(Настоящая история, рассказанная с разрешения дяди Володи)
Для дяди Володи Мишка всегда оставался Мишкой, не смотря на возраст, полученное образование, успехи в карьере и социальный статус. Потому что родился Мишка на двадцать пять лет позже, рос на глазах и дружил с дядей Володей на почве общей страсти к рыбной ловле. Так время и шло. Мишки стукнуло двадцать пять, дяде Володе пятьдесят, и остался он единственным родным для Мишки человеком, к которому и можно было заглянуть после смерти родителей. Приехал Мишка в родные края, да и объявил, что закончил он теперь энергетический институт с отличием, полностью стал человеком просвещенным, оттого навечно перебирается жить в город, а потом, возможно, и в другую страну, так как его, Мишку, как специалиста, высоко ценит начальство.
Исходя из радостных событий, было решено сделать отходную рыбалку с ночевками. Дядя Володя в своем лесничестве взял отпуск, выклянчил у благоверной три литра магарыча и съестных припасов, заготовил все необходимое для рыбалки, и вечером ушли они с Мишкой на Агашкуль, за девятнадцать километров от родных пенатов, с единственной целью - чтобы никто не мешал.
В последний вечер, когда уж и по стопке выпили, и костер смерк, и переговорено обо всем было, и Мишка спать собирался перед отходной зорькой, поднялся вдруг дядя Володя с огрызка старого, трухлявого бревна, отряхнулся, поправил на себе всю одежду и сделался благообразным и торжественным.
- Айда, Минька, сюды, - позвал он парня, - вот так, чтобы видать мне тебя было.
Мишка беспрекословно поднялся, подошел к дядьке.
- Ты это, - дядя Володя не сразу подобрал слова, - без родичей нынче. Стало быть, я за них. Мы с ымя в соседях полвека прожили, да и с тобой я валандался. Стало быть, мне можно. Благословлю я тебя.
- Дядя Вова, я же комсомолец, а вот тут и в партию подал. - запротестовал Михаил.
-Это не мешает, коммунизм, он ведь только так коммунизм, веру православную исковеркал, да под себя построил. Становись, говорю.
Мишка не стал перечить, хотя довод показался ему нелогичным. Будь они сейчас за стопкой, ох, и поспорил бы Мишка с беспартийным дядькой. Но благочестие и торжественность, исходившие неясным светом от дяди Володи, заставили его повиноваться. Бухнулся он перед ним на колени, приклонил голову.
- В добрый путь, тебе Мишка, во святое время. Во имя отца и сына, и святаго духа! Аминь! - и дядя Володя неумело осенил Мишкино чело крестом, поцеловал в лоб.
Смахнул скупую непрошенную слезу из-под век, иссеченных мелкими морщинками.
- Вот так-то оно, завсегда лучше, - проговорил дядя Володя и сел на свое место.
Так, наверное, и просидел до рассвета. О чем-то размышляя и мысленно разговаривая с небом, усеянным редкими летними звездами.
А после они расстались. Долетело до родных мест, что Мишку, и правда, отправили работать в далекую южную страну, за горы Гималаи, где и потерялся парень без привета и весточки.
Здорово переменилось время за эти многие годы. Лесхоз, в котором трудился дядя Володя, скончался. И незнакомые, наглые и алчные мужики стали вываливать деляны, на которых дядя Володя любовно сажал сосновый лес. Сажал до внутреннего измождения, по длинному весеннему дню, с первых лучей до вечерней зари орудуя штыком, специальной тяжеленной лопатой, скованной из всего железа, нагибаясь за каждым саженцем. Маленьким сосновым или еловым сучочком, опушенным сверху первыми щетинками иголок. Тоска ела дядю Володю. Пытался было он защитить свой лес, по кабинетам ходил с неумело составленной да коряво написанной бумагой. И пригвоздил дядьку один прямой ответ молодого да ретивого начальника: « Шел бы ты, дед, на … Не мешал людям работать.» И дядя Володя запил. Запил не по-черному, как некоторые, а тоже благостно и торжественно. Однажды, когда мутное осеннее солнце сползло к горизонту, во двор к дяде Володе вошел высокий, поджарый, седовласый мужчина. В одной руке он держал небольшую авоську, сквозь клеточки которой проглядывала снедь и горлышко дорогущей бутылки с водкой, в другой - средних размеров дорожный чемодан, перетянутый кожаными ремнями с большими пряжками.
Дядя Володя как всегда копошился во дворе, работы у него с каждым годом прибавлялось, делалась она все медленнее и медленнее, от этого старик и не уходил со двора в дом. Прищурив, ставшие совсем слабыми, глаза, дядя Володя всматривался в гостя. В первую очередь было отмечено, что гость издалека, но с пол-литром, пришел во двор, стало быть, знакомый.
- Здравствуй, дядя Володя! - гость опустил на землю авоську и чемодан, протянул вперед руки и шагнул навстречу.
- Мишка! Итить, ядрена корень, Ми-и-шка!
Сидели до первых петухов. Обо всем переговорили. Рассказал Мишка, что был он в далекой южной стране, работал, был женат, да не сложилось все как-то. Вернулся на Родину, и отправили его на пенсию. Больших капиталов не скопил, хотя мог бы, только маялась душа, а от маяты той отмахивался Мишка по первости большим рублем, а потом…
А потом подался он к одному ихнему учителю, и стал басурманином - занялся йогой.
Дядя Володя долго чесал лысую макушку, пытаясь сообразить на пьяненькую голову: плохо это или не очень для Мишки. И выдал резюме:
- Ты, Мишка, не кручись. Россия у нас, такая страна, когда в ней по-доброму, так всякому человеку мы и рады. Жалко, конечно, что ты какую-то веру басурманскую принял, но и это ничего. Вот не выпьешь со мной, и курить - не куришь, и бобыль, а вот, что тело маешь - так то, вообще, пустынство. Давай, принимайся за избу, обветшала она без человеческого глаза, ладно, хоть не спалили всякие. Да и живи, привыкай к родине-то. Она тебя не выдаст.
На том и порешили. Месяц, до самых морозов, Мишка старался с избой, как заведенный. Дядя Володя ходил помогать, больше, конечно, словом, так как на дело уже силенок старого лесоруба не хватало. Шел ему семьдесят шестой годок. Мишка щедро одаривал дядьку, потому что был счастлив, обретя вновь родину и кров. Замечались за Мишкой странности, но мало ли… Каждый со своими причудами на земле живет. В конце октября, когда на ближних прудах пошел на жор окунь, дядя Володя разглядел в холодном утреннем тумане вроде бы знакомую фигуру, и обомлел, покрепче закутавшись в фуфайку и брезентовый плащ. От октябрьского холода ломило пальцы на руках - со дня на день ждали первого снегопада. А тут… Вышел на рыбака Мишка отрешенный весь, как будто тронутый, в одних белых коротких штанах. На теле, покрытом холодной росой перекатываются мускулы, идет по траве, подернутой инеем, босиком, а глаза к небу закатил. Не ответил Мишка на возглас дяди Володи - мимо прошел.
Как-то, уже после этого случая, забежав к Мишке на огонек, чтобы перехватить полтинничек на четвертинку, дядя Володя заметил, что свежий снег в огороде истоптан босыми ногами. Не удержался. И уже получив денежку, осторожно поинтересовался:
- Слышь, Мишка, а ты это? С какой надобностью в одних трусах по утрам шастаешь?
Мишка разулыбался.
- Вера, дядя Володя, последовательной должна быть. Раз я учение хатха-йога исповедую, то и следую его канонам.
- А-а-а! - понимающе протянул дед. - Только, Мишка, вот че я тебе скажу. У нас тут не Парагвай какой-нибудь, добалуешь ты со своим йогой.
Как в воду смотрел дед.
Забрел он как-то по морозцу во двор к Мишке. Тишина. В избе свет не горит, а изба на распашку. И дыма из трубы не видать, а на улице-то уж морозит. Декабрь к концу повернул, до праздников три дня осталось.
Зябко стало дяде Володе. Прокрался он вдоль крылечка, отворил потихонечку дверь. Ни шороха. Только показалось, что стонет кто-то, или мычит. Захолонула душа. Итить, ядрена корень, мало ли безобразников развелось? Прознали, что Мишка за границей бывал, вломилось в башку, что денег оттуда навез. Всякое может быть.
Потянул на себя дядя Володя дверь входную. В избе темень, глаз выколи. И холодом тянет. Не топлена печь. Вошел дед, огляделся, глаза к сумраку привыкли. В горнице на полу скрюченное тело. И живое. Хрипит слегка:
- Кто там?
Отлегло у деда. По-хозяйски щелкнул выключателем, сдернул треух.
- Эт я, Мишка, вот к тебе забежал. Выходь, давай, с горницы. Пимы мне сымать не с руки.
- Дядя Володя, - хрипит Мишка, - не могу я. Ты пимы не снимай.
Дядя Володя опять заопасался. Осторожно подошел к дверному проему.
- Вот эт ты загнулся, - и в голосе старика прозвучало неподдельное восхищение, - У нас так могла только Машка-клубница. Это когда еще клуб-то у нас был. Она, ох и че выделывала. Знаешь, Мишка, я как в клуб-то приду. Эх… Бабы-то сразу встрепенуться. А я… - деда неудержимо несло в пролетевшие дали молодости.
- Я не могу.- просипел Мишка.
- Да оно и понятно, че ж тут мочь. Возраст, да и работа у тебя была аховая. Мартен, он губит мужиков-то. Шибко губит. - дед уселся на табурет перед Мишкой, - Ежели бы вот, как раньше, в лесу, или в поле. Тогда мужики-то крепкие были. До шестидесяти годов никаких хворей не знали. Еще и ребятишек делали. А счас, оно понятно, надышутся угаром, - дед балагурил, недоуменно поглядывая на скрюченного собеседника. - А ты чой-то до сих пор так? Хватит уже. Давай, вылезай из своей мертвой петли.
- Не могу я. Вторые сутки… - Мишка тяжело дышал и разговаривал еле-еле.
- Что вторые сутки? - до деда начинал доходить смысл всего, что он видел.
- Да вот так вторые сутки, скорую надо, - заорал Мишка из последних сил.
Дед вскочил. Врубил свет.
- Е-е-е, схлестка произошла, - выдал дядя Володя диагноз. - Сейчас я до Зойки своей сбегаю. У нас и телефон поставлен, пущай врачам звонит.
Но как не старался дед все сделать по-быстрому, времени уходило много. Зоя, жена его, заметив, что муж уже где-то принял на грудь, наотрез отказалась верить в рассказ и велела самому звонить в «Скорую помощь».
На том конце провода попалась какая-то злобная баба, которой восемь раз пришлось объяснять, что у Мишки-йоги, произошла схлестка, и теперь он не может вытащить одну ногу из-за ушей. На восьмой раз женщина сдалась. « Как освободимся, приедем!»
С чувством исполненного долга дядя Володя помчался к Мишке. Тот слезми ревел, валяясь на полу, и уже не хотел ждать « Скорую помощь». Что же было делать? И дядя Володя все же решился спасать Мишку.
Он высеменил во двор, сунулся под сарай и нашел стропу, с помощью которой осенью таскали кирпичи на крышу для печной трубы. Вернулся, уверенно осмотрел потолок. И нашел, что искал. Дом-то старый, столетний, поэтому кольцо от зыбки было вбито в матку еще Мишкиным прадедом. Взобравшись на табурет, дед просунул стропу в кольцо, слез с табурета, захлестнул на одном конце стропы незатягивающуюся петлю и надел ее на щиколотку Мишкиной ноги. Плюнул на ладони.
- Эт, Мишка, как в лесу. Схлестка. Мы ее в миг разбирали, - и потянул стропу на себя в надежде, что нога, уже окаменевшая, сдернется с Мишкиной шеи.
Но вой, огласивший дом, остановил старания дяди Володи.
Соседка, проходившая мимо, решила, что в избе мужики перебрали до поросячьего визгу, и возможно завязывается драка. Она кинулась к Зое, чтобы предотвратить хулиганство.
А дядя Володя уже не жалеючи выливал водку из шкалика на Мишкину ногу:
- Счас, Мишка, размассируем. Я тебя одной стороной к полу прихвачу, чтобы всего не тянуть. А нога разойдется, и сдернем. Схлестка эта, бывало…
Отхватив кухонным ножом от стропы сантиметров тридцать-сорок, дядя Вова принес молоток, два приличных гвоздя и, опоясав другую ногу друга, пришпилил ее к полу.
Не Мишка, ни матка, в которую было вбито кольцо, не выдержали. Один орал благим матом. Кольцо же выдернулось, выломив кусок штукатурки и осыпав спасателя древесной трухой. Рычагом оставалась только печная вьюшка, но Мишка категорически отверг этот способ, во избежание крушения печи. Тогда было решено ногу и шею намылить. Но вода была жутко ледяной. Дядя Вова вытащил на середину комнаты плитку, поставил на нее тазик с водой и принялся ждать, когда та подогреется.
В это время в комнату вошли два милиционера. Оказались гораздо расторопнее « Скорой помощи». Мужики в форме сразу схватились за оружие, увидев средневековую комнату пыток. Во-первых, по всему дому стелился запах дешевой водки, во-вторых, мужик помоложе ужасно скручен веревкой, которая тянется к печной вьюшке. Одна нога безжалостно пришита гвоздями к полу, другая вывернута на шею. Тут же валяются кухонный нож и молоток. И старик-садист сидит на табурете рядом с раскаленной электроплиткой и кипятит воду.
Дядя Володя только и успел произнести: «Э-э, мужики», - как был свален на пол, скручен двумя парами молодых сильных рук.
Мишку выписали из больницы к седьмому января, дядю Володю выпустили из каталашки на второй день,и он уже полторы недели был обижен на весь белый свет. Мишка явился утром восьмого. Остановился у притолоки, сдернул шапку и неумело и сипловато затянул:
«Славите, славите, сами кого, знаете..»
Дед сурово посмотрел на представление, но баба Зоя ласково так сказала:
- С Рождеством Христовым тебя, Мишенька. Проходи в горницу, порадуй деда!
В несколько минут на столе появились пирог, капустка, соленый, хрустящий огурчик, горкой высыпались на тарелку маринованные маслята и появилась одна стопка.
Мишка присел к столу, посмотрел на дядю Володю, прижавшегося к печи и отводящего глаза от стола, стопки и Мишки. Гость крякнул. Дядя Володя сердито ответил:
- А вот не буду, и все.
- Тетя Зоя, а что ж ты стопочку-то одну на стол поставила? Я же без хозяина не буду.
- Чего ты сказал? - встрепенулся дед.
- А то и говорю. Меняю я, дядя Вова, свои взгляды на жизнь и мир. На родной земле все по-родному должно быть. И баста!
- Вот это да! Это по-нашему!
Дядя Володя широко улыбнулся приобнял Мишку, как в далеком-далеком детстве потрепал его поредевшие кудри, чокнулся с гостем:
-С праздником, что ли!
Бреднев В.Н.