Осень в Харькове была относительно тёплая и продолжительная. Я был рад этому обстоятельству, потому что верхней одежды для зимы у меня не было. Я поступил в институт неожиданно для самого себя, поэтому не подготовил материального обеспечения. Но, в конце концов, зима настала. Все студенты надели пальто, шубы и шапки, а я… телогрейку. Шапки не было. Была кепка, но настолько поношенная, что я стеснялся её одевать на люди. Я стеснялся и своей телогрейки, но куда денешься – другой зимней одежды у меня не было.
По институтским корпусам не разрешалось ходить в верхней одежде: для неё были гардеробные, и почти круглосуточно дежурили гардеробщицы. Утром перед началом занятий в гардеробную, как правило, выстраивалась очередь из нескольких десятков (а то и сотни) студентов. Иногда приходилось выстаивать до получаса. Студенты сдавали настоящие мужские пальто, студентки - по большей части меховые шубки или пальто с меховыми воротниками, а я… - маленькую старенькую телогрейку.
Гардеробщицы сначала, по-видимому, не поняли, что я подаю что-то, похожее на тряпку, и давали номерок, как всем. Но через несколько дней одна из них вдруг брезгливо отдёрнула руку со словами «Ты что подаёшь?» и приняла одежду у следующего. Я постоял немного смущённый, мучаясь вопросом, что делать, потом решил, что никуда не денется моя телогрейка, если полежит без номерка. Я перегнулся через барьер, ограждавший гардеробную, и положил её на пол в углу.
Несколько дней телогрейка никому не мешала. Некоторые гардеробщицы замечали, когда я её клал, и снисходительно кивали головой, пусть, мол, полежит. Но другие, то ли занятые приёмом одежды, то ли по вредности характера, не удостаивали меня даже взглядом.
И однажды телогрейки не стало. Я спросил у гардеробщицы, не знает ли она, куда переложили телогрейку. Та, не поворачивая головы, ответила резким тоном:
- Не знаю. Я не слежу за всяким тряпьём.
- Тётенька, разрешите посмотреть в гардеробной, может её куда переложили.
- Какая я тебе тётенька, - недовольно ответила она (ей было не больше 30 лет), но всё же разрешила. Я обследовал все углы, осмотрел вешалки – телогрейки нигде не было.
Я запаниковал. На мне была сатиновая рубашка и ковбойка (кофта из байки). А на улице мороз более 15 градусов с пронизывающим ветром. Несмотря на такое горе, я всё же не осмеливался кричать, требовать, искать справедливость. Я только втянул голову в плечи, из глаз почти катились слёзы.
На моё удручённое состояние обратила внимание студентка харьковчанка Валя Арцеулова, которая училась в одной группе со мной. Это была миниатюрная девушка, с тонкой талией, худощавая, но с густыми, коротко подстриженными волосами. Маленькое личико было похоже на луну, улыбчивый ротик с мелкими ровными зубками. Одета она была в пальто с лисьим воротником. Мехом были также оторочены рукава и низ пальто. На голове – меховая шапка.
- Что случилось, Николай?
- Да… вот… у меня пропала… телогрейка. – Мне было стыдно произносить название моей, так называемой, одежды перед этой богатой (в моём представлении) девушкой. Валя видела меня в ней и знала, что та доброго слова не стоит.
- Я так понимаю, у тебя другой, более приличной одежды нет?
Я промолчал и отвернулся, чтобы скрыть накатывающиеся слёзы.
- Николай, жди меня здесь, я вернусь через полчаса.
Мне ничего не оставалось делать: пока корпус открыт, я буду находиться в нём. Может быть, даже на ночь придётся прятаться в какой-нибудь аудитории, ведь на мороз в рубашке не выйдешь. Валя отсутствовала значительно дольше. У меня зародилась мысль, не пошутила ли она. Но Валя вернулась (не знаю, почему при её появлении мне захотелось крикнуть «ура!») и привезла мне… мужское пальто. Не новое, с отцовского плеча, чуть-чуть широковатое, но на мне смотрелось относительно хорошо. Я был смущён таким богатым, по моему мнению, подарком, отнекивался, но Валя доказала, что для её отца это уже непригодная, выброшенная вещь. И я, памятуя, что мне всё равно некуда деться, не заставил себя долго уговаривать, с благодарностью принял. Впервые за свою двадцатилетнюю жизнь я надел настоящее мужское пальто.
Мы вышли вместе из электротехнического корпуса института поздним вечером. Настроение моё улучшилось, наступил один из тех коротких моментов, когда я блистал красноречием. Я сыпал шутки, анекдоты, а Валя от души хохотала, чуть не падая, и хваталась за мою руку, буквально повисая на ней. Почти два часа мы добирались к её дому (хотя нам это не показалось долго), но, наконец, пришли и, обменявшись тёплым рукопожатием, распрощались.
В дальнейшем Валя стала отдавать предпочтение моему обществу. В аудиториях мы всегда садились рядом: на лекциях она быстро писала конспекты ровным красивым почерком, а на практических занятиях я первый решал задачи, первый выполнял лабораторные работы, первый успевал сделать курсовые работы. Таким образом, мы выручали друг друга, и я чувствовал себя на седьмом небе от такой партнёрши. После занятий я всегда провожал её домой, хотя моё общежитие находилось в противоположной стороне.
Однажды по дороге у нас зашла беседа о кино, и Валя вдруг сказала:
- Почему бы нам не сходить в кино? Вот кинотеатр «Родина» рядом.
Я смутился. У меня в кармане были гроши, которых едва ли хватит до следующей стипендии. Решил всё же не подавать виду, и мы завернули к кассе кинотеатра. Однако от Вали не укрылась моя первоначальная растерянность, а также то, как я медленно и тщательно пересчитывал рублики, прежде чем отдать их за билеты. Она быстро открыла свой ридикюль, вынула красненькую и подала в кассу. Я потом пытался всучить ей деньги за билеты, но безуспешно.
Фильм был хороший, с участием самой красивой в ту пору и моей любимой артистки Людмилы Касаткиной. Мы то смеялись, то страстно сопереживали героям. Валя часто прижималась ко мне. О, как это было приятно! Я готов был всю ночь провести с ней в обнимку. Желание было так велико, что по окончании фильма я осмелился обнять её за плечи и так идти по улице. У подъезда дома я никак не хотел отпускать её руки, и Валя пригласила к себе.
Квартира состояла из нескольких больших комнат (во всех комнатах мне побывать не довелось). В прихожей стоял огромный полированный шкаф для верхней одежды, висело огромное зеркало в бронзовой оправе, на полу – ковровая дорожка. В моей голове вихрем пронеслось, что эти вещи стоят баснословные деньги. В зале, куда меня пригласила Валя, предварительно заставив снять пальто и ботинки, глаза разбежались от роскоши: комоды, серванты, хрустальные люстры, картины, огромный ковёр на полу, мягкая мебель. Боже, куда я попал?!
Пока я всё это рассматривал, Валя переоделась в другой комнате и вышла в зал. На ней было бледно-лиловое, с розоватым оттенком, почти прозрачное платье, под которым была тёмно-лиловая юбка. (Именно в этот период начали появляться прозрачные одежды из капрона, и родилась поговорка: раньше женщины из кожи лезли, чтобы платье показать, а теперь из платья лезут, чтобы кожу показать). На блузе были роскошные золотые цветы, золотой каймой были оторочены рукава и низ платья. Платье было длинным, почти до щиколоток, но исподняя юбка очень короткая, и просматривающиеся сквозь платье ножки являли собой нестерпимо возбуждающее зрелище.
Это что за демонстрация? Я вдруг почувствовал унижение. Нет, я в своей застиранной потёртой ковбойке явно не вписываюсь в это роскошество.
Тяжело и очень больно было прерывать дружбу с Валей, но я стал уклоняться от встреч с нею в аудиториях и находил причины, чтобы не провожать её.