Я за меч отличный
Мечу мечи Ньёрдам
Мечей. Значит, будет
Наш союз отмечен.
Дай к мечу придачу
Ножны, меченосец.
Три меча я к чести
Вашей оправдаю.
<Сага об Олаве сыне Трюггви. Круг Земной>
Дал напиться волку
Хаконовой крови
Грозный князь. В заморье
Вы сталь обагряли.
<Сага о Харальде Серая Шкура. Круг Земной>
- Аррррррррргхх! – крик перешёл в сдавленное рычание, потом в клокочущий в горле хрип, после и вовсе стих. А всё потому, что та глотка встретила на своём пути окованное сталью железное лезвие меча. Меча, что не часто встретишь в торговых местах. Был тот клинок на пол локтя длиннее обычного и вдобавок чёрного цвета, словно закованный в сталь великан Сурт – хозяин Муспелльхейма. И имя у него было под стать облику – Свартитурс, Черный Великан.
Матово блестящая полоса железа подрагивала у самого шеи человека, стоящего на коленях. Горло коленопреклонённого спряталось в густой чёрной бороде, но даже из-под жёстких волос было виден судорожно плясавший кадык. Глаза того, чью жизненную нить готовились обрезать норны, были цвета безоблачного неба. В них проглядывала то ярость, то надежда, то обречённость, когда они пробегали по лоснящемуся телу меча. Но плотно сжатые, побелевшие губы не размыкались для унижающей просьбы…
А с другой стороны клинка на него смотрели холодные серые глаза. И в этом пасмурном, подёрнутом ледком взгляде не было ни высокомерия, ни радости, ни злости, ни жалости – вообще ничего. И если говорят, что через глаза смотрит душа, то у хозяина чёрного меча, похоже, её не было. Синеглазый, казалось, позабыл, про замершую у шеи полосу железа, вгляделся в каменный взгляд по ту сторону меча и, наверное, впервые почувствовал, как под бронью на спине забегали мурашки. Страшные глаза не мигали, и под этим холодным взглядом, человек, тщетно стараясь перебороть пустоту, заселённую страхом в низ живота, скукоживался, растекался…
- Продай мне его жизнь, Асмунд,- на плечо викинга опустилась женская рука.
В синих глазах из-под многопудового ужаса проглянул лучик надежды.
- Бери в подарок, ярлова дочь, - державшее в плену чёрное лезвие медленно поплыло к сероглазому. Викинг развернулся и, не оглядываясь, двинулся прочь.
- Как тебя зовут? – девушка, как её назвали ярлова дочь, была всё ещё молода – зим шестнадцать-семнадцать прошли у неё за плечами. Она была рыжая, как и большая часть её дружины, что с таким остервенением порубила команду его корабля. Проклятое племя данов!
- Сван Олавсон, из Вёрмланда,- пытливый взгляд пленника забежал за спину дочери ярла туда, где на носу драккара всё ещё стояло несколько отчаянных парней, закрывшихся разноцветными щитами, ощетинившиеся острой сталью.
Викинги добивали обречённых. Всё заняло меньше пары мгновений. Раскрошились под гулкими ударами тонкие щиты. Проскрежетало-пропело железо, и из-под опустившихся клинков послышались короткие сдавленные вскрики. Вскоре на носу драккара стало тихо, и глаза у Свана почему-то налились подозрительной влагой. И сквозь застлавший уши гул он едва услышал:
- Меня зовут Тордис Хродвальддоттир, и мне нет большой разницы, как там тебя называли в Свеаланде. Так что теперь я буду звать тебя Бранд – Горелый, пока твои волосы не посветлеют. Или хотя бы не порыжеют, тогда ты, может быть, и станешь Раудом – Рыжим,- дочь конунга рассмеялась удачной шутке звонким смехом. Слышавшие её хирдманы присоединились к веселью.
- Отец назвал меня Сваном, и мне другого имени не нужно,- черноволосый хотел подняться, но получил жёсткий удар, разбивший губы, заставивший опрокинуться навзничь.
- Знай своё место, трэль. А не то я решу, что Ньёрд хочет живого пленника. А пока ступай-ка в трюм, а то ваш кормщик, видно, не знал с какой стороны у весла лопасть – столько воды начерпал.
…Драккар мерно перетекал с волны на волну. Море качало его точно любящая мать первенца, ласково и нежно. Весла лежали меж скамей, гребные люки были заткнуты резными затычками – с юга в красно-белый полосатый парус дул добрый ветер. Викинги были заняты кто чем: двое играли в шахматы, шестеро им подсказывали и лезли с советами, несколько мореходов переплетали свитые из полос тюленьей шкуры канаты. Магнус кормщик по прозвищу Окунь поглаживал рукой руль корабля и смотрел вперёд. Ни на что в жизни он бы не променял этот стон ветра в снастях, скрипы обшивки, крики чаек да завораживающее чувство беспредельного простора вокруг, да ещё то, как морской бог Ньёрд несёт, покачивая вверх-вниз, на синей руке драккар…
Позади, привязанный за архерштевень плёлся взятый в плен корабль. Тоже драккар, только несколько меньший по размеру. Двадцать локтей моржовых канатов связывали суда. А ещё на захваченном корабле была сломана мачта. Сломана во время отчаянного бегства от датских викингов, когда не вовремя подобранный парус вдохнул слишком много ветра. Когда на нём была ещё жива команда, которая хоть и понимала, что вряд ли спасётся, мечи перед неприятелем не опустила. И когда пропала надежда уйти от викингов, в ответ на хриплый рёв боевого рога ответила таким же. Теперь из всей команды не пошёл на корм тюленям только я.
Я уже полдня вычёрпывал воду из трюма кожаным ведром. Черпал зло, яростно, хоть и не чувствовал уже ни рук, ни ног. Старался забыть удушливый страх, накинувший на горло стальную петлю, кровавую расправу с родичами, позорный плен…
Рядом с кормщиком Магнусом стояла широкая скамья, на ней частенько сиживала Тордис дочь Хродвальда, задавая седому кормщику вопросы. Откуда берётся северный ветер Виндсваль, где лежит страна великанов – Йотунхейм и много какие ещё. Старый викинг, перекладывая руль, усмехался в густую бороду и начинал неспешно и рассудительно отвечать на все вопросы. Тордис тогда сидела смирно, точно была девчонкой семи зим отроду, а не воинственной дроттнинг, и слушала старика, открыв рот. И по озорным морщинам, птичьей лапкой разбегавшихся из уголков глаз Окуня, было видно, что ему доставляет удовольствие такое внимание со стороны дочери ярла.
А ещё на палубе драккара взгляд поневоле бы выхватил из разномастной дружины того, кто вчера держал на конце своего меча жизнь Свана. Этот викинг всегда сиживал один на передней правой скамье и смотрел вдаль. На носу – место храбрейших!
Иногда он поглядывал на дочку ярла, и меня это не особо удивляло – Тордис была всё-таки хороша собой, а кольчуга и боевой наборный пояс с горящей золотом пряжкой лишь добавляли ей той неприступной красоты, что издревле, точно магнит, притягивала к себе суровые мужские сердца.
Викинга звали Асмунд. Ас – бог. Мунд – выкуп. Кому? За что? Странное имя. Да, что говорить, всё в облике этого воина было непонятным, непривычным: от пепельно-седых волос до высоких кожаных сапог. Голову Асмунда годы так густо осыпали серебром, что уже не понять было, какого цвета она была прежде. Сапоги викинг носил один из всей команды, у остальных мореходов были грубые башмаки из тюленьей или бычьей кожи. А за высоким голенищем спал до поры острый нож – уж я его сразу почувствовал задолго до того, как мне рассказали. Нож последней надежды!
А ещё был у Асмунда викинга багряный плащ, отороченный по краю пушистой куницей – подарок какого-то словенского конунга, как сказывали.
Так это было или нет, никто доподлинно не знал, только вот то, что Асмунд приплыл по стылой весенней воде, держась за резную драконью голову, это точно. А случилось это у вендских берегов почти три луны назад, когда славная Тордис только отправлялась в викинг. Оттар Левша говорил, у него до сих пор в голове не укладывается, сколько ж времени мёрз в тёмной, наполненной льдом воде Асмунд.
Магнус кормщик тогда сильно ворчал – дескать, сто зим назад его б и вовсе не подобрали, кто ж знает, может нечисть плывёт какая в людском обличье. А если б и подобрали, то день-два в посте за огненным кругом бы очищался, только потом бы за стол сел. Не то, что сейчас…
Его как подняли на палубу, так сразу и окрестили Раудфельд – Рыжая Шкура. Это из-за плаща всё. Все тогда засмеялись, а Асмунд разлепил синие губы и спросил:
- Чей это драккар?- Ха! Так спросил, будто это он подплыл к купеческому кнарру на боевой снекке с полусотней воинов!
Тордис Хродвальддоттир это не сильно понравилось, но она ответила викингу:
- Меня называют Тордис Пряжка, а это мои люди! А ты кто такой, чтобы спрашивать?!
Взгляд викинга мазнул тогда по поясу Тордис со знаменитой золотой пряжкой, и он ответил:
- Меня зовут Асмунд, дочь ярла Хродвальда,- все ждали тогда, что он назовёт свой род или имя отца, но викинг промолчал. И Магнус Окунь сплюнул в сердцах за борт и сказал сквозь зубы:
- За борт его! Стоит ли столько возиться с этим вендом?! – уж он-то, мудрый кормщик, сразу разглядел то, что ни один из воинов не увидел: викинг не был родом из Норэгр, Свеаланда и Даннмёрка. Не был он и с Селунда, Эланда или Готланда. И если бы викинги повнимательнее пригляделись к фибуле его плаща, то заметили бы искусную голову зубастого коня – зверя, коим свирепые венды украшали штевни своих кораблей.
А то, что он назвал Тордис дочерью Хродвальда – так что тут удивительного? И Хродвальддоттир и её дружина за пятое лето походов потихоньку обрастали славой, как в былые времена её отец. И теперь немного нужно было времени, чтобы набрать новую команду. Удача хёвдинга – такая вещь, что тянет себе под крыло самых отчаянных викингов с такой силой, будто им в спину дует суровый Виндсваль! Удача хёвдинга – как знамя норвегов Опустошитель Страны! Лучше не сказать!
Подняли викинга из воды, и из-за тёмного от воды плаща, багряной коркой облепившего тело Асмунда, сразу окрестили Раудфельд – Рыжая Шкура. Это сказал Эйнунд Славослов, про которого говорили: отведавший мёда поэзии. Что ж, в этом было немало правды.
Асмунд посмотрел тогда своим пустым взглядом в смеющиеся глаза скальда, и в них потухли искорки веселья. Асмунд так умеет, уж можете мне поверить! А потом венд взял свои серебристые космы и стянул руками на затылке, выжимая воду: на левой щеке открылся рубец уродливого рваного шрама, от нижней челюсти до уха, точнее до места, где раньше было ухо.
Старый кормщик тогда ничего не сказал, но Эйнунд Скальд, который мне всё это поведал, добавил, что через пару дней Магнус тихо сказал Тордис:
- А венда-то топором сильно зацепило.
Дочь Хродвальда вроде бы даже удивилась такому замечанию.
- Я думала, что мечом, топор бы раскроил полголовы.
- А ты посмотри на рваные края раны. И возле уха тоже – как будто его оторвало! Меч располосовал бы вчистую.
Асмунд ещё славился тем, что чувствовал на себе чужие взгляды. Вот и тогда, рассказывал Славослов, венд повернулся и посмотрел в упор на Тордис. И чему-то усмехнулся. А у дочери ярла лицо стало под цвет спелой малины, до кончиков ушей. И Эйнунд, и все, кто это видели, подумали о своём.
Асмунда через пару дней стали называть Кинрифа – Рваная Щека. Но прозвище не прижилось, так бывает.
А ещё был у Асмунда обычай такой: ел он отдельно от остальных. Все поначалу посмеивались, а потом привыкли. Венд обычно брал плошку с варевом, положенный кусок рыбы и ломоть ячменной лепешки и уходил к себе на скамью. И всё полученное делил на две части: одну съедал сам, другую ставил рядом, потом смахивал в пенящуюся за бортом воду. Делил пищу поясным ножом, его черный меч покоился в сундуке под мачтой, по обычаю предков, завещавших оружие во время викинга хранить в одном месте и без надобности не доставать.
Ах, да! Про его меч не рассказал. Славный удлинённый клинок чёрного цвета. Я таких не видел ни в Скирингсалле, ни в Хедебю, ни в Бирке. Такой меч можно было либо выковать самому, либо найти в кургане давно умершего конунга. А можно было ещё попытаться отнять у такого, как Асмунд. Но это – только врагу посоветовать! Про то уже сказывали, как его звали – Свартитурс – Чёрный Великан. Грозное имя! Не хуже Рождающего Вдов или Пламени Битвы!
Я потом подумал, что даже если бы я смог отнять себе такой меч, то не смог бы с ним потом управиться – сильно уж тяжел был. Асмунда, похоже, вес меча не сильно заботил, я помню, тогда ещё подумал, какая же сила дремлет в этом бывалом викинге!
Но ещё было в этом мече что-то донельзя тёмное, запретное. То, что вылезает из болот и горных расщелин в безлунные ночи. Живое, но холодное, как мёртвый весенний лёд. Недаром на протяжении всей длины клинка вились затейливыми узорами руны Турс – знаки великанов.
Было в моей жизни семь дней и семь ночей в шкуре трэля – раба. И звёзды с тёмного купола, казалось, светили по-иному, и еда была другая на вкус. Но потом всё изменилось…
Самые зоркие глаза были у Снёрта. Его еще звали Мшистое Горло – смешное прозвище! Это из-за лишая у него на шее. Но вот зоркостью с ним мог потягаться только разве что старый Окунь.
Снёрт первым увидел парус и сказал об этом. Помню, викинги вглядывались до рези в беспокойное морское полотно, но ничего не видели. И кто-то, вроде Хьёрт Ют, пошутил тогда, что лишай Снёрта переполз с шеи на глаза. Все так и покатились по палубе! А Магнус кормщик вдруг скомандовал:
- К повороту!
И всем стало ясно, что Мшистое Горло и вправду высмотрел корабль. Да ещё какой! Нарисовался вдалеке полосатый парус, точь-в-точь, как тот, что натянулся над моей головой. А потом очередной гребень зелёной волны разрезал форштевень. А на нём - дракон!
Тордис долго смотрела за борт, а потом пошла к корме корабля, где положив руки на руль, нахохлившись, сидел Окунь.
- Что думаешь, Магни?
Кормщик оторвал взгляд от далёкого паруса:
- Сдается мне, я не сильно ошибусь, если скажу, что этот корабль сошёл в море с датской земли,- и холодом повеяло от этих слов да ещё надеждой. Как знать, может сумеем разойтись миром, белыми щитами, высоко поднятыми над мачтой в знак добрых намерений. Не много удачи будет викингам, топящим суда таких же мореходов, - сильно велика цена за ту небольшую добычу, что лежит под палубой у таких зубастых соплеменников.
А на далёком драккаре тоже сыскался кто-то такой же глазастый. Дружно вспенили воду вёсла, и носовой дракон оскалил зубы на наш парус.
И теперь каждый мог видеть, как рывками полз на верхушку мачты выкрашенный в красный цвет щит.
Брови Тордис изломались на переносице:
- Разбирайте оружье, хотят сечи – получат!
Кари Болото выполнял едва ли не самую почётную работу в тот день: ему доверили стеречь сундук с оружием – немалое доверие и немалая честь! Это вам не чистить необъятный корабельный котёл и не черпать воду из-под палубы. Уж я-то в этом толк знаю!
Кари важно встал и раскрыл сундук. И поплыла по рукам сизой рекой хищная сталь. А Чёрного Великана Кари сам принёс и протянул Асмунду. Венд едва взглянул на него, взял меч и попробовал ногтём заточку лезвия. При этом что-то прошептал и криво усмехнулся своим думам…
…Полосатый парус приближался. А ещё воду за бортом датского драккара хором пенили стройные вёсла – корабль шёл вполветра. И красный щит был хорошо виден. Слишком хорошо.
На нашем корабле царило спокойствие. Нам не было толку сидеть на вёслах, потому как сзади плёлся взятый в плен корабль.
Все давно надели кожаные брони и шлемы и теперь стояли в проходах между скамьями. Щиты тоже висели не на бортах - на сгибах рук.
Один я стоял без дела, потому что числился трэлем. А потом меня посадили под палубу и сказали не высовываться. Куда там! Я ведь впервые увидел свет в земле Свеев, а там рождались викинги не хуже данов и норвегов, это вам любой скажет! А то, что я был черноволос – ну и что! Будь я славным ёвуром или хёвдингом, Тордис бы даже не посмотрела на цвет моих волос! Тем более, если бы за моей спиной стояло пару десятков грозных хирдманов с руками на мечах!
Потому я высунул из-под палубы голову и смотрел.
Асмунд спросил только, с кем будем биться. Узнав, что с данами, кивнул, как о деле давно решённом.
Что может быть прекраснее сечи на море?! Особенно в шторм, или, как в тот день: под пасмурным небом, на неспокойных предштормовых волнах. Когда кормщик седлает пенистый гребень, – и уже низвергается с двойной скоростью корабль-дракон, летя ястребом на добычу! Но и вместо добычи бывает такая же хищная птица, с полосатым крылом и острым клювом!
И тут уж либо будут кружить по неспокойному простору день-два, либо сразу столкнутся грудь в грудь, как два орла. Вот тогда-то и увидишь, над кем кричат вороны Одина! И очищая длинный вражеский струг от таких же отчаянных викингов, в угаре страшной рубки вдруг увидишь прекрасных дев в забрызганных кровью кольчугах, уносящих павших в Обитель Героев – Сверкающую Валгаллу!
Драккар приближался. И хоть это был не первый мой бой на море, внутри всё сжалось в ожидании столкновения и начала битвы. А потом пропел-проревел клич-вызов низким голосом рог, и с нашей палубы в ответ протрубили так же хрипло и протяжно.
Корабль летел, как на крыльях, и мы видели ощеренные в радостных оскалах бородатые лица. С кормы вражеского судна метнулись под визг тетивы быстрые стрелы, но ветер остановил их на полпути к нам и швырнул в бурлящую пучину – он по-прежнему дул нам в спину. И видя первую неудачу недругов, дружину Тордис начал захлёстывать дикий и необоримый боевой азарт: по палубе ощутимыми толчками ходила боевая удаль, и перехлёстывали через край бесстрашие и неуёмная отвага и ещё готовность убивать.
И Эйнунд Славослов тогда встал во весь рост и сказал:
На пир клинков призови друзей,
И песню стрелам пропой.
И тот, кто пред хмелем битвы сильней -
тот и вернётся домой!
Воины подхватили древнюю песнь и вот уже весь струг, казалось, содрогнулся до основания и заходил ходуном, а через смоленые борта ветер понёс полные ярости и злости слова. Песнь становилась всё громче и громче. И за спинами викингов вставали бесплотными душами павшие родичи – в руках оружье! И голос каждого, усиленный пением давно мёртвых хирдманов, захлёстывал могучей рекой, и что-то натужное и до боли знакомое, живущее у каждого в левой половине груди, трепетало и билось в рёбра, стремясь вырваться в порыве гордости за свой хирд, за свой драккар, за свою дроттнинг!
Героев вспомни минувших дней,
На битву их призови -
Всех, кто ушёл в пучину морей,
Стоя по пояс в крови.
А потом корабль недругов провалился на волне – хитрый Окунь, заслонив его корпусом нашего драккара, похитил ветер. Полосатое полотнище захлопало и обмякло, перекосившись на одну сторону. На том корабле закричали, но их полный негодования и злобы крик потонул в нашей песне.
И нет в этой битве пути нам назад,
Как нет пути за кормой.
И даже сам Один не сможет сказать,
Когда мы вернёмся домой.
И тут мы сшиблись, и наш драккар на полном ходу боднул ясеневым плечом струг неприятеля. Словно великан-йотун встряхнул корабли – все попадали на палубу. Но на их судне упало всё-таки больше!
Из-за переднего ряда щитоносцев метнулись на гибких канатах трёхглавые штурмовые крюки – крепко схватят калёными зубьями вражеского дракона, не выпустят из захвата, пока не падёт последний защитник чужого паруса!
Раз - и стянули! Заскрежетали боками корабли, замедляя ход. Пропело трущееся дерево обшивки. И над уменьшающейся полосой тёмной воды, под страшный клич «За Одина!» распластались в далёких прыжках закованные в бронь тела. Сверкнула сталь, и брызнула на мокрые доски первая кровь. И вскипел ураганом кровавый бой на чужой палубе, лютая рубка под пасмурными небесами.
Дроттнинг шла вперёд, за ней – разноцветная стена хирда! Но вот путь преградил чужой хёвдинг, и дочке ярла показалось, будто навстречу ей ступил громадный медведь. Косматый, заросший до глаз жёсткой рыжей бородой, с медвежьей лохматой шкурой поверх кольчуги, он глухо и яростно зарычал. И выбросил двумя руками вперёд тяжкую секиру. А сзади – хирд, не отступишь, не отпрыгнешь в сторону. Вскинула Тордис в отчаянном взмахе меч. Но секира хёвдинга проломила тонкую стальную полосу меча и пошла дальше в прикрытую кожаным шлемом голову дроттнинг. И быть бы дочери ярла разваленной до пояса родной датской сталью, да только гулко, разваливая тонкие доски, бухнул топор в разукрашенный щит. И откидывая дроттнинг за своё плечо, вперёд шагнул венд Асмунд. Он был раздет до пояса, и Тордис видела, как бугрились на спине могучие мышцы. А сдерживаемый двумя руками, перед ним плясал окровавленный клинок – Чёрный Великан.
Хёвдинг данов отпрыгнул назад.
- Мечислейв, твой бог о четырёх головах, как я погляжу, по-прежнему хранит тебя!
Асмунд сосредоточенно шёл вперёд.
- Ты, Горм, - предпоследний.
С высоты птичьего полёта эта схватка выглядела бы, как хольмганг – прогулка на островок, с которой обычно возвращался кто-то один. Иногда, когда поблизости не было острова, поединок устраивался на перекрёстке дорог. Не было перекрёстка – тогда утаптывали землю до каменной твёрдости, а место боя огораживали священным орешником. В тот раз не было ни орешника, ни утоптанной земли – только бородатые, закованные в брони великаны да скользкая от крови палуба под ногами.
- А кто последний, венд? Халльгрим? Кольбейн? Хродвальд?
Дружина Тордис превратилась в камень, каждый подумал о своём…
А венд ответил так же невозмутимо:
- Халльгрим и Кольбейн, надо думать, сидят в клетках, сплетённых из живых змей, в гостях у Хель, остались только ты и Хродвальд. Но я и это исправлю!
Дан достал боевой нож и прыгнул вперёд. Окованный железом обух секиры лязгнул о меч, а с левой стороны свистнул датский скрамасакс, полосуя плечо и грудь.
Горм оттянулся назад и, не давая венду опомниться, снова ринулся в бой. Снова бухнула о меч датская секира, и нож глубоко разрезал бедро, чуть повыше колена. Отпрыгнуть назад дан уже не успел. Он мог лишь наблюдать, как сверху летит матовая полоса окованного сталью железа. Словно маленькая лодка, попавшая в страшный шторм. Вот проваливается челн на очередном гребне, и встаёт над ним вал чёрной воды…
Хёвдинг рухнул без звука, и вновь понеслась кровавая круговерть от носа до кормы. А вскоре струг был очищен. Дружина Тордис потеряла дюжину храбрецов, остальные были изранены. Но хирд Горма в сорок воинов опустился на дно, где утопленников, говорят, собирает сетью морская великанша Ран.
- Что означает Мечислейв?
От вопроса голая спина венда вздрогнула. Он сидел на своей скамье и чистил Чёрного Великана.
- Правильно Мечислав – Славящий Меч,- воин не даже оглянулся.
- Ты говорил Хродвальд – последний? Мой ...?
- Да, твой отец ярл Хродвальд по прозвищу Законник – последний из четырёх хёвдингов, чьи дружины разорили мой город, - венд повернулся и посмотрел в глаза дроттнинг своим ледяным взглядом. Нет, всё-таки из-под этого серого пополам со смертью льда смотрела душа.
Мстят обычно лучшему представителю рода. Это славная месть и правильная, потому как весь род в ответе за поступки своего сына, и весь род подымает оружье за нанесённую сыновьям обиду, за их попранную честь. Но можно убить не самого лучшего в роду, а как здесь – самого любимого…
Тордис понимала, что она вряд ли уйдёт от венда живой или успеет вытащить нож. Чёрный великан призывно лоснился холёным лезвием – я быстро, ты не бойся…
- Ты убьёшь меня, Асмунд?
Мечислав покосился на неё через плечо и ничего не ответил. А бурую тряпицу на лезвии меча сменило точило.
Венд всё же оказался человеком, во всяком случае, кровь его была такая же красная. И когда корабли кинули якоря на ночь в небольшой бухте, его сморил сон. Может, раны постарались, или бой выпил его дна, только Асмунд заснул, даже не дождавшись, когда над палубой натянут навес.
Что он там видел в своих вендских снах, наверное, и сам не вспомнил бы. Только спал он уж очень беспокойно. Постоянно ворочался и что-то хрипел.
Охранял наш покой в ту ночь Соти Сигурдсон по прозвищу Одноглазый. Он тоже до полночи слушал хрипы венда, вот и пошёл, наконец, взглянуть, что там творилось.
Было тихо. Луна то пряталась за плотной облачной пеленой, то вновь светила чисто и ярко, высунувшись бледным лицом из клубящейся небесной тьмы.
Прошло совсем немного времени, и Соти вернулся. И его лицо было похоже на те застывшие маски, которые Хель накладывает на мертвецов. А ещё он трясся, словно лист на осеннем ветру.
Я вылез из-под скамьи и, согнувшись, тихо, чтобы не перебудить весь драккар, подошёл к нему. Одноглазый сидел на борту, и по его лицу скатывались капли пота.
- Соти, что с вендом?
Он вздрогнул, взгляд его метнулся в то место, где спал Асмунд.
- Тебе-то что за дело, свей?- его голос дрожал.
Я промолчал, мне нечего было сказать.
- Не ходи туда, свей, если не торопишься в Хель. Там – зло.
Береговые волны лениво качали судно. На корабле было тихо. Соти вытер лицо и продолжил:
- Венд спал, наполовину высунувшись из-под скамьи. И его чёрный меч был у него в руке, рядом валялось точило. А на его скамье сидела какая-то фигура, цветом чернее этого неба,- он тыкнул пальцем над головой, покосился на тонущий в темноте нос судна и продолжил. - Такого роста я ещё никогда не видел. Он, сидя, был выше меня на две головы. Я несильно ошибусь, если скажу: локтей семь – восемь. И ещё Он давил ногами спящего Асмунда, потому-то венд и хрипел. А потом Он повернул голову и посмотрел на меня, - Соти вздрогнул и замолчал. Я постоял ещё немного, но Одноглазый молчал. А когда повернулся и пошёл к себе, тихо повторил мне вслед:
- Не ходи туда, свей, там – Зло.
Я забрался в скроенный из шкур мешок, наверное, самый худший на корабле, и свернулся под скамьёй. Кромешная тьма нависала и давила беззвёздным небом. Помню, странные мысли бродили тогда в голове. А что, если бы туда пошёл кто другой, не Соти. Что бы увидел он?
Недаром у всевидящего Одина один глаз живой, чтобы видеть срединный мир - Мидгард, второй – мёртвый, чтобы видеть всё тёмное и сокрытое от ока живых.
Соти Сигурдсон, конечно, не мудрейший из Асов, но глаз у него тоже один. Второй, говорили, стёк по лезвию ножа.
Заспанное солнце выкатилось, наконец, в пасмурные небеса. Мелкой моросью задышало утро. Море цвета железа размеренно стучалось в берега.
Асмунд из своего мешка вылез последним, и всем сразу стало ясно, что ему нездоровится. То ли датский нож вчера располосовал его глубже, чем показалось, то ли заболел, то ли просто не выспался…
Выглядел он уж совсем не очень, словно конь, которого гнали всю ночь. Встретивший рассвет с клочьями пены в разорванных губах, с непомерной усталостью в налитых кровью глазах.
А к середине дня он с трудом ворочал весло. Но когда его пришёл подменить Левша, Асмунд глянул на него так, что викинг понял, оторвать венда от весла смогут только костлявые руки Хель.
Так и греб целый день. Но из-под палубы я слышал, как скрипели его зубы. И это сквозь плеск воды, хлопанье паруса и стоны снастей!
А потом он повернулся ко мне и поманил кивком. Я вылез на палубу и пошёл к нему, не опасаясь, что вот – вот хлестнёт по ушам гневный вопль: «Трэль, знай своё место!» Только бы венд сказал грести вместо него, и тогда – снова вольная жизнь! Весла - они для свободных!
Но Асмунд продолжал в такт ходу корабля ворочать сосновым веслом, обо мне как будто бы позабыл.
И тут я только заметил, что его меч лежит возле борта, в луже солёной морской воды, набежавшей с весла. Я этому немного удивился, с чего бы это воину полоскать в смертельной для железа воде добрый клинок, что и накормит, и напоит, и отомстить поможет?
- Добрый у тебя меч, - осторожно заметил я.
Венд долго молчал, и я уже, помнится, подумал, что он пропустил это мимо ушей или не хочет отвечать.
- Ты ведь тоже ненавидишь данов?- и вопрос, и этот ястребиный взгляд светлых глаз застали меня врасплох.
Перед внутренним оком пролетел хоровод изрубленных лиц, с которыми вместе рос, ходил на корабле… Я кивнул.
Венд снова замолчал, потом нагнулся, одной рукой вытащил чёрный меч из воды и положил к себе на колени. А потом начал говорить, и это была, наверное, его самая длинная речь:
- Девять зим тому назад море вынесло шесть драккаров. Это были корабли данов, и их привели в мои земли четыре хёвдинга. В то время я был конунгом, и у меня была семья. А потом был проигранный бой, гора мертвецов да выжженная земля.
Я очнулся лишь на третий день – мне сильно рубанули по голове….
Венд опять надолго замолчал, воспоминания давались с трудом. Лишь рука всё гладила и гладила узорчатый черен меча.
- А потом заполз в место, что издревле считалось злым у моего племени – Пещеры Маруха. Говорили, что лет двести назад мои предки загнали сюда соседнее племя во главе с их вождём Марухом. Могучий был хёвдинг. Мои предки ждали несколько лун, но они не сдались и не вылезли из пещер. Одни говорили, они все умерли от голода, другие – что их пожрали горные великаны и тролли. Только по своей воле туда никто с тех пор не совался…
Вот я и приполз умирать в заклятые пещеры. Костей там и вправду много было. Я чуть живой был в тот день, потому сразу повалился и уснул прямо на пыльном полу.
Странный увидел я сон: будто стою в тронной зале, что не хуже, чем в знаменитом Миклагарде. Стою перед незнакомым конунгом, а тот смотрит на меня и спрашивает:
- Что, венд, за помощью пришёл?
Я киваю.
- Знаю, не перед чем не остановишься, чтобы отомстить. Любую цену заплатишь. Помогу тебе. Вот тебе величайший воин из тех, что когда-то сгубили здесь моё племя,- и протягивает мне его – рука Асмунда погладила Чёрного Великана. – Но помни, венд, по следам твоей мести идёт твоя погибель. И рано или поздно тому, кто живёт в этом мече, надоест кровь данов. И умрёшь ты, не как воин – в бою, а во сне. Твоя месть сама задушит тебя, венд…,- на том сон и кончился.
А потом я проснулся и увидел, что лежу в просторной пещере, заваленной костями. Передо мной стояла резаная из камня скамья. На ней – мертвец в богатой, но ржавой броне. А в руках его – вот этот меч,- Асмунд оторвал руку от весла и провёл пальцем по долу лезвия.- Я хотел назвать его Погибель Данов или Дар Маруха, но он потом сам нашептал мне то имя, что ему больше по нраву – Чёрный Великан. Вот так-то.
Проклятый венд так и не дал подержать мне весло, только кормил своими сагами до вечера. А вечером я услышал его кашель – ага и вправду, стало быть, заболел. А потом случилось неслыханное.
Тордис Пряжка подошла ко мне и, краснея и отводя глаза, подала мне чашу с красным варевом. Я наклонил голову понюхать отвар, и меня сразу же окатило добрым духом сушёной малины и ещё каких-то трав.
- Отнеси Асмунду.
- Будет лучше, если ты сделаешь это сама,- заметил я.
- Выбирай слова, трэль, если не торопишься подохнуть,- вконец раскрасневшаяся Тордис повернулась и пошла прочь. Вот и пойми теперь, что делать!
А когда венд прихлёбывал душистый отвар из малины, мне показалось, он тихонько прошептал:
- Не все даны так уж плохи, как бы тебе хотелось,- и посмотрел на свой меч.
Намечавшийся вчера шторм прошёл стороной. Потому волны не выпрыгивали из моря на палубу, а тихо плескались за бортом.
Вдруг невдалеке проступил абрис ладьи. Она была чуть ниже драккара, но вот шла куда как быстрее. Киль с шипением резал воду, а на штевне скалилась неведомая тварь, похожая на взбесившегося коня.
Вендская ладья подходила почти неслышно, точно матёрый хищник на мягких лапах. Вот она поравнялась с драккаром Тордис и неспешно поплыла борт в борт. А на палубе вендского судна безмолвно стояли воины – всё в бронях.
Называвший себя Асмундом встал и накинул на плечи свой багряный плащ.
- Здрав будь, княже!- бородатый воин выше Асмунда стоял на носу «венда».
- И тебе не хворать, Волибор!- воин справился, наконец, с фибулой и посмотрел на Тордис дочь Хродвальда.- С твоим отцом мы ещё встретимся!
Сделал два шага назад и, прыгнул с разгона на борт лодьи. Багряный плащ кровавым крылом метнулся вслед.
На палубе «венда» его крепко обнял Волибор, чуть отстранил от себя, рассмотрел:
- Никак исхудал, княже?
- Ты бы отдавал половину пищи Святовиту, посмотрел бы на тебя, воевода!
- У каждого своя плата…
Я выскочил из-под палубы и бросился в воду. В пять быстрых гребков доплыл до ладьи. Сверху протянули весло. Словно ловкий камышовый кот, вскарабкался по гладкой сосне. Встал перед князем и воеводой.
- А ты кто будешь?- нахмурил брови Волибор.
- В плен меня взяли, форинг, только удержать не смогли. Хватит с меня и семи дней в шкуре трэля. А тебе, конунг Мечислейв, следовало бы всё-таки убить дочь Хродвальда, пока была такая возможность, - и кто меня за язык потянул.
В глазах князя забурлила ярость.
- Семь дней был ты шкуре раба, только вот на пользу это тебе не пошло. Побудешь и восьмой. Только не на моей ладье!
Княжеская рука указала на драккар викингов.
Вот так! Словно звонкая пощёчина. Будто верный пёс, потянувшийся к хозяину за подачкой, а получивший удар по носу.
Что ж, может, так оно и лучше. Я вскарабкался на борт, оглянулся на князя, пробежал взглядом по выглядывавшему из-за багряного плеча мечу и прыгнул вниз. Широкими гребками поплыл к драккару данов.
…Тордис долго смотрела в море, туда, где среди седых волн таял багряный плащ. Вдруг она вздрогнула и прикрыла рот рукой. Я посмотрел на вендскую ладью. На корме стоял Асмунд с воеводой, это видели все. А за ними – Он! Точно чернильная туча: тёмная, неотвратимая, страшная. И вендский конунг был Ему по грудь! И вряд ли это увидел кто-то кроме меня и дочери ярла. Ну, ещё, наверное, Соти Одноглазого.
Тордис повернулась и пробежала глазами по палубе. Викинги удивлённо смотрели на дроттнинг, кое-кто начал посмеиваться. Её взгляд встретился с моим, в нём был безмолвный вопрос: «Ты тоже видишь?» Я кивнул.
Окунь с досады встряхнул плечами, взял Тордис за руку и развернул к себе:
- Негоже дочери викинга пялится на всякого венда, тем более, если сам Хродвальд ярл у него в кровниках числится!
Тордис скинула руку, развернулась и уставилась в море.
- Куда плывём, дроттнинг?- голос Окуня вывел из оцепенения.
- Поворачивай домой, Магни.
Крики чаек да морской ветер, дышащий солёной влагой в продубленные лица. Скрип канатов и хлопанье паруса над головой.
Весело бежит по волнам морской конь – быстрый драккар. Плывёт над водой зубастая драконья морда, скалит в вечной ярости деревянные клыки.
Вроде всё, как обычно, но Тордис не весела. И это заметно не мне одному. И печаль появляется во взгляде дочери ярла, когда она смотрит на переднюю правую скамью. Там сейчас гребут двое молодых воинов, гребут изо всех сил, но, похоже, еле справляются.
А ещё бежит по небу колесница солнца. Скоро загонят небесных коней в ночные стойла, и на небе засияют звёзды. Тогда Магнус кормщик повернёт корабль к берегу, и усталые гребцы рванут вёсла из последних сил. И завершится очередной морской переход. А сколько их ещё до дома…