Мела метель,
И в крупных хлопьях
При сильном ветре
Снег валит.
У входа в храм
Одна в лохмотьях
Старушка нищая
Стоит.
И подаянья ожидая,
Она все тут
С клюкой своей.
И летом, и зимой
Босая.
Подайте
Милостыню ей.
(Дм. Ленский)
Как-то покупала я в киоске газеты. Рядом шумел мини-рынок. Бойко шла торговля самыми разнообразными товарами. Румяные мясники разрубали ледяные туши мяса, замерзшие женщины лениво взвешивали сыр и колбасу…
- Пончики! Пончики! Сдобные, сахарные! – кричали одни.
- Берите судачков, - просили другие.
Жизнь шла своим чередом – все покупалось и продавалось.
- Дочка, - услышала я голос рядом, - купи семечек.
Я обернулась и увидела старушку. Черное старенькое не по сезону пальтишко, серая шаль, резиновые калоши, маленькие морщинистые руки, дрожащие на холодном пронизывающем ветру. И глаза – огромные, тоскливые…
- Купи семечек, дочка!
Зачем они мне? – подумала я, - это же по всему дому мусору, - покачала головой и пошла. Но что-то заставило меня оглянуться. Бабулька, переминаясь с ноги на ногу, терла друг о друга замерзшие ладони. Перед ней стояла коробка из-под каких-то импортных продуктов, а на ней – алюминиевая миска с семечками. Все проходили мимо, а бабуля на каждого прохожего взирала с тайной надеждой. На улице было холодно. Мороз добирался до самой души, люди суетливо расплачивались за продукты и совали руки в теплые варежки.
Пробежала стайка ребятишек. Один из них на бегу задел (хочется думать, что нечаянно) бабулину коробку, и на покрытую снегом землю, посыпались черные точки. С тоскливым звоном по льду запрыгала алюминиевая чашка.
- Что вы делаете, паразиты?! – закричала какая-то женщина. – Несетесь, как оглашенные!
Но ребята даже не оглянулись. Кричащая женщина тоже, подобрав авоськи, прошлепала мимо. Торгующие рядом тут же нашли новую тему для обсуждения, все веселей стоять на морозе:
- ну, и дети пошли, куда только родители смотрят…
И только одна бабуля молча подняла свою гремящую посуду и стала собирать семечки. Я подошла к ней, также молча насыпала несколько горстей семечек в миску. Старушка благодарно посмотрела на меня. По щеке стекала капелька – то ли горькая слезинка, то ли растаявшая снежинка.
- Бабуля, - говорю я ей, - идите домой. Мороз-то какой.
- Не могу я, дочка, не могу. Сынок-то мой непутевый пьет с дружками, выгонит опять. Да и, может, я продам еще чего-нибудь….
- Что ж пьет, сын-то?
- Пьет. Ты не думай, дочка, он у меня хороший, учился на доктора. Женился. Жена Катюша красавица была. Дочку ему родила. Дружно жили. 5 лет назад возвращались Катюша с внучкой из отпуска, да не доехали до дома. В аварию попали. Вот и запил он с тех пор. Сынок-то, когда трезвый, меня не обижает. Пьем мы с ним чай с сахаром и нет для меня счастья большего. Старушка вздохнула, - Правда редко такое бывает…
Бабуля провела рукой по выбившимся из-под шали сединам. Зябко поежилась.
- Бабушка, а муж-то у вас где?
- Похоронила я своего Федора давно, доченька. Он, голубчик мой, вон чего наделал, ушел вперед меня, не подумал обо мне, не взял с собой.
Сил нет, как жалко стало мне бабулю, сердце будто в тиски зажали.
- Давайте мне, бабушка, 3 стакана (ну, его мусор, думаю).
Старушка засуетилась. Достала целлофановый пакетик, насыпала три стакана, да еще несколько горстей сверху, за участие, видно.
Поговорили мы еще с ней о семье, о сыне. И я ушла домой. Потом несколько раз встречались еще, и здоровались, как старые знакомые.
Как-то прохожу мимо, а бабуля моя меня подзывает. Сует в руки какой- то сверток. Оказывается, фотографии.
- Зачем же вы, бабуля, их с собой носите?
- Да боюсь, Васька мой сожжет их. А это все, что у меня осталось от той спокойной жизни.
Чужая история смотрела на меня. Мелькали перед глазами пожелтевшие снимки. А бабуля-то, оказывается, красавицей была. Вон глазищи какие жгучие, большие, на щеках ямочки, волосы волнистые длинные. И от всех фотографий веяло счастьем. Вот она маленькая девочка в длинной рубашонке, держит в руках ведро, вот она – девушка, обнялась с березкой, а вот они вдвоем со своим Федором молоды и счастливы, и жизнь им кажется вечной. А вот и долгожданный первенец Васька, который иногда бывает хорошим…
Домой я пришла, неся в руках опять кулек теплых семечек. Потом бабуля исчезла. Иду мимо базарчика, а там уже другие старушки стоят, и обе семечки продают.
- А где же, - спрашиваю я их, - другая бабуля, что до вас семечки продавала?
- А померла она, сердешная. Отмаялась.
- Как померла?!
- Да как-как, так и померла, представилась. Седни вот хоронют.
Сжалось мое сердце в комок, словно потеряла я кого-то близкого. Узнала, где она жила, пошла туда, сама не знаю зачем. Горько плакала душа моя.
У подъезда стоял желтый катафалк с черной полосой. Три старушки сидели на лавочке, неподалеку ребятишки грызли семечки, которые, возможно, были куплены у этой бабули…
Пятеро небритых мужиков вынесли необитый гроб, шаткими шагами донесли его до автобуса. Один из них плакал, утирая слезы грязным рукавом. «Наверное, непутевый Васька» - подумала я.
- Эй, - закричали старухи у дома, - надо бы попрощаться с покойницей. Обычай такой. Неси, Васька, табуретки.
Васька кинулся в дом и принес две табуретки с неровными расшатанными ножками. Гроб поставили на них и открыли крышку. Соседки-старухи смотрели на покойницу скорее с любопытством, чем со скорбью, деловито поправляя на ней покрывало. Один из мужиков держал в дрожащих руках табличку: «Зимина Елизавета Даниловна»… И даты... две даты, а между ними целая жизнь…
Оказывается, ее звали Лизой. Лиза-Елизавета… Красивое старинное имя. 80 годочков было отмеряно ей. Жила она тихо, бедно, незаметно, и так же умерла.
Шел снег. Он падал на гордое и спокойное лицо и не таял. И только опять одна капелька стекала по щеке. Капля боли и одиночества. Слеза несбывшихся надежд…
Пусть будет пухом тебе земля, бабушка Лиза…
Когда я вернулась домой, мне показалось, что я слышу ее тихий голос: «Дочка, купи семечек».
Я подошла к окошку, взяла пакет с семечками. Они были какие-то странно холодные, как снег, как сердца, окружавшие Елизавету Даниловну людей.
Какими пышными
Словами
Кадил ей круг
Ее гостей.
При счастье
Все дрУжатся с нами.
При горе
Нету тех друзей…