поднялся. Скинул капюшон дождевика. Увидел Валентину, помешивавшую суп на газовой плитке.
- Сударыням особый поклон.
Принял с благодарностью папиросу, и они с Егором Матвеевичем закурили. Мужичок был местным пастухом, его стадо мокло под дождем неподалеку - буренки, освобожденные от мухоты, довольно щипали траву. Мужичка пригласили отобедать. А по случаю дождя инженер Кислов разрешил нам принять от простуды. Пастух не отказался, даже был очень благодарен, когда сжал в руке пластиковый стаканчик. Разговор завела Валентина:
- А вот тут дедушка ходит, даже сейчас под дождем сидит... на кладбище...
- Это Петя, - отозвался пастух. - Жену схоронил, так проведывать ходит.
- Ой ли, - вздохнула Валентина. - Наверное, ему плохо. Ну, в смысле головы... Тронулся, поди? Разговаривает он, рассказывает, что грядки выполол, картошку от жука обработал, да вот домик свой белить собирается. А с кем разговаривает-то? Так, сам с собой...
- Ты откуда это взяла? - строго спросил вновь посуровевший Егор Матвеевич.
- Так я... ходила... Послушала. Сами же велели за дедом приглядывать,- нашлась Валентина.
- Это он с Верочкой своей разговаривает, - вставил пастух. - Такой пары у нас в деревне и не было больше. Петя с Верой дочерей вырастили, умницы, приезжают к нему, с собой зовут, а он одно свое - тоскливо без меня Верочке будет. - пастух потянулся за папиросой, и Егор Матвеевич пододвинул к нему свою пачку. - Не знаю уж, кто по ком больше и тоскует...
Давно это уж было. Верочка молодая красивой была, глаз не оторвешь, что называется. На работу устроилась на наше предприятие, за ней ухажеров было. О-о-о... А Петя скромный был, ростиком-то невысокий. Но очень человечный. Понимаете, - пастух вытянул вверх указательный палец - человечный. Редкое это свойство. Я так вот через годы только понял. Понравилась ему Верочка, а подойти стесняется. Мы с парнями его подзуживаем, а он ни в какую. На праздник какой-то собрались в клубе, и Петя наш пришел. За спиной сверточек все прячет. Купил конфет да печенья. Это сейчас девкам то вина, то пива покупают, а тогда - пряников. И между танцами преподнес Верочке подарочек свой. Подушечек - граммов триста, да печенья дорогого - в пачке. А через полчаса уж за клубом обступили Петю битюки ненашенские. Ездили к нам в клуб-то с разных поселков, где еще не было ничего. Ухари, мать их итить. А Верочка конфетки похрумывает, да вроде как про Петю и забыла. Забежала Авка в клуб, кричит:
- Верка, женишка твоего бить сейчас будут...
Не знаю, почему так было, а девкам иногда прямо льстило, что парни из-за них рубахи дерут. Вылетела Верочка стремглав из клуба, а Георгий Воронов уж Петю за грудки держит. Пропал потом где-то Георгий. Годов сорок уж не видали. - пастух еще раз потянулся за табачком. Окинул всех взглядом - интересна ли его простая житейская история?
Валюха сидела около невымытых тарелок, теребила краешек своего поварского передника. Я книжку в сторону отложил, слушал. Инженер Кислов первое время над картой сидел, а тут положил карандаш и линейку, обхватил ладонями круглое свое лицо и уставился в пороем двери. То ли слушал, то ли о своем думал. Егор Матвеевич примостился на чурбаке, отвернувшись к той же двери. Не хотел почему-то смотреть ни на рассказчика, ни на нас.
- Так вот, - продолжил пастух, - вылетела Вера из клуба, да как со всего маху шарахнет Георгия. Тот и остолбенел. Выпустил из рук Петю. А она между ними встала, загородила нашего женишка собой. Че ж с девкой случилось, не понять? Темные они, бабьи сердца-то. С одним - стерьва стерьвой, а к другому привяжется, как прикипит. Сколько потом Геогрий не бился, а не отбил Веру. Оказалось, дружили они до этого, на вечорки ходили. Сватов Воронов три раза к вериной матери водил, на коленях Веру просил бросить Петюню, золотые горы обещал. А Верка ни в какую. Так они с Петей свадьбу и сыграли. Верите, мужики, или нет, не слышали мы от Пети за всю жизнь, чтобы он свою супругу иначе как Верочка, назвал. И не то, что матюга, слова “ насрать” он своей Верочке не сказал. Редко такое бывает. - как-то грустно заключил пастух и замолчал.
- Не верю я, - пролопотала Валюха, - как сказка. Легенда местная. Чтобы вот так, ни с того, ни с сего в мужика влюбиться. Да и теперь, что ж на могилке-то делать. Умерла, и умерла...
- Дура ты, Валька, - вскипел Егор Матвеевич, - ежели бы меня так любили, я не только бы каждый день ходил, рядом бы лег и умер. -он повернулся к нам. - Почто я свою бросил? Деньги, шмутки. Мужик ты или не мужик? Зарплату на стол вывалишь, колымных еще добавишь - рассыпется: миленький ты мой. Или : Котик мы мой, что ты мне на день рождения купил? Было дело, купил я ей конфет в бумажном кулечке. Другая бы, уж просто бы промолчала... А моя, - Заткни их... Вот тогда я хлопнул дверью и ушел, понесло меня по свету. С другой сошелся, опять по старой привычке деньги на стол после получки. И та же история: миленький ты мой! А сама, паскуда, под главного агронома, чтобы он ее на “ Волге” возил. Вот тут я руку на бабу поднял. Вся любовь и ревность мне в пять годков обошлась. Нет, - тяжело протянул он, - если бы меня так любили, я бы рядом умер.
Егор Матвеевич поднялся, слазил в свой походный сундучок, достал еще бутылку.
- Не кривись, начальник, - ответил Кислову на недоуменный взгляд, - помянем.
Под раскат грома мы выпили теплой дешевой водки. Пастух еще раз угостился беломором, пристальнее вглядываясь в лицо Егора. А потом как-то сразу заспешил к своему стаду, успевшему разбрестись по поляне.
К вечеру дождь поутих. Зато наш дед, как звала Валентина, Егора Матвеевича совсем разнервничался. То курил одну за другой папиросы, то ходил вокруг вагончиков. В конце концов не выдержал.
- Мужики, дед-то наш, сидит и сидит. Сколько уж можно?.. Пошли, дойдем. А то чего доброго, отдаст Богу душу...
Я и Кислов поднялись. Вывалились из вагончика на воздух. Небо еще не очистилось, но тучи поднялись и стали высокими. Мы медленно шли по полю, сбивая с травы хрустальные капли. Я успел тряхнуть на спутников одинокую березку, брызнувшую на нас прохладную влагу летнего дождя. Кислов заругался, а Егор Матвеевич как будто торопился куда-то. Он всегда был впереди нас.
Вот и могилка. Старичок, уже снявший с себя дождевик. Он сидит на скамеечке и смотрит на мир добрыми голубоватыми глазами, и где-то в самой глубине этих глаз смешались скорбь, тоска, любовь и доброта. В уголках губ спряталась чуть заметная улыбка. Увидев нас, старичок поднялся. С достоинством и без суматохи развернул полиэтиленовый пакет, покоящийся здесь же на скамеечке и шагнул к нам:
- Добрые люди, помяните мою Верочку. - в узловатой его руке вздрогнул бумажный серый пакетик, в котором лежали коричневые конфеты-подушечки.
Кислов первым протянул руку, за ним за конфетой потянулся и я. Только Егор Матвеевич стоял как вкопанный, смотрел на резной деревянный крест, а в уголках его серых, колючих глаз скопились и подрагивали две капли, не решавшиеся сбежать по щекам. Он резко обернулся к старичку:
- Прости меня, Петя! - поднял глаза, - за все прости!
- Чего уж, Георгий Матвеевич, позабылось все, - спокойно ответил Петя. - Помяни мою Верочку, а я тебя ни в чем и не винил, и зла не держал, а за остальное Бог простит.
Петя ушел. А мы стояли около оградки и смотрели ему вслед.
- Э-э-эх, рядом было, да мимо прошло, - о чем-то своем проговорил Егор Матвеевич и закурил.
Поздней осенью, под холодным проливным дождем, наш небольшой коллектив хоронил Егора Матвеевича. И каждый из нас понимал, что больше никто и никогда не придет на эту могилу...
Бреднев В.Н.