Проходят годы. И времена прошлой большой войны становятся уже легендами - новые поколения знают и помнят другие войны, встречаются с другими героями, может быть, и верят в другие идеалы...
Но иногда прорывается к нам Большая война далеким эхом в воспоминаниях наших бабушек, наших отцов, бывших тогда мальчишками... Для них самые обыденные вещи стали историей, эпохой, в которую вплелась и их жизнь. И уж если мы помним героев уснувшей в веках Эллады, забывать о тех, кто еще совсем недавно жил с нами, кто был в нашем детстве, чьи орденские планки мы держали в руках и зимними вечерами просили рассказать о войне - грех.
Но есть за нами и такой грешок - только раз в год, по официально заведенной традиции мы говорим о наших дедах, о наших отцах, прошедших через ад боев и пожарищ по полям Великой Отечественной... А многим из них в черную годину было всего восемнадцать, и их жизнь была поделена на” до” и “после” войны, для тех, кто остался живой. И сколько наших пап и мам были во время войны такими маленькими, как сегодняшние наши дети, но их жизни поделены на “до”и “после” войны. И у них есть свои, ключевые воспоминания о минувшей войне, врезавшиеся в память так, что не сотрет их никакое время.
Пацаны собрались большой гурьбой на Синей горке, на большущей поляне, круто обрывающейся голубоватой скалой к Миассу. Играли в бабки.
Илька Завьялов, худющий вихрастый пацан, задира и заводила, все лето носивший на себе только широченные холщовые порты, вздутые на коленках и залатанные несколькими цветными заплатами, как всегда выигрывал. Он складывал в кучку выигранные кости, гримасничал и дразнил корешков-одногодков: “ Эт-та вам не на мякине мякинить... Точный глаз, косые руки, ж.... тянется к науке...”- комментировал он очередной не очень удачный бросок соперников.
Заплакал Санька, младший Миколкин братишка, возившийся здесь же, с пацанами постарше. Коля отложил свои бабки, поднял Сашку с земли.
- Ну чего ты?
- Мамка скоо пьидет?
- Табун пригонит и придет, не реви.
Мальчишки не видели, что по улице несется, так, что сверкают темные, задубевшие пятки, Васька, Колькин брат, второй из пяти пацанов в большой семье.
Васька подбежал к играющим и ,переводя дух, сглатывая слова от сбившегося дыхания, объявил:
- Братке Ивану почтальонша повестку принесла. В армию его забирают.
- На фронт.- вставил всезнающий Илька.
Николай отпустил хнычушего Саньку. Посмотрел на Ваську.
-Мамка-то знает?
- Нет еще. Табун-то еще не пригнали.
-Пошли домой.
Игра как-то сама собой закончилась. Несколько пацанов, чьи братья были ровестниками Ивана , побежали по домам.
Обычно повестки из райвоенкомата в деревню приходили сразу по нескольку штук. Привозил их в Сельский Совет лейтенант-калека. Вместо правой ноги была у него серая деревяшка, подбитая резиновой набойкой. Лейтенанта, в ладно пригнанном мундире, всегда с начищенным до солнечного блеска сапогом, деревня встречала настороженно. Женщины у колодца останавливались, прекращали все разговоры и долго смотрели вслед проехавшему на пегой лошади военному комиссару, ждали, что привез офицер из района: коричневую ворсистую бумажку, в которой синими чернилами было прописано “ Ваш муж... Ваш сын... Ваш отец... проявив героизм и мужество в защите Социалистического Отечества, пал смертью храбрых...”, или такой же серый листок, где химическим карандашом и ровным разборчивым почерком среди отпечатанных типографским способом строк статьи Конституции стояла фамилия, имя ,отчество и приказ явиться в военный комиссарит.
И та, и другая бумажки приносили в дом слезы, горе, смертную тоску и проклятья на фашистов и на войну....
Мать пришла с работы.
В избенке, неотличавшейся большим достатком, было прибрано и тихо. Ваня был дома.
На дощатом, выскобленном до цвета янтаря столе, лежала повестка. Мать только посмотрела, протянула руки, обхватила за шею и тихо, без причетов, заплакала..
На следующий день мать на работу не пошла. Разбудила Василия, дала ему в руки сумку-котомку с парой вареных картофелин, кусочком серого хлеба да бутылкой молока.Отправила пасти скотину.
Разбудила Миколку. Ему предстояло смотаться с тележкой в ближайший лес, набрать сухих сучьев, наломать чащи, да разбить несколько старых пеньков, чтобы истопить очаг. Рубить деревья в военную пору было запрещено, может быть поэтому и леса были чистыми.
Быстро натянув порты, накинув рубашонку мальчишка босиком выскочил на улицу. За весну и начало лета подошвы так огрубели, что сделались подобны подошвам мокасин Кожанного Чулка- Натти Бампо. В лесу не только предстояло поработать, но еще и поживиться. Медунки уже расцвели, можно было пососать сладковатый нектар их цветков, потом очистить стебелек и схрумать, как восточную сладость, а если повезет, наткнуться на заросли саранок, выкопать луковицы, очистить их от земли, а лучше прополоскать в лесном ручейке и с наслаждением съесть...
Только Миколка загрохотал тележкой, появился Илька, обгоревший на солнце уже до черноты, а с ним еще пара пацанов.
- Миколка, мы с тобой. А я и веревочку прихватил.На вязанку.
В лесу было как-то светло. Не давила та тяжесть, которая вдруг забрела в маленькую избенку.
Отец Миколки, Василий, был забран в трудармию, и хотя работал в Челябинске, домой не появлялся - не положено было. Матери на свиданку ходить тоже было некогда: каждый день она была на работе. Теперь вот Ванюшу забирали на фронт. И взрослыми мужчинами в семье оставались Васятка да Миколка. Саньку с Костей и считать не приходилось- они еще совсем маленькие.
Следующим вечером все на той же поляне Илька Завьялов с пацанами играли в войну.
-Васька, Колька, идемте... Парни-то все на вечорки пошли. Подчисту всех забирают. Спетана Усова, Ивана Баландина, вашего Ваньку. И горынских, и баландинских, и прохоровских... У прохоровских в колхозе вообще одни бабы остаются... У Спетки мать-то убиватца...У них уж всех на фронт позабрали.От бати так пятый месяц ни весточки. Уж убили поди или ранили...
В стороне , на высоком берегу Миасса, слышались звуки гармошки. А пацаны, вооружившись батожками, как трехлинейками, с криками:”За Родину! За Сталина!” пошли в атаку на заросли крапивы, расплодившейся в яме, оставшейся после порушеной мельницы.
У Ильки в руках был деревянный автомат, копия ППШ, стащенный им у бойцов учебного лагеря, расположенного недалеко от деревни, в сосновом бору.
Солдаты часто появлялись в деревне, ходили строем, потом рыли окопы полного профиля с ходами сообщений и огневыми гнездами на берегу большущего оврага, тянувшегося от самого дальнего леса и пересекавшего всю деревню.
Потом офицеры и старшины с алыми нашивками за тяжелые ранения выставляли щиты или колышки, и солдаты, выздаравливающие после Челябинских госпиталей или только что призванные, ползали по- пластунски между этими колами, бросали из окопов деревянные гранаты в щиты, переправлялись через овраг и с криками “Ура” бегали в атаку.
Закатившуюся гранату можно было найти, а вот автомат, любовно выструганный из доски, можно было только стащить. Илька отважился.Не подумал, что молодому солдатику за утерю “оружия” придется сидеть на гаупвахте, зато теперь у Ильки был предмет зависти всех пацанов. Конечно, можно было бы и дома выпилить-выстрогать такой же, только с досками тогда была напряженка.
Крапива вскоре была побеждена.
И уже собирались играть в городки. Но все тот же Илька притащил откуда-то здоровенный чугунный котел, водрузил его себе на голову:
- Фашисты вот в таких касках бегают. А наши парни как на фронт придут, как дадут фашистам... Гитлер-капут...Гитлер-капут...
Подошли на поляну и завтрашние призывники. Парни смотрели на кривляния пацана и смеялись вместе со всеми.
Степан стащил с илькиной головы котел. И напялил на свою:”Хендехох, русский швайна!”
Кто-то из парней подобрал батожок, “ бывшую трехлинейку”, и слегка звякнул по котлу.
- О,е-ее...- И Степан сбросил посудину на землю.
Хохоту добавилось.
- Мотри, Степка, порты военные не замарай, когда фрица на тебя попрет.
- Я в танкисты пойду. Там броня кругом...
- В танкисты Ваньку Баландина возьмут, он маленький, а ты и в танку не влезешь, длинный. Тебя в танку посадят, а башка на ветру болтаться будет... Не... тебя туды не возьмут.
У Сельсовета играла гармошка. И в ее заливистую мелодию, вплетались вздохи, всхлипы, причеты... Степкина мать стояла возле сыночка и все поправляла на нем рубашку. Возле Вани тоже стояла мать. Самые маленькие держались за мамкину юбку и, смотря на плачущих женщин, тихонько подвывали. Василий, Миколка, Илька, бегали посмотреть, как за сельсоветом целуются парни с девчонками. Старики попыхивали махорочными цигарками, выпивали стопку за солдат и похрустывали солеными огурцами.
Пожилой старшина невозмутимо посматривал на толпу, иногда отгибал рукав гимнастерки и заглядывал на ручные часы.
- Все, граждане, шабаш.- вдруг произнес он, как будто не на войну забирал сыновей, а работу в поле закончил.- Новобранцам построиться.
Парни становились в шеренгу. Матери, братья и сестренки не отходили от них. Все понимали, что настала самая последняя минута - сейчас сыновья уйдут по пыльной дороге, уйдут на войну... А кто из них вернется назад?
Провожали строй до околицы. Бабы еще долго стояли, всматриваясь вдаль, пока не пропало из виду серое облачко, поднимаемой строем пыли...
Жизнь и война продолжались. Осенью мать привезла домой заболевшего и комиссованного из трудармии отца. Вскоре его не стало.
А от Вани приходили письма-треугольники. Он был на Западном фронте, воевал. И дожил до Победы...
По знакомой улице в новенькой форме, украшенной орденскими планками, в пилотке, сдвинутой чуть набекрень, из под которой выбивался чернявый чуб, улыбаясь и здороваясь с каждым встречным, шел домой молодой мужчина.
Старики снимали кепки, обнимали солдата, уважительно называли Иваном Васильевичем, хлопали по плечу... И молва бежала по деревне впереди солдата:
- Дождалась Наталья сыночка своего. Дождалась... Ваня из армии пришел...
Уже не с войны, уже из армии, потому что пришлось фронтовику еще три года служить после фронта срочную. Служить среди Европейских каштанов, в стране, откуда пришла на его землю война...
- Братка вернулся! Братка вернулся!- теперь уже одиннадцатилетний Миколка мчался по улице, оповещая своих друзей о большой радости.
А те, кто уходил вместе с Ваней на фронт, остались там, на Западе, остались навсегда, чтобы пришел мир и в их далекую уральскую деревеньку, чтобы строили люди новую жизнь, называвшуюся теперь “ после войны”.
С того времени минуло уже много лет, героям этого рассказа давно за шестьдесят, а иных уже нет в живых. И не все сохранилось в памяти, поэтому мы и позволили себе художественную форму воспоминаний, обобщая память поколения наших отцов...
Бреднев В.Н..