рассказ
Проснулся от толчков. Кто-то чувствительно пинал его сапогом под ребра.
- Эй, чиво развалился тута посеред проходу! - кричала пухлая деревенская тетка в цветастом полушалке, стараясь пробиться к освободившейся лавке.
Тесный вокзал, заваленный сотнями тел "ожидающих", был так ярко освещен, что человек, открыв глаза, поневоле тут же зажмуривался. Мозг его, как мельничный жернов, с трудом стал прокручивать картины происходящего. Тупое оцепенение проходило не сразу.
Он подобрал ноги. Потом, цепляясь за ножки скамейки, с трудом сел. Газета, с вечера заботливо разостланная на полу и служившая ему вместо простыни, истерлась и изорвалась. Клочья ее теперь висели на его изжеванном пальто, застряли в волосах и на давно небритом лице, точно грязный весенний снег в чаще бора.
- Ну, что уселся, дай дорогу! - продолжала выступать цветастая тетка, хотя путь до скамейки был уже свободен. И тогда он, сколько мог, отодвинулся к стене, пропуская "законную пассажирку" с кучей сумок, узлов и разнокалиберных чад. А та, не успокаиваясь, продолжала ворчать: - Валяются тут всякие ханыги, куда милиция смотрит!
За окнами уже серел рассвет. Из открытой двери вокзала потянуло пронизывающим сквозняком. Народ вдруг зашевелился, устремляясь к выходу на перрон: показался едва ли не единственный проходивший здесь поезд.
Человек тоже встал, подобрал свою рваную шапку, едва не упав снова на пол, и, шатаясь, побрел к выходу в город. Шедшие навстречу ему граждане с портфелями и сумками в руках шарахались в стороны, едва завидев его длинный, точно кавалерийская шинель, "макинтош" с помойки, с большими сальными пятнами на груди, отчего одежка больше смахивала на географическую карту. Иные граждане даже оглядывались вслед.
Он вышел на широкое вокзальное крыльцо, остановился и вдохнул в себя, сколько мог, чистого весеннего воздуху так, что заныло где-то в груди.
Перед зданием вокзала расстилалась горбатая и как-то безобразно застроенная площадь - хаос всякого рода будок: сапожных, газетных, "комковых". Ни людей, ни машин. Сбоку за бетонной стеной торчали кусты, черные и голые, точно задранные кверху метлы. Впереди на карнизе магазина зудела раздраженно наполовину сгоревшая неоновая вывеска. Из оставшихся букв можно было прочесть неприличное слово.
Идти ему было некуда.
"Покурить бы", - с робкой надеждой подумал он и пошарил рукой в кармане, отлично зная наперед, что ничего там не отыщет. Но... но, может быть... Пальцы нащупывали хлебные и табачные крошки, ржавый болт, зачем-то подобранный им вчера по дороге, пуговицу от пиджака, проданного пару дней назад за мелочишку. Ни сигарет, ни денег, конечно же, не было вовсе. И ему стало невыносимо скучно. Чуда не произошло. И секундная радость от свежести мартовского утра в этом идиотском, Богом забытом городишке исчезла, как розовое облачко на востоке, откуда из-за ребристых шиферных крыш выползало красное, точно опухоль, плохо согревающее солнце.
Он поплотнее запахнул свою "шинельку" и поплелся в направлении центра города вдоль замерзшей за ночь рубчатой автомобильной колеи - без цели и безо всякой надежды на что-то.
Впрочем, цель у него, конечно, была. Цель, о которой знала последняя собака в этом чертовом городишке: ему нужно было срочно опохмелиться. И эта сверхзадача, как многопудовый камень, отягчала его мозг. Мысли рвались, как гнилые нитки. Сквозь трансформаторный гул в голове он пытался связать их, построить в логический порядок.
"Чтобы достать бутылку, нужны деньги. Где взять деньги? Как добыть деньги, чтобы купить бутылку?" - бормотал он себе под нос.
Путь честного заработка исключался полностью; не было у него уже давно ни сил, ни желания работать, иметь заработок. Да и смешно было б думать, чтобы кто-то его сейчас взял на настоящую работу! Какое! Даже тут, в этом городишке безработных, толпящихся у "конторы" - дома, где, судя по табличкам, торчало все местное начальство, - ежедневно выстраивалось до сотни! Он видел. Вчера даже пытался заговаривать с кем-то из "хвоста" очереди. Отвечали, что берут на работу совсем мало. Трудные времена! А ему так и вовсе не светит - шел бы он лучше на свалку! Добывал бы там полезные ископаемые!
Но свалка - далеко. До нее, пожалуй, и не дотянуть. Снимать же белье, с вечера отставленное сохнуть на веревке какой-то глупой хозяйкой, было противно, тащить курево с лотка у подслеповатой старухи - очень противно! Ну не мог побороть он этой брезгливости во все те пять месяцев, что "бомжил" после выхода из "зоны". Почему такое было - он и сам не понимал. Ведь выбирать-то не приходилось! И когда срывалась очередная "операция" по его собственной вине, он с досады грязно ругался тем гнусным матом, с которым познакомился в последний год своей биографии. При этом он справедливо считал, что с тем "дворянским" воспитанием, которое приобрел когда-то благодаря интеллигентным родителям, уж точно окочурится в ближайшие дни!
Иногда ему казалось, что этот тошнотворный рефлекс "благородства" пройдет, если он возьмется за действительно настоящее дело. "Крупняк", по мнению его, совершеннейшего дилетанта, знавшего о кражах только из красивых детективов, должен был увлечь его, затянуть своей перспективой.
И потом - на больший период отступила бы нужда в добыче спиртного, вечно, как дамоклов меч, висевшая над его головой. Вот только в смысле квалификации - он сплошной младенец. Но днем раньше, по счастью, удалось столковаться с одним "жлобом" - рецидивистом, который "волок" в таких делах значительно больше его. Решили они будущей ночью "брать" один магазинчик на окраине. Да, это будет настоящее дело! А потом - море разливное любого пойла!
Человек остановился и проглотил слюну. Однако тут же вспомнил, что до ночи еще много пустых часов. Воображение явно сыграло с ним злую шутку. Ждать и терпеть до ночи просто не было сил. Значит, оставалось последнее: клянчить мелочишку у прохожих, а потом купить флакон дешевого одеколона в "комке", развести водой и "хлопнуть" его сразу - по полстакана на разливе с корешами (которые к тому времени обязательно объявятся). Но и этого он не умел делать, не зная особых приемов честной и древней профессии - нищенства! Не разбирался он и в психологии "жертвователей". В результате чаще получал по морде, чем в протянутую ладонь, так и не поняв, что нищета должна быть жалкой, но не нахальной. А он то и дело сморкался, канючил, приставал к людям, но не вызывал к себе ни жалости, ни сострадания.
Но в настоящее время ничего другого ему не приходило в голову. Скоро - час пик, люди пойдут на работу. У людей есть деньги. Они поделятся с ним. Он будет говорить: "Господа! Я из заключения. Не соблаговолите ли вы (мать вашу!) одолжить мне несколько копеек на хлеб - дети голодные".
И тогда они дадут ему то, что нужно! Всего-то рублей десять! В свое время он и за деньги не считал такую сумму. В свое время...
Утоптанная колея уходила круто вправо. Человек, не сворачивая, двигался в прежнем направлении, ориентируясь на покривившийся шпиль деревянной башни, воздвигнутой в древние дореволюционные времена местным чудаковатым архитектором на доме, в котором сейчас располагался центральный гастроном. Его тянуло автоматически туда, где в изобилии имелся столь необходимый ему "эликсир жизни", совершенно недоступный по нынешнему его состоянию. Пронизывающий ветер пахнул навстречу. Тогда он свернул в какой-то тесный переулок. Там, за гастрономом, неожиданно обнаружился большой заколоченный овощной киоск. Здесь, пожалуй, можно было переждать раннее утро. Отодрав лист фанеры, он пролез вовнутрь и забился под прилавок, в угол, устроившись на остатках гнилой капусты вперемешку с заледеневшим снегом и мусором. Было еще слишком рано. Следовало долго, бесконечно долго ждать, пока появятся люди, а потом откроются и торговые заведения.
Наверху погрохатывал лист кровельного железа; в полумраке виднелись штабеля деревянных ящиков, казавшихся снизу высоченными небоскребами.
Глаза слипались. Зарывшись головой в воротник, он задремал.
Ветер через множество щелей и дыр проникал и в эту бутафорскую постройку. От долгого и неловкого лежания ноги его затекли, тело вдруг принялось дрожать крупной дрожью, остановить которую ему никак не удавалось. И тут вдруг стало тепло. "Это солнышко, видать, припекает", - блаженно подумал он сквозь дрему. Но солнце оказалось вдруг вовсе не солнцем, а большим оранжевым крабом (таких он видел во время службы на Тихом океане), который намертво вцепился в него своими лучами-клешнями! Попался! Грудь раздиралась на куски. Невыносимая боль! Человек зашелся в бесконечном, сотрясающем его тело кашле. Минута, другая, третья. Наконец, все это кончилось, и он пришел в себя.
В киоске стало совсем светло. По стенам текли ручейки подтаявшего на крыше снега. На полу оказалась большая лужа. Пора было выходить на добычу. Голова горела. Пошатываясь, мужчина поднялся на ноги, чтобы выйти - навалился плечом на стену - едва державшиеся доски. И вместе с ними вывалился наружу. Сознание вновь покинуло его.
***
Семен Матвеевич был не в духе. Он привык уважать себя и чувствовать, что другие уважают его. Ну и что, что ему далеко за семьдесят? Не маразматик же какой, и ум ясный. В жизни своей он долго и много работал даже в старости, имеет награды. Но вот уже третий месяц, как оставил он последнюю должность и уже окончательно вышел на пенсию. Казалось бы - отдыхай не хочу! Но с первого же дня "свободы" ему стало ясно, что вместе с утратой последней его должности статус его в семье сына, где он жил в последнее время, резко упал. И дело даже не в том, что вместе с потерей зарплаты бюджет семьи теперь имеет дыру в три с лишним тысячи рублей. Просто он теперь оказался не у дел. И пенсии вроде хватает. Но не занят он настоящей общественно признанной работой. А это значит, что каждый в семье может спихивать на него всю домашнюю мелочевку. У него, как у "ничем не занятого", вроде даже появилась вдруг масса обязанностей: ходить по магазинам за продуктами, трясти половики и паласы, гулять с внуками и выгуливать собаку. Даже варить и стряпать, хоть баб - полон дом! Раньше после работы, ссылаясь на усталость, он мог прилечь с газетой на диван, посидеть часок у телека. Теперь же, если б вдруг вечерком ему вздумалось покемарить с газетой под вопли американских ковбоев - понимание в лице невестки он бы нашел едва ли. Как же! Ведь ничем не занимался "старый" весь день! Какой ему отдых?
А эта "незанятость" выматывала больше, чем настоящая работа! И при том не давала ровно никакого удовлетворения! Страдало и мужское самолюбие. Черт возьми! Не бабка же старая он в самом деле, чтобы сутками крутиться дома по хозяйству!
Сегодня с утра Семен Матвеевич натянул хромовые сапоги (он предпочитал эту давно вышедшую из моды обувь) и под предлогом покупки молока для внуков отпросился у невестки в город.
- Вы бы еще лапти обули, отец! - проворчала та недовольно.
Он ничего не ответил. А чем плохи его сапоги? И красиво, и ноге удобно, и тепло. Когда был молод, мог только мечтать о такой роскоши. По тем временам, в пятидесятые, эта обувь на базаре стоила до двух тысяч! Шутка ли! А теперь, когда наконец-то есть у него возможность их иметь, стоит ли обращать внимание на этакую мелочь - моду?
Покупка молока была лишь поводом сбежать из дому. Главное, Семен Матвеевич решил с утра разведать, не найдется ли где работенки, подходящей для пенсионера: роль домашней хозяйки его больше не устраивала. Надежды мало, конечно, но все-таки...
Ему очень повезло. Уже в первой торговой конторе, оглядев его крепкую фигуру, ему предложили поработать месяца два ночным сторожем, охранять какой-то "хозрасчет", покуда там не установят сигнализацию. Хоть и было это у черта на куличках, на самой окраине города, Семену Матвеевичу подходило предложение: спал он теперь мало, воров не боялся, а работа в ночь давала полное право отдыхать дома днем. Заработная плата его не особенно волновала.
На обратном пути, выйдя из магазина и свернув в переулок, он увидел мужчину с длинными волосами, в длинном грязном пальто, без шапки и перчаток, лежащего на снегу возле овощного киоска.
"Вот дурень! - удивленно подумал Семен Матвеевич. - С утра успел нализаться, ханыга! И где они винище это успевают достать?"
Он обошел человека стороной, заглянул из любопытства в лицо. Парень лежал на спине. Бледно-голубые, какие-то выцветшие глаза его словно застекленели и были совершенно неподвижны, точно у мертвого.
"А ведь не пьяный он! - понял вдруг Семен Матвеевич. - Может, припадочный? Нет, тоже не похоже: не дергается и пены у рта нет. Какая-то другая болезнь. Замерзнет ведь, - промелькнуло в голове. - Подобрать бы надо. Но куда я с ним? К себе нельзя: невестка не пустит; а где он проживает, попробуй допытайся! Да, скорее всего, и нет у него никакого жилья - подзаборник!"
Десятки людей проходили мимо раскинувшегося вдоль тротуара человека. Некоторые смотрели в его сторону - и никто не останавливался. Семен Матвеевич тоже прошагал мимо. Авось кто-нибудь другой подберет! И вообще - это дело милиции и скорой помощи...
***
- Санек, а Санек? Чи ты еще жив?
- Где я? - с трудом разжимая вспухшие губы, прошептал больной и повел взглядом вокруг. Он лежал на железной койке, укрытый собственным пальто, в комнате, наподобие паровозного тендера, узкой и грязной. Над ним склонилось одутловатое женское лицо с перебитым носом, которое он точно где-то видел. А-а! Клавка-Хохлушка! Ну конечно, она, старая знакомая! С месяц назад бывал у нее, затесавшись в компанию таких же разжившихся на чем-то бичей, дым тогда стоял здесь коромыслом! Пойло - от товарищества! Стаканы и закусь - от хозяйки. Потоптался он тогда в этой конуре дня три и остался бы на больший срок, хоть и морда у тетки - страшнее атомной войны! Но с позором был изгнан из пристанища более сильным соперником. А жаль: теплый угол зимой - вещь немаловажная для их брата! Да в придачу - теплая баба! Клавка была даже по душе ему чем-то. Вечно пьяная, веселая. Добрая, по доброте своей - частенько битая мужиками, она, тем не менее, никогда не теряла бодрости духа. Даже работать умудрялась где-то, кажется, посудомойщицей в столовой. И деньги у нее бывали, хоть только по нескольку дней в месяц. Конечно, это богатство тут же коллективно пропивалось, а дальнейшее ее существование в промежутке между получками мало чем отличалось от Саниного. Но - комната! До неминуемого суда и выселения Клавка жила пока как богиня!
- Клава!
- Та я ж, Санек. С-пид магазину тебя волочила, аж взмокла уся! Пытала: чи жив, чи вмер уже? Добре, шо жив! Дай подывлюсь, не билы ли где пальцы? Не обморозився ли? А я вже в "скору помочь" звонила, щас приидут, - трещала она без перерыва.
- Спасибо тебе, - признательно сказал Александр и закашлялся, шаря рукой по постели.
Клавка подсунула ему под руку тряпку, а он обтер ею губы. На грязном полотне заалели полосы крови.
- У тебя ж чахотка! Открытая!
- Точно! Долго не протяну! Боишься заразу подцепить?
- Тю, та я таких сотни бачила, когда санитаркою была. И ничого!
Приехал врач и, брезгливо оглянувшись, подсел к Александру на кровать. Беглый осмотр показал, что тому следовало немедленно ложиться в стационар.
- Ну нет, - зло сказал Саня. - Чего я там не видел? Опять резать будете? Сыт по горло! Лучше здесь сдохнуть!
Врач молча пожал плечами и поднялся.
- Предупреждаю, - заявил он, подойдя к двери, - во избежание распространения инфекции вы не должны контактировать со здоровыми людьми!
Мизинцем толкнув дверь, он вышел из комнаты.
- Сволочь! На то, что я скоро подохну, ему наплевать, а вот как бы кто другой палочек не нахватался - это, видите ли, важнее!
Больной опять закашлялся, потом поднялся с кровати и, шатаясь, побрел к столу.
- Да нет же, и на это ему наплевать! Только б не притянули к ответу за то, что не предпринял никаких мер! Он, уж точно, с превеликим удовольствием облил бы меня сейчас хлоркой и закопал бы как собаку в канаве - "во избежание"! А что, Клава, не найдется ли у тебя стопарика?
- Конечно, е! - с радостью отозвалась та. - Тильки тебе не можно! Помрэшь!
- А! - безразлично махнул рукой гость. - Днем раньше, днем позже! Тащи! Потому как без стопаря могу подохнуть прямо сейчас!
Клавка вытянула из-под кровати смятый алюминиевый чайник с нахлобученной вместо крышки консервной банкой и разлила содержимое по посудинам.
- Пей, то тебе вместо ликеру!
От напитка разило одуряющим запахом сивухи пополам с керосином. Даже видавшего виды Саню отшатнуло.
- Чего это ты намешала?
- Та всего помалу: "полинки" чуть, "синенькой - три косточки", цибульни капельки - коктейль.
- Действительно, коктейль! А без политуры нельзя было?
- Я ж процедила! - обиженно протянула та. - Перший раз, що ли?
- Ну да, конечно, - выговорил Саня и проглотил комок, подступивший к горлу. Потом он крякнул, выдохнул из себя воздух и влил в горло "коктейль" (он же "ликер"). Тут точно кто-то срезал его по затылку, Саня упал лицом в изгиб своей левой руки, сжался весь, точно собирался выпрыгнуть из собственной кожи, и сидел так долго, переваривая страшную отраву, мало-помалу расслабляя спину и плечи. Вдруг тело его опять заходило в беззвучном кашле, и он стал похож на старую разболтанную автомашину, у которой двигатель идет вразнос, кузов и крылья хлябают и скрежещут на каждой дорожной кочке. Наконец гость поднял свое вспотевшее лицо с ярко-красным румянцем на щеках и сказал:
- Ну, Клавка, подсунула ты мне ежика! Ну все равно, заправились, теперь и на дело идти можно. Дай только отдохну чуток.
- Яко тако дило? - изумленно воскликнула хозяйка. - Ночь на двори, мороз. Замэрзнешь!
- Надо идти, никуда не денешься! - И он стал натягивать на себя свой долгополый макинтош.
- Ну иди, тильки зараз до мэнэ возвращайся. А ты кушав сегодня?
Саня неопределенно помотал головой.
- Брешешь, ничего не жрав! - Она быстро кинулась к кровати, служившей ей, видимо, по совместительству кухонным шкафом, вынула из-под нее краюху зачерствевшего хлеба и пару луковиц.
- На!
Саня засунул подарок в карман и вышел.
Несмотря на слабость, настроение у него было приподнятое. Сегодня он решится наконец на крупное дело, сегодня "возьмет" он магазин! Ночью там пусто, освещения нет, охраны и сигнализации тоже - он проверял. Правда, на дверях два пудовых замка, но тот напарник-хмырь подсказал другой способ проникновения: через крышу. Очень даже просто, он и сам где-то читал про такое, только потом забыл. Он многое забыл из того, что знал раньше, когда жил как все - со своей семьей. И вовсе не думал, что бутылки ради ему придется лезть в магазин через пробитый потолок!
На улице подморозило. Ветер стих. Тонкие ледяные корочки на лужах хрустели под ногами.
Саня не скоро добрался до места. У обусловленного столба напарника по "делу" не оказалось.
"Видно, упился как свинья! - с досадой подумал новоявленный грабитель. - Ну да черт с ним, и один управлюсь!"
Смеркалось, но нигде уже не было заметно ни души. Жители, как клопы, давно попрятались в свои щели.
Магазин находился в некотором отдалении от множества частных домишек, у пустыря, где рядом закладывался фундамент какого-то здания. Теперь по городу много таких недостроенных развалин стоит. Задней стеной он примыкал к массивной металлической ограде школы. Каменная трехэтажная коробка ее сиротливо возвышалась над однообразной местностью. Между стеною магазина и школьной оградой оказался завал из мусора, тары, ящиков и еще какого-то барахла, плохо различимого в темноте.
"Даже удивительно, почему раньше этот магазинчик не грабанули? - думал Александр. - А может, и лазил уже кто, откуда мне знать?"
Саня добыл из тайника кусок толстой витой арматуры, которую заблаговременно отыскал на стройке. И полез по ящикам на крышу. Поднявшись, он отдышался: подъем для него оказался совсем не из легких.
При свете луны трудно было различить что-либо. Но грабитель твердо был уверен в удаче: постройка старая, еще времен целинной эпохи - камышит да тес, теперь уже почти сгнивший. Ближе к дымовой трубе доски неплотно прилегали друг к другу. Стоило их чуть поддеть своим инструментом, как они с громким скрипом отскочили. Саня замер. Но ничего не случилось, никто не объявился на звук. Тогда он с большим проворством стал расширять дыру в крыше, даже увлекся работой, и не сразу до него дошел сиплый старческий голос: "Стой, стой, чертяка! А ну прекрати, мать твою растак!"
Поначалу Саня нисколько не испугался: он просто удивился, услышав крик, и, обернувшись, заметил фигуру человека, стоявшего у ограды и размахивающего руками. Но тут стало наползать чувство страха. Кто это? Милиция? Что делать? Прыгать? Еще неизвестно, удачно ли приземлишься! И далеко ли убежишь, когда ноги ослабели и через каждые два шага мучит выматывающий душу кашель? Кто он, этот тип? Скорее, сторож или прохожий! И есть ли у него оружие? Но вот снова раздался хриплый старческий окрик: "Слазь, тудыт твою, стрелять буду!"
Голос доносился уже ближе к магазину, кричавшего не было видно, старик, вероятно, лез уже по тем же ящикам, что и Саня, так как раздавался треск ломающихся досок.
"Ага, сторож! - сообразил вор. - А телефончика-то у тебя и нету! Ну и ори, ори, хоть заорись! Никто тебя тут не услышит!" Хмыкнув, он перешел на другой скат крыши и встал в тень широкой кирпичной трубы.
Старик, отдуваясь, с руганью влез на крышу и тут только заметил, что грабитель исчез. Это, видимо, его обескуражило, так как он не заметил, чтобы тот спрыгнул с крыши, никакого шума не было слышно. Куда ж делся грабитель?
А Саня стоял за длинной, в его рост трубой, исполненный решимости врезать дурню по башке так, чтобы тот кувырком покатился с пологой крыши магазина. Но делать этого не пришлось. Лихорадочные поиски вора привели к тому, что старик неожиданно оказался с ним рядом, лицом к лицу.
- Ох, - выдохнул дед, отступил на пару шагов, не удержался и, взмахнув руками, стал задом падать вниз на острые пики школьной ограды. Мгновение - и "страж" барахтался, как жук на булавке, на одном из копий этого монументального заграждения. Страшный вопль, перешедший в хрип, раздался над пустырем.
"Ну и дела! - подумал Саня. - Теперь дай Бог ноги!" Да уж, следовало драпать отсюда - и как можно скорее!
Он подошел к противоположному краю крыши, но почему-то раздумал и зашагал обратно. По ящикам он добрался до деда, который скулил на своей железяке, как побитая собака. Значит, был жив. Это было и страшно, и настолько смешно, что Саня расхохотался.
- Ну что, паскуда, сам сел на кол? Заслужил себе кару, лягаш?
- Сними меня Бога ради, мил человек!
- А, так ты еще живой? Видать, плохо накололся?
- Ой, кажись, куда-то в ляжку попало! Когда бы не тулуп - хана бы мне была. А так соскользнуло вниз. Спаси! Не могу сам слезть, шуба мешает.
- Ну нет, сиди, шашлык недожаренный, а мне некогда!
- Не уходи, - взвизгнул старик и, извернувшись, ухватил Саню за плечо. Тот резко сбросил дедову руку и полез вниз.
- Спасите, - загорланил опять потерпевший.
- Замолчи, - прошипел "грабитель", останавливаясь. - А то возьму дрын, шкварну тебя по башке, навеки заткнешься, сука!
Он на секунду задумался, а потом вновь полез наверх.
- Давай сниму, а то ведь подумают, что это я тебя, спинжака, сюда повесил!
Саня помог старику высвободиться. На его счастье, поранился он, видать, не сильно, но крови оказалось много. Трудно было разобраться в темноте, что к чему, возможно, поврежденной оказалась какая-то артерия на ноге.
- Все, погань, тебе действительно хана. Из тебя хлещет, как из унитазного бачка!
Старик опять заохал, запричитал с подвыванием и, опираясь на гнущегося, как соломина, Саню, стал спускаться с груды ящиков.
- Что ж мне делать-то? Подскажи, дорогуша. Хоть ты и вор, но ведь должна же и у тебя быть совесть!
- Перевязать надо.
- Чем?
- Ты это: на фронте не был? Сейчас...
И Саня, распахнувшись, стал прямо на себе раздирать на лоскуты свою одну-единственную трикотажную рубашку.
- Я-то был на фронте, - обидчиво просипел раненый, привалившись тут же на разбитых досках. - Воевал, три ранения имею, пять орденов. А вот тебя, молокососа засратого, в то время мамка с папкой твои еще и делать не думали! Нарожали мы вас на свою шею, спокою от шпаны нету! Куда ты, дурак, рвешь свое мочало? Возьми мою...
На старике оказалась бязевая нижняя рубашка, которую не так-то просто было порвать слабыми Саниными пальцами. С помощью железки он кое-как отодрал два лоскута. Одним как жгутом стянул старику бедро у паха, а другим перевязал рану прямо поверх брюк.
- Теперь, дед, тебя надо в больницу, а то ты концы отдашь: мне же совсем не светит вышку за тебя получать!
- Куда там! До ближайшей больницы километра три! И телефона поблизости нема.
- Я тебя потащу!
- Как?
- А вот посажу в этот ящик и поволоку!
Старик с сомнением посмотрел на высокий фанерный ящик из-под папирос, стоявший рядом.
- Не выдюжишь. Хил ты больно. И снег почти сошел, вон, гляди, земля голая - как ты по ней меня протянешь?
- Попробуем!
Упаковав своего недавнего недруга в папиросную тару, Саня стал толкать ящик по направлению к огням, видневшимся невдалеке. Несколько метров по льдистой дорожке тот бежал весело, точно детские санки, но очень скоро врезался в оголенное пространство черной, вышедшей из-под снега земли. И встал как вкопанный.
- Ну, что я говорил? Сели намертво! - запричитал старик.
- Ничего, дед. Ты только в ящике этом в ящик не сыграй!
И Саня трясущейся рукой вытер мелкий пот со лба.
- Сейчас пошукаю народ, помогут.
Он поплелся налегке к крайнему дому с низким палисадником, пред которым горбилось несколько чахлых кленов. Окна были прикрыты ставнями, однако в щели проникал свет: хозяева не спали.
- Откройте, граждане! - Саня постучал в ставень. - Тут раненый, надо помочь!
Свет в доме тотчас погас. Чувствовалось, что кто-то смотрит сквозь щель между ставнями.
- Помогите, товарищи!
Но в доме молчали. Так прошло несколько минут.
"Вот же гады! - изумился Саня. - Хрен пальцем шевельнут - осторожные! Тут ловить нечего. Надо попытаться в другом месте".
Он подошел к высокому белому дому с резными наличниками и деревянным кружевом по карнизу. На воротах оказалась даже кнопка электрического звонка. Саня нажал кнопку. Тут же раздался хриплый лай собаки, звон ее цепи. Через пару минут в дверях роскошной веранды показалась фигура.
- Хто там?
- Помогите, пожалуйста, товарищ! Там серьезно раненный, умирает, надо помочь!
- А ты хто? - неожиданно спросил владелец хоромов.
- Я? Просто прохожий. А там, на пустыре, человек кровью исходит.
- Слушай ты, парень! Не вмешивай никого в свое мокрое дело! Вали отсюда, а то собаку спущу!
- Да поймите, там человек...
- Вали, говорю! Рекс, сюда!
- У, куркуль чертов! Сволочь!
В бессильной ярости Саня выругался и зашагал прочь, сопровождаемый лаем буйствующей на цепи овчарки.
- Ну что? - тихим голосом спросил из своего дурацкого ящика пострадавший. - Не идут? А я уж думал, и ты бросил меня тут.
Вместо ответа Саня только махнул рукой и принялся толкать ящик дальше.
- Да погоди без толку корячиться! Что ты им сказал?
- Все сказал! Да ни один гад не пожелал с нами связываться. Ночь! Хоть сдохни, никто из дому ни на шаг! И дверей-то не открывают, мурло поганое!
"А ведь, пожалуй, и я б не открыл, - подумал вдруг старик. - Черт их знает, кто там бродит по ночам меж дворов? Цыгане или из шайки какой? Пограбят, а то и прирезать могут! Нет уж точно: теремок на замок!"
Саня вновь поднатужился, чтобы сдвинуть ящик с места.
- Тебя как звать-то, сынок? - спросил вдруг раненый.
- А тебе не все равно? Ишаком зови - тащу тебя уже битый час!
- Не дури!
- Ну, Александром.
- А я - Семен Матвеевич. Вот и знакомы. Да ты подожди, Саня, отдохни. Вот ведь у тебя кашель какой!
- Чего ждать-то? - с трудом преодолевая рвущиеся из груди хрипы, сердито сказал Саня. - Надо в больницу двигать!
- Стой, вспомнил, тут есть какая-то больница, не то детская, не то еще какая. Сбегай налегке, приведи сюда кого-нибудь из персонала.
Саня поплелся в направлении, указанном стариком, и вскоре действительно наткнулся на длинное, барачного типа здание с вывеской на двери: "Санитарно-эпидемиологическая станция". Он постучал в дверь. Никого. Стекла в окнах были темными и слабо отражали свет далекого фонаря на соседней улице. Для верности Саня обошел дом вокруг. Нигде не было ни малейшего признака присутствия людей. Видно, ночных дежурных станция не держала.
Отчаянье овладело Саней. Что дальше? Сил не оставалось даже на то, чтобы вернуться назад к старику. Ноги подогнулись, и он как мешок упал на ступеньки крыльца медицинского заведения. Что еще он может сделать? Плюнуть и уйти до Клавки? А что? Чем, собственно, обязан он этому деду? Вот сейчас дотащит сторожа до больницы, а через полчаса самого спасателя поволокут в отделение: ведь он обязательно расколется, вмиг доложит, как Саня с ломиком орудовал на крыше!
Саня сунул руку в карман и наткнулся на кусок Клавкиного хлеба. Машинально, не чувствуя вкуса, он проглотил его весь большими кусками. Это была первая его еда за последние двое суток. Как ни странно, но после "ужина" он почувствовал, что может идти. И он зашагал назад к старику.
- Ну что, Матвеевич, делать будем? Замерзать?
- Значит, и там без пользы?
- Ага. Так и поставили тебе на каждом углу по врачу, чтобы собирать старых козявок, которые нашпиговываются на иголки!
- Да-а. Слушай, Сань, а ты, кажись, хороший парень?!
- Ну, это само собой! Разве по роже не видно? Мы, алкаши да бичи, все такие: за сто граммов человека спасем, за бутылку - родную маму удавим! Кстати, если выкарабкаемся, дед, с тебя бутылка! Хотя надежды мало.
- А ведь ты мог свободно сбежать! Я и не разглядел тебя толком поначалу и голоса не слышал.
- И удрал бы, да вот появилось хобби: собираю по ночам сушеные грибы, что на заборах развешивают. Скоро полный ящик будет!
- Нет, а все же, какого черта ты в магазин-то лез? Что тебе там брать? Выручку продавцы на ночь не оставляют. Бурдомаги на похмелку захотелось?
- Ну и любопытный ты, дед! А хоть бы и так! - гордо заявил поглотитель Клавкиного коктейля. - Может, я отпетый уркан? Тренируюсь на этих шалашах, чтобы после брать настоящие кассы!
- Не ври! Таких, как ты, я видел-перевидел! До того сопьетесь, что дня без винища не можете жить!
- Не можем! И давай завяжем этот разговор, потому как все это - лажа!
- А много ты отсидел-то? - продолжал любопытствовать болтливый старик. - Вижу, что сидел, и наверняка не раз!
- Слушай, папаша, хоть ты и ветеран, которым все и везде без очереди, а я тебе смажу сейчас по рылу - даром что волок через всю улицу!
- Ну что ты кипятишься? Жена, видать, выгнала? Кем раньше-то был?
Этот разговор на пустыре в их отчаянном положении был настолько странным и дурацким, что, осознав это, Саня опять расхохотался. Им надо было думать, как помочь себе, а глупый старик, сидя в ящике, задавал ему какие-то идиотские вопросы. И он, Саня, - надо же! - отвечал на них, совсем забыв про опасность как для этого маразматика-деда, так, пожалуй, теперь уже и для него самого. Но вдруг его прорвало.
- А ты как цыганка, дед, - заговорил Саня, перестав хохотать. - Все в точности угадал: и что сидел-то я, и что жена у меня была. Все имелось, как в песне поется: "от машины до клизмы". Все было, да только растаяло, "как сон, как утренний туман". Сначала работы лишился, потом свободы. Вышел на волю, "змием" злоупотреблять стал. И вот в один прекрасный момент супруга мне говорит: "Все, Александр! Больше я так не могу, это не жизнь!" "Лады! - отвечаю. - Может, ты и права. Я исчезну наподобие живого трупа Льва Толстого. Только дай собраться!" И ушел. Поехал к матери на Урал. А там и без меня весело! Живут в халупе вшестером - мать, сестра с семейством. Чуть ли не друг на дружке! И сноса строения ждут. От государства подарка! Покрутился я с неделю, вижу - не ко двору. Да и с работой туго, нигде нашего брата - бывшего зека - не принимают! Сел я в поезд и покатил на восток - куда глаза глядят. Сошел на этой станции, точнее - выперли меня из вагона как зайца. Вот и загораю тут шестой месяц. То есть всю зиму. А что, дед, не найдется ли у тебя закурить?
Пока ханыга расписывал свою биографию, Семен Матвеевич всматривался в него, в его нелепую фигуру в долгополом пальто, смутно начиная припоминать, что где-то совсем недавно видел ее. И вдруг его осенило: черное пальто на белом снегу! Люди проходят мимо лежащего в беспамятстве человека. Ну конечно, это он! Стыд огненной волной бросился старому в лицо. "Вот так-так! - растерянно подумал Семен Матвеевич. - Как все бывает: он валялся - я не помог, а теперь вот он пыжится из последних силенок, старается меня спасти! Хотя, может, и не он тогда был! Да нет, не он, точно!"
- Чего? Курева тебе? Ох, возьми сам, в правом кармане пиджака, а то мочи моей нету! Да, парень, вот что значит стержень свой потерять!
- А ты бы заткнулся, дед! - зло прервал его "спаситель", смяв и засунув в карман беломорину, которую только что пытался закурить. - Вы-то все со стержнями, не люди - штыки! Только приглядеться - это ж ты сам, дед, в том доме кружевном (не дом, а женские панталоны!) ты, собственной персоной, нас на порог не пустил! Себя ж самого на улице подыхать оставил! И, спрашивается, чего ради ты на фронте-то под пули лез, весь как бульдог медалями с ног до головы обвешался? Чтобы выстроить эти свои деревянные панталоны и засесть в них намертво, как в доте? Жрать самому, свиней откармливать, жену, чтоб задом в кресло не влазила? Покупать "Жигуленка", чтоб лучше соседского "Москвича"? А так же: себе пятый костюм, дочери джинсы и дубленку? Днем - работа, вечером - телевизор, ночью - трясущееся желе из жениной спины? Все чинно-благородно, и водочка по праздникам в хрустале?! И так до самой смерти? Да ср... я хотел на эту твою жизнь! Лучше в тюрьме загнуться, от политуры ноги протянуть, чем каждый день, каждый светлый день своей жизни такое поповское благолепие! И теперь скажи: ты уверен, что двадцать миллионов в войну гикнулись в мечтаниях о таком завтрашнем дне?
Старик, пытаясь что-то сказать, приподнимался в своей "таре", судорожно хватая воздух ртом.
- Да я... да ты... ты знаешь, о чем мы тогда думали там, на фронте? Мы, сволочь ты этакая, мы жизней своих не жалели, Родину защищали, чтобы потом вас, ублюдков, нарожать, а после внуков иметь, чтоб вы могли жить по-человечески! Чтоб хлеба не считать по граммам, махорку - по крохам, чтоб всякая падла не лезла к нам через границу со своими танками и пулеметами! Зажрались! Жареный петух вас в задницу не клевал - вот и куролесите! Работать - не заманишь, а как дрянь всякую глотать - это, пожалуйста: водку, анашу, таблетки! А мы, значит, до смерти должны вместо вас воз тянуть? И вас, тунеядцев, кормить?
- Потому и тянете, что проходу никому не даете. Как же - незаменимые! Кадры! А нам работа где?
Но дед уже ничего не смог сказать в ответ, а только немо, как рыба, открывал рот и сползал по стенке на дно своего "перевозочного средства".
Саня испуганно стал нащупывать пульс у старика, но это у него не получалось, наверное, потому, что собственное сердце стучало гулко и часто, как неисправный двигатель. И тогда он заторопился толкать ящик дальше, но тот сидел плотно, точно впаянный. Саня пытался поднять край ящика, но сил уже не хватало. Тогда он стал раскачивать его взад и вперед, взад и вперед, а старик мерно покачивал в такт своей седой шевелюрой, точно китайский болванчик. Наконец, совершенно изможденный, Саня сел прямо на снег, притулившись спиной к дедову ящику. И вдруг сквозь пелену тумана, застилавшего глаза, взгляд его упал на телефонную будку, видневшуюся из-за угла! Как они раньше ее не заметили? Да точно ли, телефон? Как чудо какое! Спасены! Надо лишь добраться до аппарата, набрать 03. Только бы трубка была цела! Это паскудное пацанье обрезает их на свои поделки!
Он пытался встать на ноги, но те больше его не слушались. Тогда он пополз напрямик по грязному снегу, по не замерзшим до конца лужицам талой воды, через груды отбросов, вытаявших из сугробов. Дверь будки оказалась приоткрыта и болталась на одном шарнире. Но аппарат цел! Кое-как Саня приподнялся, упираясь локтями и спиной в стеклянные стенки, в секунду сорвал трубку и набрал номер. И тут же свалился вновь, сжимая трубку в кулаке. "Скорая? - говорил он, сидя на полу и до предела натянув шнур. - Приезжайте, мы тут помираем".
- Где живете, где живете, спрашиваю? - верещал в трубке женский голос.
- Мы на пустыре возле санэпидемстанции. Конец.
И трубка выпала у него из пальцев, продолжая задавать свои глупые вопросы, на которые ей некому было ответить.
Через час их отыскали и развезли по больницам.
А еще через месяц Семен Матвеевич после излечения попытался отыскать Саню. Но все было напрасно. Фамилии его он не знал. А просто Александры помирают в больницах чуть ли не каждую неделю.
Или, быть может, вышел он из больницы да уехал куда? Зайцем, например...