В Историческом Музее ей попалась на глаза копия картины древнего художника. На ней блудный сын стоял на коленях перед бородатым папашей и трепетно обнимал его, а отцовская рука ласково поглаживала разгильдяя...
Она остро почувствовала себя блудной дочерью. Папа не велел покидать Убежище 101, а она ушла. Можно было или нельзя договориться со Смотрителем? Теперь уж этого не узнать. Покойник совсем голову потерял и полез драться, а битой от него отмахиваться довелось не понарошку, а то убил бы. Но отец подружки оказался не крепче биты и в самом деле голову потерял. По частям...
Так и стала она и покинутой отцом, и блудной, и в тот день на её "персональном кладбище" появились первые могилки. Первый десяток могил.
Она усмехнулась очередным приколам Тридогнайта и отключила радио в пип-бое. Её называют "легендой убежища" и "очень доброй", а диджей-приколист - "умницей-стопервой". Мутанты кричат ей: "Ага! Попалась!" Рейдеры называют сучкой... В Подземелье у её друзей от тела отваливаются куски, а видом они больше похожи на протухший труп, но только не на живых людей. Она чувствовала себя блудной дочерью. Только никак не могла представить себе картину встречи с отцом. Не упадёт она на колени, не прижмётся к отцовскому животу, не ляжет на её сержантскую стрижку родная ладонь...
Только вот щиплется что-то в глазах и мутно вокруг...
Ну, ладно... Утрёмся и прикинем - надо бы скинуть металлолом и затариться стимуляторами, можно сходить к регуляторам за премией и пора чинить миниган. Что ж... Сперва завалить пару-тройку супермутантов-бестий, починиться, а потом можно и за премией. А папу искать пока рано...
Блудный сын со старой картины всё тискал папашу, сверкая пятками в спину уходящей молодой женщины, а она на ходу проверяла состояние брони, снятой с киллеров, нанятых по её душу, меняла магазины в малом стрелковом наборе, и никто из тех, кто знал её и остался в живых, не смог бы с уверенностью сказать, что дорожки на пыльных щеках проложили слёзы. Пот, конечно, пот! Те, кто способен отпить из унитаза и не покривиться, закусить человечиной и не поперхнуться, уже не плачут. Не такие теперь времена...