Сквер на Петроградской

               
                Ожерелье из осколков памяти
 
  Что и говорить. С возрастом мы  становимся терпимее и мягче, сказывается житейский опыт. И не удивительно, что нас порой мало интересует день завтрашний, который навевает мысли грустного свойства. Наоборот, мы постоянно ощущаем потребность отмотать катушку жизненной черно-белой пленки назад, словно магнитом нас тянет обратно в страну детства.
Я уже много лет живу в Западной Европе и всякий раз, когда я приезжаю по делам или так просто в Санкт-Петербург, то обязательно оказываюсь на Петроградской стороне и, шлифуя подошвами асфальт, шляюсь без дела по Большому проспекту, ставшему мне до боли родным и близким. Здесь прошло мое послевоенное детство, скоростной ракетой пролетели школьные годы, тут я впервые перешагнул турникет заводской проходной и был чрезвычайно горд причастностью к ленинградскому рабочему классу. С Петроградской стороной у меня связано все: и мрачный двор-колодец, в котором я жил, и куда солнечные лучи почти не спускались, и детский сад, что прилепился в нескольких шагах на углу соседней улицы. Да и школа находилась в двух кварталах от дома  и намертво запала в душу. Все ее коридоры были пропитаны духом  поэзии Александра Сергеевича Пушкина. Именно сюда на угол Каменноостровского проспекта и улицы Скороходова в сороковых годах девятнадцатого века был переведен из Царского села Александровский императорский лицей.  Может быть, это звучит банально, но двор и школа – самые теплые  впечатления моего хмурого детства... Почему хмурого? Вы об этом скоро узнаете.
Я очень хорошо запомнил это теплое солнечное сентябрьское утро тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. Сам от горшка два вершка, как говорится, метр с чубом, одетый в новый синий костюмчик, я прижимал к груди большущий букет пестрых георгинов. Рядом стояла сияющая мама и добрым взглядом подбадривала меня. Я оказался в шеренге таких же семилетних сорванцов у гранитного  величественного памятника Пушкину и видел лучистые глаза молодой девушки. Ее русые волосы, собранные сзади в  пучок,  придавали ей внешне строгий вид, однако, щеки горели от волнения и отливали румянцем. Она, видимо, нервничала и постоянно теребила в ладонях газовый шарфик. Это была моя первая учительница Антонина Федоровна Владимирова. Именно о ней я поведу этот рассказ.
Забегая вперед, скажу, что в моей довольно насыщенной сложными коллизиями жизни было много учителей. Так сложились обстоятельства, что я  часто менял школы, тому были объективные причины. Но не в этом суть. Просто эта с виду неприметная девчонка, зеленая выпускница педагогического училища, оставила в моем сердце наиболее  добрый и памятный след.
Школа, в которую меня привела мама, называлась мужской. Девочки в то время учились отдельно. Нас, мальчиков, было больше тридцати, и все мы были разными. Я учился ровно, без срывов и был стабильным хорошистом. Учительница, как и положено в начальной школе, вела у нас все предметы, кроме физкультуры.
Больше всего я не любил именно занятия по физкультуре. Сам щупленький и маленького роста, большинство сверстников были и выше, и сильнее меня. Порой мальчишки смеялись над моей физической немощью, когда я не мог, к примеру,  прыгнуть далеко в длину. Школьные вести растекаются по коридорам с бешеной скоростью, наподобие того, что на одном конце деревни заскрежетала телега, а на другой–этот скрип услышали. Как-то после занятий Антонина Федоровна попросила меня задержаться и мы вместе с ней спустились в спортивный зал.
– Ты, Боря, ничуть не хуже других мальчишек. И я не хочу, чтобы над тобой смеялись. Ведь это так просто прыгать в длину.
Учительница сдвинула вплотную друг к другу  ряд матов и, оттолкнувшись от дощатого пола, легко прыгнула. Коснувшись ногами  мягкой поверхности, улыбнулась:
– Давай замерим результат.
И, чиркнув мелом точку приземления, вытянула хвостик рулетки.
– Три метра шестьдесят сантиметров. Результат невеликий, но ведь я девушка. Давай и ты попробуй. Главное – хотеть. Ты же упорный мальчик?
Учительница еще раз показала, как надо отталкиваться и я с разбегу завис над матами.
– Совсем неплохо для начала. Два метра и пять сантиметров. Молодец. А будет еще лучше. Очень важно поставить перед собой цель....
В глазах моей славной учительницы сквозило одобрение.
Этот маленький эпизод помог мне ближе разглядеть Антонину. Так за глаза, мы, мальчишки, называли нашу классную «даму»...
...Очарование очарованием, а вот  классе в четвертом Антонина Федоровна преподала мне другой тоже запомнившийся урок – ее величества принципиальности.
Мое детство окрасилось в мрачные краски в конце сентября 1956 года. Мне было десять лет. Возвратившись из школы, я узнал о смерти мамы. Два дня я  на занятия не ходил, можно было понять мое стрессовое состояние. Одноклассники, узнав о несчастье, стали мне сочувствовать. Их переживания выражались в стараниях чем-нибудь мне угодить. Первые несколько дней после маминых похорон я ощущал знаки повышенного внимания. Ребята то совали мне в руки  резинку, то чернильницу-непроливайку. И у всех почему-то на лице был виноватый взгляд. Такое оно трогательное до слез, детское соболезнование... Оно иногда очень отличается от взрослого.Своей неподдельной искренностью.
В начале октября, помню, был урок арифметики. Учительница вызвала меня к доске решать задачу на пресловутые трубы в бассейне, типа: в одну вода втекает, в другую – вытекает. По большому счету, ничего мудреного, однако с решением задачи  я не справился.
– Плохо! – резюмировала Антонина Федоровна и вкатила мне в классный журнал жирную двойку.
Чего-чего, а уж такого «вероломства» от классной дамы я не ожидал, полагая, что индульгенцию я получил  минимум до конца четверти. Как никак – я сирота, а сирот принято жалеть и прощать. Такие я делал тогда наивные умозаключения...
Зазвенел звонок на перемену, все ребята попрыгали с мест, а меня учительница  упреждающим строгим взглядом попросила задержаться в классе:
– Я очень хорошо понимаю твое горе, Борис! Однако, ты мужчина, будущий воин. Тебе не пристало раскисать. Ты очень способный ученик, и получать даже тройки тебе не годится. Учеба – это такая же работа. И никакие обстоятельства, даже такие непоправимые, не должны выбивать из седла. Я знаю твои возможности, поэтому скидок не жди. Да, не всем в жизни пригодятся точные науки. Тебе очень легко дается русский язык, и скорее всего ты станешь гуманитарием. Запомни, ты не ущербен, понял?.
Учительница  потерла пальцем подбородок и закончила:
– Все, свободен!
Я уже смиренно готов был покинуть классную комнату, как  спокойно-бархатный голос Антонины Федоровны заставил меня обернуться:
 - У меня есть два билета в Дом кино на просмотр нового фильма. Сходи, дружочек, вместе с сестрой, потом расскажешь...
    В пятом классе мы уже начали заниматься по кабинетной системе, а Антонина Федоровна приняла новую группу первоклашек. Первое время мы изредка встречались и кивали друг другу в школьных коридорах, а потом я сильно заболел, и отец перевел меня в санаторно-лесную школу до полного выздоровления...
   После этого,  я уже говорил, у меня было довольно много учителей. Все они более или менее формально выполняли свои обязанности, несли свой просветительский крест, но не было у них, а может быть я не заметил, той живой искорки материнского тепла, которую я обнаружил у своей первой учительницы. Наверное, это и есть призвание....
   Сколько раз в жизни я  вспоминал этот чудесный скверик с подстриженными зелеными газонами, скамеечки под раскидистыми кронами тополей, утонувшее в зелени приземистое здание нашей школы, теперь здесь расположен технический лицей, своих однокашников, и ту  скромную девушку со строгим внешне взглядом, что дарила  нам, желторотикам, свои педагогические  знания и любовь.
И где бы я ни был, а мотало меня по жизни богато, я мысленно крутил телефонный диск и воображал беседу с Антониной Федоровной.
В один из своих приездов в Санкт-Петербург по писательским делам я нашел в компьютерной базе данных несколько предполагаемых адресов первой учительницы. Ничего странного. Фамилия весьма распространенная. Только девичья ли? Я так ничего и не знал о личной жизни учительницы. А может быть она создала семью и сменила фамилию? Тем не менее, передо мной был список из четырех человек разных возрастов. Наиболее вероятным был адресат 1930 года рождения. С волнением и  душевным трепетом я звоню по указанному номеру телефона. И, о счастье! Интуиция меня не подвела. На другом конце провода слышу женский голос. Объясняю цель звонка, представляюсь бывшим учеником. В трубке – пауза:
– Извините, меня ради Бога!–голос женщины чуть заметно дрожал. – Мамы больше нет. Она умерла в 2006 году. 
– Спасибо вам за то, что вспомнили маму, ей часто звонят ее бывшие ученики...
Зазвенели короткие гудки....
...Еще долгое время мне не давали покоя угрызения совести. Прошло уже больше пятидесяти лет , для истории – это целая эпоха, как мы вышли из начальной школы на широкую дорогу, а я так и не выразил Антонине Федоровне слов глубокой любви и признательности.
Летом этого года я снова оказался в Питере. На этот раз я твердо решил посетить последнее пристанище моей первой учительницы. И вот я на  одном из городских кладбищ. Повсюду  тихо шелестят деревья. Нахожу скромный памятник со знакомой фамилией и кладу на цветник букет белых гладиолусов.
Простите меня, великодушно, Антонина Федоровна! И спасибо Вам большое за все! И за доброту человеческую и за тепло материнское. И за то, что привили любовь к родному языку и литературе, тоже низкий Вам поклон. И кто знает, может быть, благодаря именно Вам, я и стал литератором, автором многих книг. И пусть же эта запоздалая публикация станет еще одной страницей памяти Вашей скромной, но яркой жизни...

 2009 г.