Без стипендии
На весенней сессии второго курса я получил два балла по теормеху. Правда, сразу же пересдал, но стипендии лишился, и был вынужден до поездки на Военно-морскую практику в Кронштадт пойти работать вожатым в пионерлагерь – какой-никакой, а всё-таки заработок. Как жить без стипендии до новой сессии, не хотелось думать. Конечно, мама прокормит, но всё-таки… Лето пройдёт, а там – увидим!
Лагерь располагался в Сестрорецком Курорте почти рядом с домом, где я был пионером в 48-ом году. Я получил в командование первый отряд, он состоял исключительно из мальчишек. Неудобство состояло в том, что жить и спать пришлось в тех же комнатах, где и руководимые мною пионеры. Не знаю, каким я был вожатым, но по-моему всё-таки лучше того, что был у меня, у пионера в 48-ом. По вечерам иногда приходилось ложиться одновременно с подопечными пионерами. Основное же не жизненное, а «психологическое» неудобство доставляли девчонки из старшего второго отряда. Они то пищали «Робертик!», когда я проходил мимо, то пытались заговаривать на опасные темы, то я на своей подушке вдруг обнаруживал букетик цветов. А их пионервожатая, даже внешне разбитная, почти развязная девица, откровенно делала авансы, за что её вслух осуждала начальница лагеря, похожая на пожилую классную даму. Короче, на практику в Кронштадт из лагеря я уехал с большим облегчением.
Зимнюю сессию третьего курса я сдал хорошо, стипендия была в руках, а вот на весенней снова подвёл меня теормех. Снова пришлось думать о том, где подработать, и в сентябре Вовка Виноградов – он тоже был из нашей группы - помог мне устроиться разнорабочим на лесопилку на станции Ижоры. Один из самых толковых наших студентов, он, получавший повышенную стипендию, сам работал на ней уже второй год. Его мать, невысокого роста намеренно грубая женщина, почти беспрерывно курившая махорку, работала на лесопилке начальником охраны. Иногда мы с Вовкой пили чай в её каморке и беседовали с ней. Было странное противоречие между её самокрутками, хрипловатым голосом и затёртым ватником с одной стороны и явной интеллигентностью и эрудицией с другой. Многое мне позже разъяснил Лёха Шувалов. Во время войны Виноградов и Шувалов каждый со своими родителями были эвакуированы в Горький (Нижний Новгород). Родители Шувалова и мать Виноградова преподавали в местной партшколе и военных училищах. Отец Виноградова был каким-то руководящим деятелем и в Горьком, и после возвращения в Ленинград. Во время «Ленинградского дела» был репрессирован и чуть ли не расстрелян. Чтобы не загреметь вслед за мужем, вовкина мать просто скрылась, нелегально устроилась на лесопилку охранником, а сына отправила в детдом. Семья ушла в подполье. В институте Вовка жил в общежитии. Сведения, полученные от Лёхи для меня, не знавшего ничего об обстоятельствах жизни Вовки и его семьи, были, как открытие. Правда, и не новость: как-никак в «попковщину» пострадали у нас в классе и Герка Горбунов, и другие. Кстати, Герка Вовку Виноградова знал.
Выловленные из реки Ижоры брёвна кто-то на пилораме распиливал на доски, а мы занимались погрузкой оных досок на платформы и в полувагоны. Эту работу на ижорской лесопилке я вытянул с трудом. Дело не в тяжести работы, как таковой - просто я сумел где-то подхватить дизентерию. Две пары нас работало на общий наряд, а я временами был не в силах поднять доску или забить гвоздь. Вечерами дома встревоженная мама срочно меня лечила, чем только можно.
Доски бывают разной толщины, и в этом их основное различие. Ещё доски встречаются очень мокрые и не очень; кроме того бывают из хвои, осины и берёзы, а также обрезные, необрезные и горбыль. И как-то ещё они различаются. И всё же основное это – толщина: «дюймовка», «сороковка», «шестидесятка» и «восьмидесятка». Хуже всего «дюймовка», хотя «восьмидесятка» тоже не подарок. Вторая, хотя бы и тяжёлая, но, по крайней мере, не пружинит и не провисает, как первая, и объём полувагона поэтому заполняет быстрее. Правда, и сил требует больше, а я, иногда весь в испарине, являл собою довольно жалкое зрелище. Лучше всего «сороковка». Она и легче «шестидесятки», и упруга настолько, что при лёгком раскачивании сама взлетает на укладываемый штабель. Но и «шестидесятка» тоже неплоха.
Месяц с небольшим я провёл на этой лесопилке. Иногда железная дорога не обеспечивала поставку платформ или полувагонов под погрузку; тогда мы мостили, вернее, гатили подтоварником, дорогу на Металлострой. Пару раз вагонов было прислано больше, чем нужно, а план погрузки горел, и нам пришлось работать по полторы-две смены. Правда, по повышенным расценкам.
На второй технологической практике в Днепропетровске я в свободное время целый месяц работал в 20-ом цехе на зубоотделочном станке-полуавтомате, шевинге. Работа была несложной. Надо было, померивши скобой зубцы шестерёнчатой заготовки, зажать её в оправке и, поместив в полуавтомат, нажать на кнопку. После обработки станок выключался сам, и надо было, сняв с оправки готовую шестерню, проделывать с новой заготовкой те же операции.
Обработка происходила при обильном охлаждении маслом, сульфофрезолом. Каждый день вскоре после начала смены обнажённые предплечья оказывались вымазанными толстым слоем этой субстанции, масло капало с локтей на штаны. Вскоре нижняя часть предплечий кое-где покрылась небольшими прыщиками и язвочками. Мастер-наладчик участка сказал, что сульфофрезол ядовит, и что надо пристально следить за чистотой рук. Я стал следить. А Вовка Шилин, который на зубодолбёжном станке тоже работал недалеко от меня, внимания на это не обратил и потом долго маялся с этой заразой.
Наши с Шилиным трудовые успехи товарищами-сокурсниками не были оценены в полной мере, и пока мы у своих станков обливались потом и сульфофрезолом, они в свободное время предпочитали бултыхаться и нежиться на пляжах.
Тёплый и сверкающий Днепр, чистейший почти белый песок и редкие кустики ивы, старик-мороженщик в парке Шевченко, поездка вверх по течению в двух лодках в устье речки Самары, - лучшего места для купания и отдыха невозможно себе представить! Может быть, кто-то там и нежится на майамских или гавайских побережьях, но им не понять прелестей днепропетровских пляжей! Одно из самых светлых жизненных впечатлений это острова Шефский и Комсомольский на Днепре.
Мы посещали металлургические заводы в Днепропетровске и Днепродзержинске, вдоволь нанюхались самых разных металлических запахов. Один раз совершили поездку на Днепрогэс, а кое-кто в это время летал для интереса на У-2. Практика удалась наславу!
Но не только пляжами и поездками был славен Днепропетровск. Однажды на воротах заводского стадиона появилось написанное от руки объявление о том, что на днях состоятся показательные матчи между командами ленинградских мастеров футбола «Анекдот», «Унитаз» и «Хилявые Чуваки». В этой, третьей команде я исполнял должность вратаря, с которой не справился. Народ всё же на трибунах присутствовал. Среди болельщиков были даже недовольные – класс игроков был явно недостаточен; завсегдатаи сочли себя обманутыми – всё-таки заявлены-то были – мастера!
Однажды я, работая на станке, обратил внимание на двоих - как бы сказать? Не мужиков и не парней – просто хорошо одетых молодых людей. Они расхаживали по цеху, внимательно присматривались к работающим и что-то обсуждали между собой. Я отметил их присутствие, но увлёкся работой, как вдруг услышал обращение к себе. Молодые люди меня спрашивали, что это за станок, на котором я работаю и какой у меня разряд. Название «шевинг» оказалось им явно непонятным, чувствовалась необходимость в подробностях. Я сказал, что «to sheve» по-английски значит «брить». Шевер-колесо, как бы, бреет шестерню, снимая тончайший слой металла, тем самым, доводит её до нужных размеров. А работа эта – по четвёртому разряду. Меня поблагодарили и даже не погнушались пожать руку, перед этим я её тщательно вытер. Подошедший позже мастер-наладчик поинтересовался, о чём я говорил с молодыми людьми, и сообщил, что меня осчастливили беседой замминистра и начальник главка. Я удивился – настолько молодыми были оба они.
На исходе месяца незадолго до конца смены после нажатия на кнопку пуска вдруг раздался удар и треск. Станок затрясся. Я похолодел. Вслепую ощупал шевер-колесо – между зубьев, как в человеческом рте, зияла дырка. Одного из зубьев не было!... Состоялось, конечно, разбирательство, но меня признали невиновным в поломке. Выяснилось, что на шестерне-заготовке два зуба были выполнены полнее остальных, и я, работая по технологии, их на предварительном замере не обнаружил. В цеху поморщились, но деньги мне заплатили сполна.