Эйби поднял вверх голову, надеясь, что это внезапно возникшее ощущение свободы и одновременно одиночества переродится во что-то более определенное. Он остро нуждался в этом – заново обрести почву под ногами, почувствовать себя вновь собою. Но дело было не только в том, что чувства молодого человека находились в смятении. Сейчас самообладание стало вопросом жизни и смерти.
Кромешная тьма обступила Эйби со всех сторон. Ночь была безлунной, и на небе не родилось ни одной звезды. И это было хорошо. Сейчас само существование человека определялось его чутьем, инстинктами, словно у животного. Он сидел на дне старой лодки, подтянув худые колени к груди, и уже привык к запаху мокрого гниющего дерева и к хлестким ударам по лицу, наносимых ветками растущих у самого края берега ив. Лодка, казалось, невыносимо медленно ползла вперед, и при каждом плеске погружающегося в воду весла Эйби вздрагивал всем телом. Нервы были натянуты, словно тетива лука, отчего звук казался ему невероятно громким. Если его услышат на том берегу, всему конец! Но молчаливый человек с веслом упорно и хладнокровно продолжал подвигать свою утлую посудину с Эйби на борту вперед. Юноша не видел его лица, но он, этот незнакомец, затерянный в мутной мгле летней ночи, был сейчас для него самым родным, самым дорогим существом на всей земле, потому что имя ему было Спасение. Было мокро и прохладно. Дождь прекратился, и звуки природы слышались отчетливее – трели ночных птиц и стрекот цикад заполнили пространство. Бортик лодки больно вжимался в худую спину мальчика, но тот оставался недвижим. Боль не казалась Эйби сколько-нибудь большой ценой за то, что предлагала взамен. Свободу! Что такое свобода? Только сейчас Эйби по-настоящему задумался об этом. Такая желанная она пугала своей неизвестностью, но все же при мысли о том, что она ходит совсем близко, внутри все сладко сжималось от невыразимого восторга смешанного с тревожным ожиданием развязки. Там, за старым мостом, который он часто видел издалека, когда его посылали принести дерево для хозяйского камина, там заканчивались границы штата Джорджия, заканчивались границы рабства.
Первое воспоминание в жизни Эйби - маленький черный мальчик с опахалом из павлиньих перьев. У него копна густых взъерошенных вьющихся волос, огромные, распахнутые навстречу миру глазищи, одет он в простую хлопковую рубашку с вышитыми хозяйкой дивными цветами на вороте. Миссис Мэри Ллойд занята своим любимым делом – плетением кружева. Она увлеченно склонилась над рукоделием. Складки ее пышного платья красиво легли на коленях. Эйби любуется и ею, и солнечным зайчиком, прыгающим от маленького зеркальца на столике возле шкатулки. Ему тоже хотелось бы научиться делать такие красивые вещи. За окном мать, громко негодуя, смешно гоняется за курицей для хозяйского ужина. Жарко. И он старается изо всех сил, чтобы миссис Ллойд было удобно. Когда она закончит работу, то обязательно погладит его по голове. Эти далекие воспоминания детства так и останутся самыми счастливыми для Эйби. Однажды все закончилось. Мистер Чарльз Ллойд прискакал из города мрачнее тучи. Вскоре уже вся домашняя прислуга знала, что он окончательно проигрался в карты и плантация уйдет с молотка, а с нею и все рабы. Это не было чем-то уж очень удивительным. Многие плантаторы, легко нажившие себе состояние на хлопке, не считали нужным дорожить им, и, подчиняясь призрачной магии азарта, порой теряли все. Так случилось и на этот раз. Теперь Ллойду приходилось думать не только о том, на что жить, но и как оплатить образование сына Джорджа, который учился в пансионате в городе. Эйби его никогда не видел. Он смутно помнил аукционный дом, строгие безразличные лица покупателей в котелках, помост, тревожную суету и стенания негритянских женщин. Их зачастую продавали отдельно от детей, многие из которых были даже младше Эйби. Эта судьба постигла и его, маленького любимца миссис Ллойд. Прощаясь, она поцеловала мальчика в покрывшийся испариной лоб и подарила свои четки. Эйби не плакал ни тогда, ни сейчас. Он словно окаменел и только бессознательно сжимал в пальчиках деревянные бусины, пока распорядитель расхваливал четырехлетнего малыша перед потенциальными покупателями. В беспорядочном гуле человеческой речи он услышал свое имя и удар молоточка, поставивший жирную точку в его прошлой жизни. Продано! Больше он никогда не видел ни свою мать, ни миссис Ллойд, он вообще больше ничего не видел кроме тяжелой работы в поле, слепящего солнца и лопающихся коробочек с белым облачком внутри. Отныне все дни его начинались и заканчивались по звуку рожка. Эйби подружился с Сэмом, подростком лет двенадцати. От него он усвоил, что показываться на глаза хозяину не стоит. Такая встреча редко заканчивалась чем-то хорошим. Для раба, разумеется.
Где-то впереди над рекой нависал заветный мост. Эйби отдал бы все, чтобы увидеть хотя бы его смутные очертания. Его и еще лицо человека с веслом. Сэм погиб полтора месяца назад. Не выдержал очередной порки. Горячий и отчаянно смелый, словно дикий необъезженный жеребец он не боялся противоречить управляющему плантацией, поэтому пороли его часто и жестоко. Он предпочитал смерть непрекращающемуся унижению и вечно пустому желудку. Эйби хотелось думать, что даже своей гибелью друг бросал вызов той безнадежности, которая сопровождала раба всю его жизнь. Вот и он бросил жребий. В тот памятный воскресный день он по обыкновению собирал сухие ветки, когда сквозь заросли мелькнула рослая фигура на вороной лошади. Человек знаком подозвал его. Сначала Эйби подумал, об управляющем и в ужасе сжался. Тот часто охотился в окрестных лесах, но, подойдя ближе, понял, что ошибся. Человек действительно был одет, как охотник, однако лицо его скрывал повязанный почти до самых глаз шейный платок. В них жила какая-то неизбывная печальная доброта и, когда незнакомец предложил ему бежать, отчего-то поверил в возможность невозможного. Среди работников плантации, конечно же, ходили слухи о таинственном благодетеле, переправлявшем беглых рабов на Север тайными тропами. Это подпитывало в беднягах веру, но можно ли верить? Никто из них никогда не видел этого человека, словно это был вовсе и не человек, а призрак, мстительный дух порабощенного народа, проносившийся, словно ветер, ветер надежды. Эйби тоже так думал. Это просто – думать, как все, втайне лелея мечту, которая никогда не станет реальностью, потому что ты сам не доверяешь ей, не осмеливаешься отдаться ей всецело, вручить себя ее заботливым рукам. Но если ты смог пробить стену недоверия, возведенную в душе, ты уже победитель. Воспоминания захлестнули Эйби стремительным потоком, словно в них он искал ответ, что будет дальше, но не находил. Вдруг где-то близко послышался треск ломающихся веток и негромкое тявканье собак. Эйби инстинктивно подался назад в сторону страшного звука. Это почти наверняка означало, что белые наемники, посланные разгневанным рабовладельцем, где-то рядом. Из всех порывов у подростка остался один – бежать, выпрыгнуть из слишком медленно ползущей лодки, плыть вперед, упрямо рассекая воду или бежать по берегу, насколько хватит дыхания, но вместо этого он едва слышно прошептал непослушными губами:
- Скорее! Умоляю вас, мистер…
И осекся. Имени человека он тоже не знал. Эйби вдруг обожгла мысль о том, что, этот человек рискует, куда больше. Эйби делал это ради свободы, и где-то в глубине души был готов погибнуть, но проводник…Он подвергался опасности ради него, обычного черного мальчика, каких сотни и тысячи в этой стране кровавого хлопка. Внезапно Эйби почувствовал, как лодка качнулась, и движение стало убыстряться. Они продолжили свой путь в неизвестность. Время стало вязким, словно патока, и тянулось чудовищно медленно. Чтобы немного отвлечься и помочь своему спасителю, Эйби перегнулся через бортик лодки и начал грести руками, поскольку весло было только одно. Сначала нерешительно, а потом все быстрее и быстрее. Два человека из разных миров, между которыми пролегала пропасть, чернокожий и белый, сошлись совершенно непостижимым образом в едином стремлении – стремлении к свободе. Один мечтал вырваться из рабства, второй искал свободу в себе самом.
Мальчик не заметил, как впереди горизонт разрезала полоса огненного света. Ночь закончилась, обнажая и без того неприкрытые судьбы двух путников. Охотник выставил вперед ногу в грубом кованом сапоге, занимая более устойчивую позицию, поправил широкополую ковбойскую шляпу. Теперь их защищал только густой лес. Лишившись преимущества темноты, они помимо воли давали шанс белым ловцам настичь их. А в том, что за ними гнались, уже не оставалось никаких сомнений. Аболиционист без имени повернул лодку и направил поперек, преодолевая течение, прямо к песчаной отмели, над которой мерно колыхались отягощенные листвою ветви. Вытащив потертое суденышко на берег, оба осмотрелись. Проводник тяжело дышал. Он промокнул лоб платком и проверил наличие ножа в голенище сапога. Тишина. Лишь птицы в густых кронах деревьев беззаботно переговаривались на своем языке. Эйби посмотрел вперед. Рассвет вступал в свои законные права, заливая нежный цвет неба багровой краской, но мальчику почему-то казалось, что это кровь. Вдали простиралась серебристая рябь реки, закованной в два берега… и больше ничего.
- Мост?! Где мост?! – едва слышно прошептал Эйби дрожащим голосом, вопросительно глядя на белого человека в шляпе.
Он не мог сдержать разочарования. Мост был для него символом свободы. Пока он видел его, он верил, а теперь…Что-то случилось, но что именно?! Человек внимательно посмотрел на Эйби, взял его за руку, и впервые за эту долгую ночь нарушил молчание:
- Запомни! Навсегда запомни это время. Сейчас!
- А что сейчас?
Эйби с тревогой смотрел в печальные глаза «ковбоя». Тот глубоко вздохнул и стянул повязку с лица, давая мальчику возможность, наконец, увидеть себя. Это был человек лет тридцати с бледным худым лицом, чуть выступающими скулами и тонкими потрескавшимися губами. В надлежащей одежде он вполне мог сойти за джентльмена.
- Сейчас, ты по-настоящему свободен.
- Как сейчас? Мы же еще не дошли до моста…- недоумевал Эйби.
- Нет, ты свободен именно сейчас. В эту минуту! Ты свободен той свободой, которую никогда не познать таким, как я. Свободнее любого белого!
- Как это? – тихо спросил мальчик.
Слова аболициониста казались ему странными. Странно было слышать два эти слова он, Эйби, и свобода.
- Взгляни на себя, друг мой! У тебя нет даже рубахи, чтобы согреть и прикрыть твое тело, но ты волен именно поэтому. Ты не отягощен ничем, что может сковать, поработить эту свободу. Сейчас и сегодня ты можешь стать всем, потому что ты и есть – ВСЕ!
Эйби слушал хрипловатую речь человека, и вдруг, совершенно непостижимым образом не понял, скорее, ощутил странную, неведомую доселе легкость. Исчезли все вопросы, все страхи. Они больше не скреблись об израненные стены его души, словно беспокойные мыши. Он действительно был всем – тьмою, светом, болью и звенящим счастьем, травинкой, птицей, ветром, завывающим в темных зарослях и песком под ногами, криком погибающего раба и криком рождающегося ребенка. Необъятный мир принял его в себя, и сам вошел в него тихим приятием. Он был солнцем, прошлым и будущим, нежностью и жестокостью, единым со всем сущим, а значит, ничто более не могло внушить ему страх. А человек продолжал:
- Наши судьбы, в отличие от твоей, определены самим рождением. Я завидую твоей храбрости! А мне никогда ее не хватит, чтобы освободиться. Я принадлежу своему миру, но весь мир принадлежит тебе! Я буду бороться за свой жалкий его кусочек, за Юг, даже осознавая всю его и свою ничтожность, но нет нужды бороться тому, у которого нет ничего, а значит, он обладает всем. И прежде чем сорвешься с места, запомни этот миг! И постарайся быть достойным своей свободы, Не теряй ее даже тогда, когда доберешься до дома Уинстона! Истинную свободу духа.
Дом Уинстона был перевалочным пунктом для сбежавших рабов. Несколько дней отдыха перед тем, как вступить в новую, независимую жизнь.
От речей проводника Эйби пробрал холод. Юг, мир, устоявшаяся жизнь, и тихие сельские сумерки. Типичные ценности белого мира. Неужели его спаситель принадлежал ему? Но Эйби понял печаль человека, который не мог сбросить оковы убеждений и ложных истин, впитанных с молодых лет. Эта боль была тем сильнее, потому что он понимал это. Такая боль саднила сильнее любого рабства, потому что суть рабства не в закрепощении тела, а в слабости духа.
Человек стряхнул капли воды со своей шляпы и повел Эйби вперед. Обогнув, лесистый участок, они увидели, наконец, заветный мост. Проводник умышленно продлил путь, чтобы запутать следы, а возможно и нет, возможно, для того, чтобы сказать Эйби все то, что хотел сказать.
- Уходи! – произнес он резко и закашлялся.
Мальчик хотел попрощаться, поблагодарить но «охотник» отстранился. Тогда Эйби побежал вперед, легко, словно сорванный листок, увлекаемый ветром. Молодой аболиционист долго смотрел ему вслед. Трудно сказать, о чем он думал в этот момент, но в светлых глазах его стояли слезы.
***
Рок-Айленд, 1864 год. Лагерь для военнопленных. Снег скрипел под ногами, снег лежал на крышах бараков. Снег был повсюду. Даже тяжелое свинцовое небо, прижималось к земле и тоже казалось заснеженным. Солдат в синей форме пригладил усы, плотнее застегнул мундир и с удивлением посмотрел на молодого темнокожего человека лет двадцати семи, который направлялся к зловонным баракам. Даже служительницы местного прихода, которые ухаживали за ранеными конфедератами, с неохотой посещали зараженный тифом и дизентерией лазарет. Еще более странно, видеть санитаром чернокожего человека. С чего бы это? Даже в бреду многие из пленных были способны разорвать его на части того, кто, в сущности, явился причиной их страданий, ибо войну Линкольн вел во многом ради освобождения рабов. Однако знание этого почему-то не останавливало человека. Как обычно по утрам он вошел в наспех сколоченный кривобокий сарай, где на сене, словно животные корчились от боли, ран и холода солдаты южных штатов, некогда гордые, доблестные воины генерала Ли. Санитар прошелся по рядам. Несколько человек умерло ночью. Он сменил повязку худенькому юноше с рыжими вьющимися кудрями. Тот растянул бескровные губы в улыбке. В бреду, он называл его дядюшкой Джо, и в этом не было никакой враждебности. Таких дядюшек Джо было великое множество по всему Югу. Случалось даже, что юные белые воспитанники искренне любили своих слуг.
За последние сутки в лагерь доставили новую партию пленных. Человек с бледным худым лицом лежал вполоборота, прислонившись к стене. Эйби подошел, повернул его к себе, и сердце забилось часто-часто. В душу ему недвижимо глядели знакомые блеклые глаза полные невыразимой печали, которую не могла уничтожить даже смерть.
- Покойся с миром!
Эйби судорожно глотнул и заботливо прикрыл веки несчастного, затем рука его скользнула в карман шинели. Вывернув его наизнанку, Эйби прочел вышитое красной, словно кровь нитью – Джордж Ллойд, сын Чарльза Ллойда, Атланта.