Если честно, то солдат из меня был никакой, что своей службой я регулярно доказывал. Часть, лелеявшая меня два года, просто забыла бы о моём существовании, если бы не… Впрочем, по порядку.
К тому времени я отслужил полгода в Н-ской Краснознамённой, дважды награждённой, непробиваемой, непромокаемой и протчая Гвардейской части. Обычная рутина, которая знакома миллионам. Это было время развала СССР, которого мы так и не защитили, несмотря на присягу, и становления РФ со всем окружающим СНГ. Замполиты не знали о чём говорить, командиры дальше плаца не приказывали, а что было в ротах, все и так знают.
Двадцать четвёртого апреля нам объявили, что будут три дня учений, на которых мы будем ловить вражеских диверсантов. Как смыслово связать настоящих вражеских диверсантов и учения не знаю до сих пор. Но тридцатого апреля роте с утра выдали боевые патроны, а вечером после ужина наш батальон – один из всех – отправили в боевое охранение в окружающую местность с приказом стрелять на поражение по каким-то крутым спецназовцам, которым поставлена задача по учебному уничтожению нашей инфрастуктуры. Выгнали почти всех до десяти утра, даже троих отутюженных и обшитых новогодней мишурой сержантов с почти подписанными обходными листами, готовых к нулевой отправке на дембель. Их тогдашние лица и выражения – сюжет отдельного рассказа.
Что было снаружи поведать не могу, но догадываюсь, т.к. первомайская ночь холодна, форма одежды летняя. Нашу же роту определили на периметр, т.е. охранять изнутри два въезда, две дыры в заборе и низкую ограду у гаража. Ну и прочее типа губы и клуба по необходимости. Лично я попал усилением в караул на главные ворота, на КПП, что гарантировало неучастие в первомайском топтании плаца. Это тогда показалось мне плюсом.
Ночь прошла спокойно, боевыми на радость отцов-командиров наши не стреляли, каких-либо происшествий замечено не было. К семи утра все видимые мне дежурящие успокоились и стали откровенно зевать на въезжающих поварих и продавщиц из кафе и армейского магазина. А в 8-15, когда оставшиеся внутри солдатики умеючи топтали дорогу на завтрак, у моего шлагбаума остановилась чёрная волга. В ней сидели три патлатых бородача в чёрных одеждах. На животах у двоих поблёскивали кресты.
Это сейчас церквей много, а тогда священники, по-моему, были весьма редки, да и не ходили они по улицам в своих рясах. Я, по правде сказать, растерялся. Один из них открыл форточку и крикнул мне:
– Здравствуйте! Кто начальствующий тут у вас? Скажите, что приехали отец Василий и отец Андрей из благочиния познакомиться с командиром и поздравить с праздником.
– Из чего приехали? – переспросил я.
– Из бла-го-чи-ни-я, – последовал несколько сердитый ответ. – Позвони командиру-то… Или вестовой тут у вас?
– Нет, телефон. – Ответил я.
Я зашёл на пост и набрал дежурного. Уставший голос старлея Вишневского добрых три минуты переспрашивал чего и как, связывался с командиром, объяснял ситуацию там, и в конце концов растерянно приказал пропустить. Я объяснил как доехать до штаба и поднял шлагбаум.
Дальнейшее было мне рассказано так: волга подъехала к штабу, водитель остался за рулём, а двое с крестами вошли вовнутрь. Вишневский представился им, явно не зная как себя вести, и повёл в кабинет к командиру. Через минуту в кабинет поприветствовать свалившихся на голову гостей направился и начальник штаба, который, впрочем, через пять минут вышел «следить за оперативной остановкой». Ещё через десять минут гости, улыбаясь и благодаря, закрыли дверь кабинета, сели в машину и поехали обратно. В 8-45 волга подъехала к КПП со стороны штаба.
– Всё, солдатик, открывай, – сказал водитель.
– А пропуск где? – спросил я.
– Тебя что, благословить? Открой иди, – последовал ответ, и тут я увидел, как, почти касаясь края форточки заднего сиденья, на мой нос уставился ствол АКСУ. Говорю искренне, я испугался: ведь нам-то разрешили стрелять на поражение, а им? Я поднял злосчастный шлагбаум, затем был разоружен, усажен на заднее сиденье и поехал на волге с похитителями на будущий позор. Что почему-то запомнилось, как водитель отклеенной бородой помахал нашей части. Настроение было ужасное.
Километра через три меня высадили и вернули штык-нож и автомат, но уже без патронов. Волга уехала, а я побежал обратно.
Меня хватились раньше командира: кто-то из офицеров в это время вернулся с отпуска. Сперва он подумал, что я сбежал, и позвонил в штаб. Старлей Вишневский догадался сразу и рванул к командиру. Тот лежал связанный тонкой бечёвкой и с заткнутым ртом. На лбу фломастером готическим шрифтом было написано «УБИТ». Документов в командирских столе и сейфе естественно не было.
Через минуту после распутывания злобного ошарашенного полковника последовал звонок из столовой: к столам, за которыми ел первый батальон, с нижней стороны были прикреплены коробочки с надписью «заминировано». Такие же коробочки нашли через 10 минут на технике в гаражах. Кто их прикрепил, так и осталось неизвестным.
На губу меня не посадили, но увольнительных до конца службы не видел. И ушёл через полтора года с последней отправкой.
Если честно, то солдат из меня был никакой. Зато теперь вот в храм хожу.