«Я только молила небо: «Сбереги меня, прошу, не оставь меня, сбереги…». Я так устала ждать, мой милый, я так устала… Когда ты утром приходишь ко мне – просыпаются птицы, оживают после долгой зимы цветы, шумят затихшие в безмолвии ночи деревья, ручьи звенят громче и задорнее, солнце светит ярче и горячее, все расцветает на этой земле – когда ты приходишь…
И каждый мой день начинается с одного и того же, всегда, похожий, как две капли воды, на все предыдущие – я открываю глаза. О как тягостен первый взор, скользящий по серым стенам, потрескавшейся штукатурке, безликим шторам, закрывающим от меня сумрачное темное небо улиц… Как труден первый вздох, когда тебя нет рядом, и воздух кажется тяжелее, гуще. Он зябкой рябью окутывает меня, застревает тугими комками в легких, застывая невыплаканными дождинками на ресницах… Первые минуты нового дня, не давая мне опомниться, накрывают меня после долгой ночи, не отпускают ото сна.
Обрывки ночных кошмаров еще витают пугающей тенью вокруг меня, проникая в самые сокровенные уголки души, окутывая тягостной паутиной несбывшихся желаний, позабытых страхов… Я так хочу закрыть глаза, чтобы не видеть тонкую нить сплетений образов, что преследовали меня всю ночь. Но закрывать их страшно…Стены в странном стоне надвигаются на меня, серые потолки кажутся ниже, солнце слепящим светом бьет по глазам из открытых окон, прорываясь между линиями тканей… О, силы мира, как тяжелы первые минуты туманного утра пробуждения… Мне не чем дышать. Слезы.
Но день вступает в свои владения и страх уходит. Как горько, что в эти минуты отчаянья и страха я всегда одна, как жаль, что нет тебя рядом. Мой сон уходит, и я жду встреч. Жду, когда ко мне кто-то придет. Чтобы не было так одиноко и тяжело. Если мне повезет – это будешь ты. Мне кормят, но я не хочу есть, никогда не хочу. Ты знаешь, как не любила я завтраки, но теперь от меня ничего не зависит. Меня кормят. И мне приходиться есть, не чувствуя вкуса и запахи пищи, просто есть…
О, как я хочу гулять… сколько времени я не была на воздухе? Год? Два? Не знаю. Дни сливаются в один непрерывный крик. Только завтрак отличает начало нового дня от окончания другого. Завтрак, да ночные кошмары… Я помню, что весной на улице поют ручьи, и детские кораблики, наперегонки друг с другом, одерживают первые победы над талыми снегами уходящей зимы. Щебетание снежных птиц и первые взмахи прилетающих с юга окрыляют небо. Распускающиеся почки дурманящим запахом дразнят нос, я помню как вздрагивают ноздри, пораженные количеством терпкого вкуса липы, что бьет со всех сторон. Шум трамваев за окном, содрогание дома, шуршание мела по неровностям асфальта, и первый весенний топот детских сандалет…О, как дивен первый запах, первый звук просыпающегося мира от долгого сна холодов. И я слышу мои крики, крики первому дню весны…
Как долго я не гуляла? Когда ты ко мне приходил в последний раз? Вчера? Сегодня? Завтра? Знаешь, я так хотела тогда, что бы ты услышал меня, почувствовал так, как чувствую тебя я сейчас, как чувствовал меня ты раньше. Я всем своим существом, каждой клеточкой тела, которая мне еще подвластна, тянусь к тебе: «Услышь меня! Пойми меня! Я здесь, рядом, я все еще здесь. Я слышу тебя, я так хочу тебе ответить …Увидь меня, поймай меня!»… Не плачь, милый… ведь я разучилась плакать и больше не могу смеяться…не плачь, и только не покидай меня в безмолвии нового дня, только приди ко мне сегодня, как приходил раньше. Сбереги меня, сбереги… О, мой родной, все будет хорошо, я поправлюсь я обязательно поправлюсь …».
Керри устало закрыла глаза. Вступал в свои владения вечер, и сумрачные тени надвигающейся ночи окутали углы больничной палаты лунным светом. Безмолвный монолог ее души, который никто уже не мог услышать, так и остался с ней… Парализованная который год, она теряла счет дням. Единственное, что осталось с ней, как связь с миром – зрение, ее глаза. И каждые день, считая знакомые трещины стен, неровности потолка, она ждала чуда. Вновь и вновь она говорила сама с собой, внутри телесной оболочки, увы, уже не подвластной ей. Она ждала Патрика. Ее Патрика, отчаявшегося приходить к ней изо дня в день, который год, ушедшего безвозвратно… Патрика, который не замечал тогда живого искрящегося взгляда, что следил за каждым его движением, ловил каждое слово, взглядом, что заклинал: «Не уходи, сбереги меня, прошу тебя, сбереги…»… Не замечал единственного, что осталось от его Керри, опустошенный безмолвием сломанного тела.