1. ГОЛОС
Редкие кустики травы пробивались сквозь прогнивший пол заброшенного гаража, как лишнее напоминание о том, что жизнь всегда найдет себе дорогу, пробьется и сквозь затхлые доски, и даже, если надо, сквозь асфальт. Неудержимо. Шон Уитлок осторожно подвинулся, чтобы острый камешек под его поясницей не причинял боли. Впрочем, странно, что он еще чувствовал боль, странно, что он вообще что-то чувствовал. На травинках, топорщившихся, словно крошечные антеннки, виднелись темные пятнышки, засохшие капли крови.
Шон сидел на грязном покрытом сухой травой полу, прислонившись спиной к прохладной серой стене. Пахло сыростью и заплесневелым хлебом. Ребенок на его руках надрывно кричал и тянул вверх свои крошечные сморщенные ладошки. Его голос казался Шону непривычным, незнакомым, словно все это происходило в каком-то фантасмагорическом сне, не иначе. Сейчас он не осознавал в полной мере, что этот истошный голосок и не мог быть знакомым ни ему, ни кому-то еще просто потому, что впервые оглашал мир своим присутствием. Но Шон не имел сил сейчас думать об этом. Просто не мог. Он давно забыл, что такое думать. Тем не менее, он поправил испачканные кровью и землей тряпки, погладил реденькие, еще мокрые волоски на головке человечка и принялся укачивать младенца. Безрезультатно. Малышка упиралась ножками ему в локоть и продолжала плакать, настойчиво требуя первого в своей жизни глотка молока. Шон тупо смотрел одним глазом на маленькое приятного шоколадного цвета личико, которое уже искажала гримаса боли, и не знал, что делать. Не объяснишь же несчастной, что матери у нее нет. От этой мысли стало совсем не по себе.
- Тихо, бедняжка! – сдавленным хрипловатым шепотом произнес Шон.
Глаза увлажнились слезами. К горлу подступил ком, однако молодой человек сдержался. Только поморщился от боли.
- Что толку в слезах? Никто не придет. И ты тоже это поймешь – констатировал он обреченно и теснее прижал к себе хрупкое тельце ребенка, чтобы согреть.
А, быть может, он хотел согреться сам?
Мрачные силуэты разбросанных тут и там вещей топорщились из темноты, и, казалось, вот-вот превратятся в злобных оголодавших крыс. Шон старался не глядеть на них. Особенно страшным казалось смотреть в угол слева, там нечто имело особенно зловещий вид. С противоположной стороны в стене выщерблено несколько кирпичей, поэтому сквозь это нечто вроде окна просачивалась полоска света. «Значит, ночь заканчивается» - подумал Шон. Он не знал, сколько просидел, не сходя с места с ребенком на руках, час, два, а может, и целую жизнь. Жизнь. Что он знал о жизни? Что мог рассказать о своей, если бы кто-то поинтересовался? Что успел познать за свои восемнадцать лет? Пустое. Какая разница, ведь никто не спросит? Это было как заклинание. Он всегда повторял его себе, когда собирался сделать что-то, что казалось неприемлемым или опасным. Какая разница, что творится в твоей душе, если до этого никому нет дела, и даже если ты погибнешь, мир и не вспомнит о тебе? Живи, как можешь, и пока можешь, а там.…Не все ли равно, если в конечном итоге ты, так или иначе, станешь каким-нибудь деревом, кустом, или на худой конец травой! А все и началось с травы.…У него во всяком случае. Кем бы он стал, если бы не трава?
2. БОННИ
- Есть хочешь?
Лицо высокого парня наполовину скрыто капюшоном куртки. Он сидел на ржавой, загаженной голубями ступеньке лестницы ведшей на чердак высотного дома, и в такт музыке, которую транслировали в его голову наушники, ногой выбивал ритм. В руке зажат дымящийся гамбургер. Мальчик сглотнул слюну, скосил глаза вниз и невольно залюбовался. Новенькие, ослепительно белые кроссовки незнакомца, казалось, блестели и переливались на солнце ярче, чем даже рождественский снег. Он всегда ожидал Рождества, хотя давно уже понял, что Санта не положит ему в носочек подарков. Даже одного подарка. И все-таки каждый раз надеялся, что, возможно, в этот раз Санта окажется добрее, вспомнит и о нем, но каждый раз Санта посылал ему разве что искрящийся, хрустящий под ногами снег.
- Слышь, подойди сюда! – вновь позвал его парень.
Мальчик приблизился. Хотелось поближе рассмотреть кроссовки. Он давно мечтал о таких, но вместо них уже второй год носил стоптанные ботинки, которые получил благодаря программе помощи неимущим. Он помнил этот момент. Сначала нагрянули копы и толстуха из социального департамента, что-то говорили матери о лишении родительских прав, ну та, конечно, испугалась лишиться, но не ребенка, а пособия, и отвела его в специальный магазин, где он получил новую обувь.
- Нравится?
Парень притопнул ногой, и засмеялся, обнажая ряд белых зубов, которые, контрастируя с черной кожей лица, казались еще белее. Затем кивнул и протянул ему откушенный гамбургер. Дразнящий запах заставлял желудок требовательно урчать, и он не мог этого скрыть. С утра он не ел ничего кроме пакетика соленого арахиса за тридцать центов, которые тайком стащил у матери.
- Давай бери, не бойся!
Мальчик послушно взял гамбургер с сосиской и жадно вцепился в него зубами. Тепло разлилось по грудной клетке. В холодный октябрьский день это было весьма кстати:
- Очень вкусно! Спасибо! – пробормотал он набитым ртом.
Парень продолжал добродушно улыбаться, но мальчик все равно боялся встретиться с благодетелем взглядом. Здесь в черном «гетто» Нью-Йорка надо всегда быть начеку. Он понял это, когда ему едва исполнилось пять. Прежде чем смотреть в глаза, надо знать, кому смотришь, иначе неизвестно, чем все это закончится. Тут почти у каждого имеется «ствол». У некоторых даже на законных основаниях. Поэтому он предпочел сделать вид, что очень увлечен едой, а потом… Парень терпеливо дождался, когда он проглотит последний кусок. Казалось, для него все происходящее всего лишь забавная игра.
- Хочешь еще?
Мальчик кивнул, и взгляд его снова вперился в кроссовки человека. По сравнению с рослым детиной он казался себе совсем маленьким, хотя ему уже исполнилось одиннадцать. Холодный ветер легко пробирался сквозь застиранную бандану и оттого он дрожал.
- Будет у тебя много еды! И кроссовки тоже будут! – сказал человек уверенно – Только выполнишь одно мое поручение…
- Вот так все и началось – задумчиво произнес Шон.
- За бургер?! Вот так номер! Ха-ха! Такого мне еще слышать не доводилось! – рассмеялась Бонни, и, послюнявив палец, склеила края самокрутки.
- Но я благодарен Сэму, он не надул меня! В мире, где все друг друга надувают, такое отношение следует ценить.
Они лежали на чердаке, на старой продавленной тахте, которую жильцы дома так и не решались выкинуть окончательно, хотя она уже давно кишела клопами.
- Ценить! – насмешливо отозвалась девушка – все, что нужно ценить, так это «зелень»!
Она демонстративно чиркнула спичкой и затянулась. После секса ей всегда хотелось курить. Заведенный ритуал. Стабильность. Пожалуй, единственная стабильность, которую Шон знал. Крошечный огонек, словно звездочка, поблескивал в полутьме, и, казалось, звал за собой в какую-то неведомую страну. Шон тихонечко прильнул к плечу девушки. Хорошо. Впервые появился кто-то, с кем ему было по-настоящему хорошо, и он боялся спугнуть момент. Он еще не решался признаться себе, но в глубине души любил Бонни. По крайней мере, настолько, насколько позволял ему скудный эмоциональный опыт. Она была первым и, наверное, единственным человеком, к кому он смог привязаться. Однако о том, чтобы рассказать о новых для него чувствах самой Бонни Шон и не помышлял. Девушка категорически отвергала любой намек на нежность, считая, что все это классическое трепло, которым малолетки, у которых дыра в кармане, заманивают таких же дур, чтобы потрахаться где-нибудь в засиженном мухами подъезде. В принципе ничего удивительного. В черном квартале едва ли найдется женщина, которая бы верила в силу чистой любви, а вот в силу денег – пожалуйста. Здешние девы спали только с теми, кто мог пошуршать зелеными бумажками. Ему вдруг пришла мысль, что и с ним она встречается только из-за того, что у него всегда есть чем разжиться, есть этот проклятый косяк!
Вместе они с Бонни были уже около полугода. Она стала одной из покупательниц веселящей травы, которой Шон, как и много лет назад, по поручению Сэма вполне успешно торговал возле частных школ, сбывая дурь сынкам и дочкам тех, кому в этой жизни повезло больше, чем ему. Матери он сказал, что устроился курьером в строительной фирме в китайском квартале. Детали ее не интересовали. Она или пила или развлекалась с очередным дружком. Бонни тоже происходила из «гетто». Папаша ее отбывал пожизненное за двойное убийство. Застал мать с любовником и пристрелил обоих. Бонни обладала довольно миловидной наружностью, и, наверное, стала бы одной из тех девушек, которые «работали» на улицах, под прикрытием парней вроде Сэма, но судьба распорядилась иначе. Дело в том, что после убийства отец поджег дом, чтобы уничтожить улики. Девочке чудом удалось разбить окно и выбраться наружу, когда пламя уже охватило здание, но на память об этом событии остались шрамы от ожогов. В том числе и на лице. Завидев ее, клиенты отшатывались, поэтому ее карьера проститутки закончилась, не успев начаться. Дилером, подобно Шону, она тоже стать не могла. Слишком много «особых примет». Такую бы обязательно запомнили. Ни Сэм, ни его подельники так рисковать не хотели. Поэтому все, что оставалось Бонни это перебиваться случайными заработками, да еще подворовывать по мелочам где-нибудь в «Wallmart» . Ну и прибиться к мелкому дилеру вроде Шона, чтобы всегда иметь под рукой косячок, который помогает забыть невзгоды.
Бонни…Шон даже не знал ее настоящего имени. Бонни – «красотка» ее издевательское прозвище, прилепившееся к девочке, еще с подросткового возраста, после того, как огонь оставил на ее коже свой жестокий след. С тех пор она прикрывала обожженную сторону длинными пушистыми волосами. Возможно, Шон один видел в этом жесте красоту и загадочность, и очень любил гладить непослушные кудри. Как жаль, что она не понимает и не верит в его искренность! Но все равно Шон не считал свою любовь несчастной. Любовь несчастной не бывает, или это уже совсем не любовь.
Шон высунул ногу из-под старенького покрывала. Через два часа у него встреча с Сэмом. Надо получить новую партию «товара» на продажу. Бонни покосилась на него:
- Что это с тобой?
- Что?
- С ногой?
Костлявый прохладный пальчик девушки прошелся по его бедру. Через него пролегал длинный кривой шрам. Удивительно, но за все время, что они встречались, Бонни ни разу не спросила, будто не замечала. И тут вдруг…
- Почему ты спрашиваешь?
- Просто…хочу знать. Ты же обо мне все знаешь. Так будет честно.
- Это случилось давно – поморщился Шон.
Ему не очень хотелось вспоминать, но интерес Бонни его озадачил и… обрадовал. Значит, он ей не так безразличен, как казалось, и не откликнуться на этот вызов он не мог. Он вытащил из кармана валявшихся на полу у кровати джинсов пачку «Marlboro» и закурил. Дымок взвился вверх, ретушируя острые, неприглядные приметы пространства перед его глазами – гнилые доски и ветошь, сваленные в кучу в углу напротив.
- Расскажи! – нетерпеливо попросила Бонни, и Шону к его удивлению показалось, что услышать ответ для нее очень важно – Кто это сделал?
Она перевернулась на живот и подперла лицо ладонями, готовая выслушать неприветливую исповедь.
- Дружок матери. Мне тогда было четырнадцать.
- Почему? Вы с ним «на ножах»?
- Да не сказал бы! Признаться, сейчас я даже не могу вспомнить, из-за чего все началось. Но потом он вытащил охотничий нож, он с ним всегда ходил, и пырнул меня.
- А твоя мать? – перебила Шона Бонни.
- Визжала в углу. Она потом и вызвала службу спасения.
- Ты мог погибнуть.
Шон покачал головой:
- Не думаю, что он хотел меня прикончить, но мне повезло, что клинок не вспорол артерию, иначе, да, я отправился бы на небеса.
Шон рассказывал свою историю спокойно, словно речь шла о чем-то вполне обыденном. Впервые злость не вскипала в нем при воспоминании о страхе, боли и унижении, которые довелось пережить в ранней юности. Он смотрел вперед, на дымящийся кончик сигареты и не видел лица Бонни, но чувствовал, что она смотрит на него, и ей не все равно. Это знание делало рассказ не просто менее болезненным, но даже по-своему прекрасным. Шон исподволь ощущал, что, происходящее между ними сейчас являлось тем самым сокровенным моментом близости, когда люди чувствуют и понимают друг друга абсолютно, растворяясь и находя отклик в душе другого. Поэтому ему хотелось продлить момент единения, хотел, чтобы Бонни поняла то, о чем он молчал, боясь оказаться отверженным.
- Как ты думаешь, на небесах хорошо? – спросила вдруг девушка.
Проржавевшие пружины скрипнули и она снова плюхнулась на спину, сотрясая своим худеньким телом матрас грязновато-серого цвета. Шон краешком глаза посмотрел на нее. В ее глазах стояли слезы. А пальцы, нервно державшие самокрутку дрожали. Она судорожно вдыхала дурманящий дым.
- Не знаю. Говорят, там вечное блаженство.
- Наверное, там марихуана действует дольше – хохотнула Бонни, и отвернулась, чтобы парень не видел ее лица.
Шон давно стал замечать, что ей требуется все больше и больше, чтобы «отключиться» от реальности. Он знал, к чему это ведет, но сказать Бонни не решался, равно как и отказать ей в травке. Бонни скорее бросит его, чем курево, а этого Шон боялся больше всего на свете. Если он не будет контролировать ситуацию, очень скоро она окончательно «слетит с катушек». Пусть она и не понимает, но без поддержки ей не обойтись. Однако Шон и сам не осознавал, что механизм запущен, и на самом деле ситуацией он не владеет уже давно.
Шону хотелось обнять ее, привлечь к себе, словно маленького ребенка, сказать несколько ободряющих слов, что она не одинока в мире, где все предают, чтобы в ее жизни нашлось-таки место человеческому теплу, доверию и привязанности. Но он не мог, не мог вторгнуться в ее пространство, которое она столь ревностно оберегала от проникновения чужаков. Ведь вне его пределов она куда уязвимее, чем кажется. Ее имидж крутой девицы не более чем броня, маскирующая ранимость. Должно пройти время. Время все расставит по местам. Шон глубоко вздохнул и загасил сигарету прямо о бугристый цементный пол, посмотрел в яркое окошко мобильного. До встречи с Сэмом оставалось около сорока минут. Он сел на край кровати и принялся натягивать джинсы. Почувствовав движение, Бонни повернулась к Шону. Тусклый свет, проникавший сквозь маленький мутный треугольник окна, создавал иллюзию, что покореженная часть ее лица всего лишь игра бликов.
- Уже уходишь?
Шон обернулся. Ему показалось, что голос ее стал каким-то необычно теплым.
- Мы договорились с Сэмом в семь – ответил он, надевая майку на свой худой торс и стараясь говорить так, чтобы Бонни не заметила его взволнованности.
- Можно мне переночевать здесь? – спросила она уже более деловито – Мне некуда идти.
Теплота вновь пропала, словно ее и не было всего несколько секунд назад. Шон знал, что Бонни ночевала, где придется, а душ принимала на заправках, поэтому ничуть не удивился просьбе.
- Конечно, оставайся.
- А владельцы этой «мансарды» не вышвырнут меня к чертям собачьим?
Ключи от чердака, как и многое другое, для Шона раздобыл Сэм в счет будущей оплаты. В этом отношении у последнего имелись обширные связи. Кроме марихуаны в «ведомстве» Сэма находилось несколько девиц легкого поведения, поэтому обеспечить места для встреч тоже входило в его компетенцию. Шон улыбнулся. Вот бы она осталась здесь с ним навсегда!
- Об этом можешь не беспокоиться. Они сюда практически не заглядывают.
- Это хорошо! Мне надо выспаться!
- Обязательно! Вот ключ.
Шон протянул ей увесистую железку от древнего замка, которые только и бывают в старых домах, потом рассовал по карманам зажигалку, сигареты и мобильник, нацепил рюкзак. В таком виде он напоминал студента, увлекающегося рэпом, а в его деле маскировка играла не последнюю роль.
- Я отдам тебе утром на нашем месте.
«Нашим местом» они называли заброшенный гараж в квартале от бывшего здания средней школы. Летом, они проводили время там. Шон наклонился к девушке. Среди небрежно разбросанных простыней она даже, несмотря на худобу, казалась необычайно уютной и теплой.
- До утра! – сказал Шон с нежностью и пошел к выходу, хотя предпочел бы все сделать по-другому.
3. РЕШЕТКА
Вот и все, что у него осталось. Воспоминания о нескольких часах на старом чердаке. Шон часто мысленно возвращался к ним. Наверное, они, да, именно они были самым ярким пятном в их с Бонни отношениях, хотя другие люди, возможно, посмеялись бы над ним. Какой уж тут пик страстей! Он ошибся, решив, что все начинает налаживаться. Следующим утром Бонни не пришла в условленное место. Шон даже пропустил свою «вахту» возле кампуса, когда бодренькие студенты ранним утром направляются на занятия. Вопреки расхожему мнению, многие «отоваривались» у него с утра, чтобы потом не рыскать в поисках травы накануне вечеринки. А это означало, что он лишился, возможно, трети дневной выручки. Он ждал ее до полудня, но Бонни так и не появилась. Тогда он получил хорошенький нагоняй от Сэма за утерянный ключ.
- Возместишь за счет своей доли! – отрыгнул тот.
Шон, конечно же, не признался, что его потеряла Бонни, взяв всю вину на себя. Шутить с парнями вроде Сэма не стоило. Он и его «братишки» разыщут кого угодно и где угодно, и можно не сомневаться, что этому человеку не поздоровится. В мире, где пристрелить могли даже за пару долларов, чтобы выжить, нужно обладать звериной осторожностью и чутьем. Прошла неделя потом месяц, потом три месяца, а Бонни так и не давала о себе знать. Шон искал ее, привлекая всех, кто мог быть в этом деле сколько-нибудь полезен, но безрезультатно, и снова погрузился в свое одиночество. Он не исключал, что ее уже нет в живых, но от таких мыслей ему самому хотелось сброситься с небоскреба, поэтому Шон предпочитал думать, что она сбежала с каким-нибудь более богатым торговцем крэком. И вот в один из дней, когда снег мягкими хлопьями ложился на землю, и в благополучном мире за стенами «гетто» царила суета, как всегда в сезон рождественских скидок, раздался телефонный звонок. Сначала Шон даже не узнал голоса звонившего – это был охрипший, простуженный и слабый голос человека, находившегося в полном отчаянии. Никакого сходства с прежней нагловато-дерзкой Бонни, которая без лишних церемоний могла забраться к нему в ширинку посреди бела дня в Central Park, а в следующий момент также грубо оттолкнуть.
- Шони, помоги мне! Мне не к кому больше обратиться! – едва слышно прохрипела девушка, но Шону показалось, что сейчас она сорвется на крик.
Полицейский департамент находился на первом этаже, а чтобы попасть в женскую предварилку требовалось подняться по лестнице и пройти несколько ярдов налево. При виде всего, что связано с полицией, под кожей Шона будто начинали бегать жуки, и, тем не менее, он старался сохранять невозмутимый вид. Дежурный усталым взглядом скользнул по нему, и щелкнул печатью на квитанции о внесении залога. Для полицейского все это было не в новинку.
- Можешь забирать свою подружку! Хм!
На белом лице под усиками проскользнула елейная усмешка. Шон взял квитанцию, кивнул и отправился наверх.
- Шон! Шон!
Бонни кинулась к нему сразу, едва только надзирательница отперла тяжелые зарешеченные двери камеры. Она хватала его за руки, за одежду, совершенно не обращая внимания, что куртка была мокрой от снега. Бонни еще сильнее похудела и осунулась. Скулы отчетливо выделялись даже на темной коже, губы потрескались, под глазами пролегли синеватые тени, руки казались тоненькими голыми веточками, которые сейчас повсюду торчали из промерзшей земли.
- Шон, забери меня отсюда! Я больше не могу! – проговорила она с рыданием в голосе.
Ее тоненькие пальцы с посиневшими от холода и Бог еще знает от чего ноготками с облупившимся красным лаком отчаянно вцеплялись в Шона. Он скользнул взглядом по ее фигурке и увидел, что со времени их последней встречи животик девушки заметно округлился, а растрепанные волосы придавали ей вид полубезумной. Парень осторожно обнял ее. Сквозь тонкую ткань тюремной одежды чувствовалась, казалось, каждая косточка ее тощего тельца.
- Тише, Бонни, успокойся, сейчас мы уйдем отсюда – приговаривал он, гладя ее по голове – Зачем же ты ушла тогда?
Девушка уткнулась лицом в его куртку, и Шон только чувствовал, как подрагивают от рыданий костлявые плечики.
- Я боялась.
- Чего? Меня?
- Нет. Я не хотела привязываться к тебе. Когда-нибудь все заканчивается, а это так больно, так больно – повторила она.
- Я тебя не брошу.
- Все так говорят.
- Нет, я не брошу, обещаю.
Бонни не ответила. Слезы текли по ее лицу и уже окончательно промочили куртку Шона, но они все равно стояли не шевелясь, и не обращали внимания на рутинную полицейскую возню вокруг.
- Может, принести вам стакан воды? – спросила надзирательница, наблюдавшая трогательную сцену встречи, решив проявить человеколюбие.
- Нет! – вдруг почти вскрикнула Бонни.
- Ну, как хотите – пожала плечами дама в форме.
Бонни снова разрыдалась.
- Почему? Ты успокоишься, и мы пойдем домой – сказал Шон настолько заботливо, насколько мог.
- Они делали мне больно - всхлипнула Бонни – никогда, больше никогда не позволяй им забирать меня!
Совсем, как маленькая девочка. Да она и была, по сути, маленькой девочкой. Оба они еще совсем дети, которым приходилось решать совсем недетские задачки.
- Не бойся, не позволю – утвердительно сказал Шон и впервые в жизни добавил – Бонни, моя милая Бонни.
Нужды спрашивать, что произошло, не было. Поскольку именно он оказался человеком, который вносил залог, ему дали прочитать протокол задержания – проституция, употребление дешевого кокаина, сопротивление при аресте. Шону пришлось выложить почти весь свой недельный заработок, чтобы вызволить свою блудную подругу из-за решетки, но он совершенно о том не жалел. Даже если бы ему пришлось отдать все свои деньги, он поступил бы точно также, не задумываясь. Бонни того стоила. В этом у Шона не было и тени сомнения. Впервые в жизни у него возникло ощущение, что хоть что-то он сделал в ней правильно.
Потом наступили сумасшедшие дни. Шон решил больше не расставаться с Бонни. Он всегда будет рядом и не позволит ей еще раз вляпаться в неприятности.
Мать Шона Лил рассеянно посмотрела на парочку, стоящую на пороге – Шон в своей завсегдашней толстовке с капюшоном на пол-лица и тщедушная девушка в старых джинсах и слишком длинной для ее невысокого роста рубахе, которая висела на ней, как на вешалке.
- Мама, это Бонни. Она поживет у меня в комнате.
- Ха! Поживет! Не гони малыш! Так и скажи, что обрюхатил шлюшку, и теперь вы не знаете куда податься! – грубо отпарировала Лил.
Шон не оскорбился. Он привык. Мать просто не знала других слов, хотя человеком была совсем неплохим. За это Шон испытывал к ней чувство благодарности и частенько подбрасывал денег, большая часть которых оседала в карманах ее одноразовых дружков, которые без зазрения совести грабили случайную любовницу.
- Ладно, проходите – снизошла Лил, доедая сосиску ядовито-розового от химикатов цвета, и деловито почесала взъерошенную голову. В воздухе витал запах пота и алкоголя – Только учти, платить за жилье будешь вдвойне!
Все, как всегда. Ее волновали только деньги. Как, впрочем, и всех вокруг.
- Конечно, мама – согласился Шон.
Ему было жаль Бонни, жаль себя, но еще больше он жалел мать, которая так и не смогла найти своего места в жизни. Бонни в те дни казалась кроткой и непривычно тихой. Порой Шону чудилось, что это не настоящая Бонни, а всего лишь оболочка. Девушка целыми днями просиживала в комнате, словно застывшее во времени привидение, но когда Шон возвращался домой на ночь, ему казалось, что она немного оттаивает, и слабая улыбка оживляет поизносившуюся за неполные двадцать лет душу. Часто он смотрел на нее спящую, а сам не мог заснуть. Ее осунувшееся, изуродованное огнем и пережитой жестокостью лицо казалось Шону самым прекрасным, из тех немногих подарков судьбы, которые он мог считать таковыми. Чья-то душа, блуждавшая в потемках рядом с его душой. О ребенке, который должен скоро появиться, Шон никогда не заговаривал, и по правде говоря, не думал. Уверенности в том, что малыш его у Шона не было никакой, но для него все это не имело значения. Какая разница. Бонни рядом, и это единственное, что важно.
4. РАСПЛАТА
- Ну, что парень, попался! Вздумал воровать у Луиса?! Так вот сообщу новость, тот, кто не уважает Луиса, долго не задерживается на грешной Земле!
Шон опустил голову, чтобы уменьшить боль от впивающегося в затылок ствола пушки. Изо рта у него потекла струйка крови. Он чувствовал, будто вся левая половина его лица наливается свинцом, а глазом он и вовсе почти ничего не видел. Парень надеялся, что хоть зубы у него целы. Дантиста ему точно не потянуть. В горле все горело от крови, которую он вынужден был то и дело сглатывать. Сейчас он многое отдал бы всего за один глоток воды, но широкоплечий мужчина, лениво куривший в углу кубинскую сигару, от которого зависела судьба Шона, никуда не торопился. В оставшийся целым глаз немилосердно бил острый желтый свет лампы, похожей на те, которые использовали в японских лагерях для военнопленных, и, казалось, вот-вот он окончательно потеряет ориентацию во времени и пространстве.
Он не успел уйти далеко. Его нагнали, едва он успел завернуть за угол, повалили наземь и принялись избивать. Били кулаками, били ногами, может быть и еще чем-то били, но Шон этого уже не помнил. Очнулся он уже здесь в сыром подвале, освещаемом лишь проклятой «японской» лампочкой. Понял, где он находится, Шон только когда в дверях появилась зловещая фигура с сигарой и увешанная золотом, как рождественская елка. Это и был Луис. Великий и ужасный Луис – царь и господин всех наркодилеров в этом районе. Он контролировал, распределял, раздавал милости, и казнил неугодных. У Луиса были обширные связи. Поговаривали, что у него очень близкие, панибратские отношения с мексиканским наркобароном Хосе Фернандесом, который являлся настолько большой шишкой, что его объявили в международный розыск. А это делало Луиса практически неуязвимым. В пределах Нью-Йорка точно. Все торговцы, крупные и мелкие, зависели от него. Не было, наверное, ни одного из них, кто не пополнил бы кошелек Луиса. А даже если такие и появлялись, то вскоре исчезали. Навсегда. Сэм, непосредственный «начальник» Шона получал травку на продажу от Луиса, и часто похвалялся, что с Луисом он «на короткой ноге». Было это правдой или нет, Шон не знал, да и не особенно интересовался. Луиса он видел всего то пару раз. После того, как они с Бонни поселились у матери Шона, все его мысли были сосредоточены на том, как добыть денег. Новый любовник Лил оказался гангстером, и требовал за постой все больше и больше. Лил не возражала. Теперь Шон прежде чем отправиться на «точку» непременно заходил в свой Богом забытый гараж. Там он соорудил тайник. Раньше он торговал чистой марихуаной, а теперь, когда затраты возросли вынужден был сортировать товар, добавляя к каждой порции обычный табак. Конечно же, Сэм, да и никто другой об этом не подозревал. Шон знал, что сильно рискует, рискует не только заработком, но, возможно, и жизнью. Но желание вырваться из замкнутого круга оказалось сильнее чувства опасности. Он должен стараться ради Бонни. Теперь, когда каждую ночь его обнимают худенькие нежные руки Бонни, нет ничего главнее, как сохранить столь мучительно доставшееся единство. Он единственный в мире человек, которому она нужна и дорога, кто может позаботиться о ней. Как же он ошибался, ведь самым важным для нее уже давно стала трава. Гашиш, марихуана, кока.…Не все ли равно. Любая из них являлась властной и капризной хозяйкой человеческого разума, души и тела. Трава ревнива. Она не оставляет надежды «сопернику». Ее любовь – страстный дурман внутри твоего же сознания, ее любовь вечна, ее любовь до смерти. Ты не найдешь вернее любовника, чем трава. Трава обнимает единожды и навсегда. И скоро Шону пришлось в этом убедиться.
- Ты пообещал заботиться обо мне! А все оказалось фуфлом! Ты как эти скоты, которым только бы пообжаться на дармовщинку! Ничтожество! Какое же ты ничтожество! – кричала Бонни, и вены пугающе вздувались на ее тонкой шее.
Шон посмотрел на ботинки девушки, которые стояли у радиатора носками друг к другу. Он купил их ей несколько дней назад, и сейчас на них виднелись грязные следы.
- Ты выходила? – спросил Шон.
- А что? Нельзя? Кто ты чтобы указывать мне?!
Глаза Бонни метали молнии. Этот неестественный острый блеск Шон хорошо знал. Видел, и не раз у других. Такое яростное сияние появляется в преддверии момента, когда уже знаешь, что за ним последует жуткая, раздирающая на куски боль – могучий голодный спрут запускает в тело тысячи алчных щупалец, и то, что некогда было человеком, превращается в униженно корежащегося червя. В таком состоянии ты способен на все. И даже больше.
- Ты выходила – констатировал Шон – Выходила и ничего не нашла, так Бонни?
- Это ты во всем виноват! Ты! Ты не позволяешь мне уходить, не даешь денег! Несчастный жмот! Мне же немного надо! Щепотка кокаина – и все! Ты сам мог бы легко достать! Если бы я…черт!
Бонни мотнула головой, пряча за волосами шрамы, и хищно сжала руками округлый живот. Да, от нее и остался практически один живот.
- Проклятье! Если бы не этот долбаный младенец, я бы заработала…
Она вдруг опустила голову и расплакалась:
- Мне же так больно. Шон, пожалуйста – тон ее голоса из агрессивного вдруг стал жалостливым - Ты даже не представляешь, что это такое! Мне так больно! Тогда в тюрьме…Ты же говорил, что позаботишься обо мне! Позаботься, Шонни, милый, найди мне кокаина.…Всего одну щепотку…- продолжала умолять девушка.
Шон знал, что в предварилке с теми, у кого ломка, особенно не церемонятся. Он стоял напротив, смотрел в безумные глаза и, наверное, в первый раз ему столь явственно захотелось умереть, умереть, чтобы не видеть ее страданий и унижения. Ее яростные выпады не оскорбляли его. Он все понимал. Он с такой надеждой ждал, что, если у него будет больше денег, ситуация изменится, но не прошло и нескольких дней, все вернулось.
- Я забочусь Бонни. Надо потерпеть, все пройдет. Я…я…я же так люблю тебя! – произнес Шон дрожащим голосом.
Наконец, он сказал это. Простые слова, которых он боялся, наконец, были сказаны, но облегчения они не принесли. Может, потому что оказались правдой. Когда любишь, тяжело быть жестоким. Иногда легче пожалеть врага, чем причинить боль любимому.
Шон и сам не понял, когда сломался. Когда она кричала, оскорбляя его и теряя последние силы из своего маленького истощенного тельца, когда пыталась сбежать, но теряла сознание у самого входа, когда шантажировала его, отказываясь есть, или когда измученная бесполезной борьбой с ним и с самой собой забывалась тяжелым сном, и ее потрепанное судьбой больное личико разглаживалось, создавая обманчивую иллюзию умиротворения. Он и сам не знал, но в один из этих моментов он сам стал покупать порошок. Зарабатывая на марихуане, приобретал кокаин, и тогда тишина ненадолго поселялась в их тесной, неухоженной комнатушке – Бонни становилась веселой и любящей. Любовь с привкусом безумия.
Скрипнула дверь и в подвал ввалился еще один человек в аляповатом костюме со стразами. Он жевал жвачку и крутил на пальце брелок на сотовом телефоне.
- Как дела Луис? - человек кивнул в сторону Шона – Кого сегодня учим жизни?
- Умник решил, что он умнее меня! – зло рявкнул Луис.
- И что же он натворил?
- Попытался стащить пару пакетов, но ребята у меня не промах, дело свое знают – Луис расплылся в елейной улыбке.
Парень с пистолетом, подручный Луиса, дал Шону еще раз под дых. Шон закашлялся. Голова кружилась, но даже страх и затуманенность сознания не избавляли от тревоги за Бонни. Он уже давно опасался оставлять ее одну в доме. Новый «отчим» зверел с каждым днем, а под его влиянием и Лил в последнее время грозилась вышвырнуть их на улицу. Ни состояние Бонни, ни то, что она была беременна, не трогали женщину потому что ее трогал Белый Эл и бутылка.
- Кто он? – переспросил напомаженный, и, не дожидаясь ответа, подошел к Шону, который корчился на полу в позе эмбриона. Подручный схватил его за волосы и поставил на колени перед «аляповатым костюмом». Тот присел, брезгливо стянув полы пиджака, чтобы Шон его не забрызгал, раскурил сигарету и всунул между опухших губ. Шон послушно затянулся и человек снова забрал сигарету:
- Сколько ходок? – спросил он.
- Что? – едва проронил Шон.
- Сколько раз попадался копам?
Шон едва нашел в себе силы простонать:
- Пока ни разу.
Это было правдой. Наверное, у него слишком интеллигентное лицо. Его скорее принимали за студента, чем за наркоторговца.
- Значит, это он. Слышь, Луис, - человек повернулся к «барону» - думаю, не стоит его кончать.
- С чего бы?
- Это парень Сэма. Он мне рассказывал о нем. Ценный кадр.
- И чем же?
- Работает чисто. Его ни разу не приходилось вытаскивать из обезьянника. Миленькая мордашка усыпляет бдительность.
- Не такая уж и миленькая. Теперь особенно. Кроме того, он спер мой порошок, Джок – возразил Луис, пуская кольца дыма.
Обычно Шон получал товар от Сэма, но пару дней назад Сэма чуть не заловили за сутенерство. Девочек повязали, а он ушел только чудом, и теперь отсиживался в надежном месте. Поэтому Шон отправился к дому Луиса сам. Его отправили к ребятам на «склад». Шон уже собирался уходить, как заметил «бесхозные» белые пакеты на столе, которые непринужденно торчали, будто салфетки в держателе, и не удержался. В другое время он вряд ли решился бы ограбить «могучего Луиса», но как назло накануне его самого ограбили в узком переулке «гетто», а Бонни требовалось все больше и больше кокаина. Он пошел на риск, и просчитался.
- А что ему оставалось. У него девчонка на коке сидит.
- Ха! Так у него еще и шлюха есть? – оживился Луис – Обожаю шлюх.
- Не эту – усмехнулся Джок.
- Почему?
- Это Бонни-«красотка».
Луис раскатисто засмеялся и даже опустил сигару.
- Тогда мне его действительно стоит пожалеть – Луис кивнул подручному – Проучи его еще и вышвырни отсюда. А с Сэмом я поговорю лично.
Шон благодарно посмотрел на своего спасителя Джока. Лоснящееся лицо Луиса мелькнуло в желтом свете лампы, еще удар, в глазу потемнело, и он вновь лишился чувств.
5. СВЕТ
Рассвет тоскливо вползал в щербатую стену гаража. Младенец утомился и затих. Шон трепетно прислушивался к его дыханию, боясь, что маленькая грудка перестанет вздыматься. Прошло уже много времени, но оно так и не приблизило его к решению. Его тело превратилось в сплошной кровоподтек, правую ногу было больно сгибать. Зловещий угол был все еще погружен во мрак, и только маленькое живое тельце согревало его, напоминая, что он все еще жив.
Шон очнулся оттого, что в нос ему ударил запах гниющих овощей. Он находился рядом с со свалкой. Шон попытался приподнять голову, и тут же ощутил острую боль. Он попробовал подвигать другими конечностями – оказалось ничуть не легче. Смеркалось. К счастью, теплый вечер позволил ему отлежаться достаточно, чтобы вновь научиться владеть своими руками и ногами. К дому Лил он добрался только заполночь. Единственным его желанием было влезть под прохладный душ, и уснуть. Но Бонни дома не оказалось.
- Свалила твоя «красавица»! Видать, достал ты ее до печенок! – гоготнул Белый Эл – Даже шмотки не взяла.
Лил голая лежала в отключке.
- Где она?
Шон был уверен, что они выгнали его Бонни.
- А тебя здорово изукрасили – восхитился Белый Эл, и в приступе «благородства» произнес – Иди покури травки, и вся дурь из головы выйдет!
Эл протянул косячок, но Шон отшатнулся. Трава, трава, трава…Он ненавидел ее даже под ногами. Вся его жизнь поросла травой. Мерзкая растительность проросла его насквозь. Ничего не говоря, он вышел на улицу. Было только одно место, куда Бонни могла отправиться. Брошенный гараж с грязно-серыми стенами, «их место». Там состоялось их первое свидание. Они смеялись, танцевали, и впервые занимались любовью, там его покорила самоуверенная язвительность Бонни, сила ее характера, пробивавшаяся назло невзгодам и ветрам сквозь каменистую почву «гетто». И он нашел ее там. В последний раз. Навсегда.
Шон погладил пухлую мягкую щечку малышки шершавым пальцем и улыбнулся. Он уже и не помнил, когда улыбался искренне. Жизнь в «гетто» еще не успела огрубить ее. Она находилась в счастливом неведении. Надолго ли. Пройдет не так много лет, и ее жизнь поглотит трава. Как и жизни Лил, Эла, Сэма, его, Шона, ее матери, и еще бесчисленных мальчиков и девочек, женщин и мужчин которые гибнут от ножа на улице, переизбытка дурмана, в перестрелках, или гниют в тюрьмах, озлобленные и несчастные. И нет этому конца. Шон глубоко вздохнул. Свежий ветер проник в легкие. Он осторожно, превозмогая жуткую боль, стащил с себя джинсовку, расстелил, положил на нее ребенка, затем решительно скинул кирпичи, между которыми прятал марихуану, резко распотрошил, разбросал по всему гаражу. Потом шагнул в зловещий угол. Бонни. Ноги ее были раскинуты и все в крови, но лицо выглядело спокойным и даже счастливым. Будто она просто спала. Жизнь больше не касалась ее. Больше трава не посмеет ее тронуть. Шон зло отшвырнул в сторону шприц. Исколотые руки замерли. Он знал, Бонни погибла от передозировки. Стараясь унять родовую боль, она вкалывала все новую и новую дозу. Но на самом деле ЕГО Бонни умерла много раньше этой роковой ночи. Теперь он это понял. Шон сглотнул слезы, еще раз погладил шрамы на лице девушки, прикрыл их прядью волос:
- Спи спокойно. Теперь тебя никто не тронет.
Сказав это, он взял ребенка, достал зажигалку, поджег траву и вышел. Пламя взвилось вверх рыжим лисьим хвостом, превращая траву в прах. Девочка проснулась и снова заплакала:
- Ничего. Все будет хорошо, малышка. Мы уходим.
Пройдя несколько ярдов, Шон решился посмотреть вверх. Новый день вступал в свои права. Он обещал быть ясным. На горизонте вставало живое и настоящее солнце.