Всё началось с того, что я завела себе привычку болеть. Я температурила, жаловалась на боль в ушах и заложенность в носу, дышать могла только ртом. Районный отоларинголог долго ковырялся в моей несчастной носоглотке.
-Ничего не вижу,- разводил он руками,- по идее, должны быть аденоиды, но я их просто не вижу!
Итого он посоветовал везти меня в Ереван, в Республиканскую детскую клиническую больницу. «Там оборудование лучше»,- сказал он моим родителям.
-Через месяц поедем,- отмахнулся папа,- сейчас у меня много работы, никак не успеваю.
Ну, я не растерялась и в отместку заболела так, что мама, замученная моим нытьём, поставила отцу ультиматум – или ты отвозишь ребёнка в Ереван прямо сейчас, или я тебе больше не жена!
Угроза возымела действие. Папа взял на работе двухдневный отпуск, и мы засобирались на приём к Самвелу Петросовичу, лучшему детскому отоларингологу республики, а по совместительству – папиному хорошему другу.
Когда дядя Миша узнал о планируемой поездке, то очень обрадовался. Дело в том, что дяде Мише надо было отвезти в столицу какую-то разработку, которая создавалась под его чутким руководством на релейном заводе нашего города. Эту разработку, точнее этот агрегат, с нетерпением ждали в Ереванском НИИ математических машин.
-Вот повезло,- потирал руки дядя Миша,- теперь не надо будет шесть часов кряду трястись в рейсовом автобусе!
Вы спросите, как же так, ведь дядя Миша являлся счастливым обладателем роскошного внедорожника ГАЗ-69 по кличке Вася, почему же он не мог съездить в Ереван на своей машине? И вы будете совершенно правы в своём недоумении. Но карта судьбы легли так, что в тандеме дядя Миша - Вася верховодил почему-то Вася. Поэтому только он решал, куда дядя Миша может ехать на своём автомобиле, а куда – на общественном транспорте. Вообще, Васидис оказался неунывным собственником и ревновал своего хозяина не только к чужим автомобилям, но и, кажется, к другим районам Армении, и как только выезжал за пределы нашего горного хребта, тут же норовил сломаться. За короткий промежуток времени Вася из вредности умудрился побывать в автомастерских всех населённых пунктов, которые находились вне периметров нашего района.
А однажды он демонстративно сломался в километре от въезда в наше горное ущелье, и завёлся только тогда, когда вымазанный мазутом и грязью дядя Миша проорал ему под капот – если ты сейчас же не заведёшься, я больше никогда не сяду за твой руль!
-Кха,- испугался Васидис,- кха-кха!
-Захрмар!- выругался дядя Миша,- чтоб у тебя аккумулятор сел! Чтобы твой двигатель захлебнулся и сдох в страшных мучениях! Чтобы рабочий объём твоих цилиндров оскудел до одного литра! Чтобы всю оставшуюся жизнь ты ездил только на первой скорости, и исключительно задним ходом!
-Вннннн,- обиделся Васидис, и, не дожидаясь своего хозяина, рванул домой. По крайней мере, дядя Миша утверждал, что еле успел запрыгнуть в кабину и пальцем не прикоснулся к рулю все пятьдесят километров обратной дороги.
Так что если дяде Мише предстояла поездка в какой-нибудь другой район Армении, то он благоразумно уезжал или на попутках, или рейсовым автобусом. А Вася преспокойно балбесничал на заднем дворе дядимишиного дома.
-Ну и наглая у тебя рожа!- ругалась каждый раз Ба, когда шла мимо Васидиса в погреб.
В ответ Васидис пренебрежительно молчал. Женщин он считал рудиментарным явлением антропогенеза и брезгливо игнорировал факт их существования.
Когда Ба узнала, что меня везут на приём к именитому отоларингологу, то очень обрадовалась.
-Возьмите и Маню с собой,- попросила она моего папу,- пусть заодно этот хвалёный отоларинголог и её посмотрит.
-Ура!- закричали мы с Манькой,- мы едем в Ереван!
-Нужно собрать вам в дорогу припасов,- озабоченно пробубнила Ба.
-Мам, я тебя умоляю,- заволновался дядя Миша,- не более чем три бутерброда на человека, соберёшь снова провизию на целый полк – не возьму!
-Курочку запеку,- с нажимом сказала Ба,- а будешь выступать, ещё и борща с собой в термосе дам! Ясно?
Дядя Миша приговорённо махнул рукой – делай, что хочешь.
Выехать мы должны были ранним утром в четверг. А в среду вечером случилось катастрофа.
Папа решил чуть-чуть подкоротить волосы на затылке.
-У тебя всё в порядке с причёской,- отговаривала его мама.
-Всего сантиметр,- папа протянул ей огромные портновские ножницы,- совсем чуть-чуть, а то я оброс, выгляжу, как баба! Не ехать же мне в таком виде в Ереван. Тебе что, трудно?
-Ладно,- вздохнула мама, и повела отца в ванную комнату,- давай посмотрим, что тут можно сделать. Дети,- обернулась она к нам,- только выйдите отсюда, и так нечем дышать.
Мы выскользнули за дверь, но не стали далеко уходить, а, затаив дыхание, принялись подслушивать.
-Сантиметр, не больше,- увещевал папа.
-Не вертись,- шипела мама,- ну зачем ты головой дёрнул? Сейчас придётся снова подравнивать!
-Это не я верчусь, это ты не умеешь стричь!
-Не нравится – стриги сам!
-Жена! Это сантиметр? Ты хочешь сказать, что это сантиметр?
-Ну может два,- огрызалась мама,- можно подумать, сантиметр что-то решает. Не оборачивайся к зеркалу, потом посмотришь!
-Может, я ещё в парикмахерскую успею?- папа сделал попытку вырваться.
-Куда? Смотри который час! Парикмахерская давно закрыта. Лучше помолчи, не отвлекай меня!
Папа замолчал. Минут пять слышно было только щёлканье ножниц.
-Ну вот, наконец сказала мама,- вроде как получилось, можешь посмотреться в зеркало.
-Сейчас,- сказал папа. Воцарилась минутная тишина, а потом раздался летенящий душу вопль. Так мог орать только пронзённый охотничьим копьём вепрь. Так могла оплакивать погибшего в первобытных болотах мамонтёнка его безутешная мать.
-Аааааа,- вопил папа,- жена, что ты наделала!
Мы отпрянули от двери очень вовремя, потому что в следующий миг папа выскочил из ванной комнаты и промчался мимо нас на предельной для человеческих возможностей скорости. Но мы не растерялись, побежали следом и застали отца в позе жертвы цирюльника перед большим зеркалом в спальне. И смогли, наконец, оценить по достоинству мамин бесспорный парикмахерский талант – ничтоже сумняшеся, она постригла отца под горшок. То есть как под горшок, спереди у папы причёска не изменилась – те же зачёсанные набок пряди и актуальные по тем временам бакенбарды, а вот сзади вместо обещанного сантиметра мама убрала целых пять.
-Агрррххххххх,- бесновался перед зеркалом папа,- женщина, что ты со мной сделала? Как мне завтра в таком виде ехать в Ереван?
-Можно, в крайнем случае, побрить тебя наголо!- мама благоразумно заперлась в ванной и выкрикивала предложения из-за двери.
-Какое наголо, ты издеваешься надо мной?- делал попытки биться головой об стенку папа.
-Можно надеть водолазку и натянуть её высоко на затылок,- не унималась мама,- или замотать шею шарфом. Имеешь право, может у тебя горло болит!
-Двадцать градусов на улице, какая водолазка, какой шарф?- проорал папа и отпрянул от ужаса, снова поймав своё отражение в зеркале,- боже мой, на кого я стал похож!
-На Емельяна Пугачёва!- вспомнила я картинку, увиденную в какой-то книге,- хотя нет, вроде у Пугачёва волосы сзади были длинные. Но зато борода торчала колом,- поспешно добавила я, видя выражение лица отца.
-Агррррхххххх,- рычал папа,- агррррх!
Мы с сёстрами малодушно отступили в нашу спальню и заперлись там, оставив маму на растерзание отцу.
Следующим утром, пока мы ехали забирать дядю Мишу и Маню, мама позвонила Ба и предупредила её, что у папы неудачная причёска и лучше делать вид, что ничего не случилось.
-Ну что ты говоришь, Надя, и бровью не поведём,- заверила её Ба.
Поэтому когда мы подъехали к дому, всё семейство в полной боевой готовности выстроилось вдоль забора – во главе отряда стояла Ба, рядом топтался дядя Миша с пайком на роту солдат. Отряд замыкала празднично одетая и немилосердно причёсанная Маня. Семейство фальшиво улыбалось навстречу нашей машине и всячески делало вид, что не в курсе произошедшего.
-Твоя мать уже всё им рассказала,- буркнул папа.
Когда он вылез из машины, чтобы помочь дяде Мише убрать вещи в багажник, у наших друзей вытянулись лица.
-Обкорнала-таки,- дипломатично заметил дядя Миша.
-Увы, мой бедный Йорик! Я знал его, Горацио...,- расхохоталась Ба.
-Юрик-Йорик,- заплакал дядя Миша.
-Ещё одно слово, и я уеду без тебя, понял?- вызверился на своего друга папа.
-Молчу-молчу,- дядя Миша утёр слёзы,- поехали.
Все семьдесят километров до города Красносельска мы с Маней пели. Раз двадцать прокрутили весь репертуар нашего хора – начиная с «Бухенвальдского набата» и заканчивая Комитасовским «Крунком». Дядя Миша все семьдесят километров прохрапел в такт нашему пению. И только по окаменевшему затылку моего отца было видно, что пение наше ему осточертело.
Наконец он не выдержал:
-Девочки, вы помолчать хоть чуть можете?
-Нет, пап,- отрапортовала я,- если мы перестанем петь, нас мигом укачает.
-Я губную гармошку взяла, могу вам что-нибудь наиграть,- предложила Маня.
-Нет, только не это!- испугался папа,- вот если бы вы просто немного помолчали, а то голова уже от вас гудит.
-Пусть поют,- проснулся дядя Миша и снова затрясся от смеха,- я уже забыл, какая у тебя причёска!
-Ты думаешь, из Красносельска рейсовые автобусы не ходят в Ереван?- папа выпучился на него,- высажу!
-А что я, я ничего, я молчу.
Папа погладил себя по обкорнанному затылку и тяжело вздохнул.
-Обрастать, небось, месяц!
-Ты чего? Какой месяц! Как минимум три! У тебя же сзади не причёска, а фактически чёлка, притом очень короткая,- дядя Миша смеялся уже в голос,- и я таки тебе скажу, что анфас ты выглядишь даже выигрышнее, чем в профиль, бедный мой Йорик.
Мы с Маней покатились со смеху. Дядя Миша скорчился от хохота на переднем сиденье. Папа посмотрел на него, посмотрел на нас и тяжко вздохнул, папе было не до смеха. Дело в том, что у главного врача больницы, где работал папа, умерла тёща. И в пятницу намечались похороны. И папе надо было успеть сегодня вернуться из Еревана домой, а завтра явиться на похороны.
Вот с такой причёской на голове!
Через несколько минут мы въехали в город Красносельск. Красносельский район Армении издавна был населён молоканами, сосланными ещё Екатериной Второй за отказ от православия. За прошедшие два века мало что изменилось в укладе их жизни – те же побеленные избы с резными ставнями, огромные хозяйства, патриархальный уклад жизни, неприятие спиртного и табака, отсутствие телевизионных антенн на крышах домов. Часто на улицах города можно было встретить людей в национальной одежде. Каждый раз, проезжая Красносельск, ты словно попадал в русскую народную сказку.
-Остановись где-нибудь, покурим,- попросил дядя Миша.
-Заедем на автовокзал,- предложил папа,- там можно и кофейку попить, и покурить, а то неудобно здесь, на виду у всех. Они же не одобряют курение.
Он припарковался возле низенького здания автовокзала.
-Посидите в машине, мы скоро, ладно?
-Ладно!- согласились мы,- только вы нам принесите чего-нибудь сладенького.
-Возьмём вам бутылку лимонада «Буратино»,- обещал дядя Миша.
-Ура!- обрадовались мы с Маней.
И принялись терпеливо дожидаться их возвращения. А чтобы ждать было не скучно, мы высунулись в окно машины и стали любоваться городом.
Взглянули направо – стоял ряд белых домов с голубыми ставнями, взглянули налево – стоял ряд белых домов с зелёными ставнями.
-Красотаааа!- протянула я.
-Ага,- согласилась Манька,- ой, смотри, Алёнушка!
-Где?- я вытянула шею и увидела девочку, которая шла в нашу сторону. Девочка была в длинном белом платье и кружевном платочке, поверх платья она повязала узорчатый тюлевый фартук с оборкой по низу, на ногах у неё были светленькие туфельки.
Мы с Маней, высунувшись из окна, во все глаза наблюдали за ней.
Алёнушка под напором наших взглядов сбавила ход, а потом и вовсе остановилась шагах в пяти от машины. Постояла в нерешительности, потом повернулась к нам спиной. Мы ахнули – у неё оказалась длинная, пышная, необычайно красивого медового оттенка коса.
-Ух ты!- выдохнули мы,- вот это волосыыыы!
-Девоооочкааааа,- позвала я.
Девочка не шелохнулась.
-Боится нас что ли,- воинственно шмыгнула носом Манька.
-Наверное,- шепнула я.
-Алёнушкааааа,- тоненьким голосом позвала Маня,- Алйоооооо-нуш-каааааа!
Девочка дёрнула плечом, но не сдвинулась с места, только привычным движением поправила платочек на голове.
-Алёнушкааааа,- позвали мы,- девочка, ты Алёнушка или кто?
Девочка обернулась. Посмотрела на нас с любопытством. Промолчала.
-Может она глухая? Или немая?- Манька высунулась в окно машины так далеко, что чуть не выпала – я еле успела вцепиться в ремень брюк и удержала её на весу.
-Осторожнее,- зашипела я.
Манька вползла обратно в машину. От прилизанной утренней причёски не осталось и следа - волос у моей подруги немилосердно кучерявился, надо лбом развевался боевой чубчик.
-Ня!- вдруг сказала девочка,- я ня Алёнушка, я Варя!
-Варя?- мы вылезли из машины и подошли к девочке,- а как тогда тебя ласково называют? Варежка что ли?
-Сами вы варежки,- обиделась девочка,- а меня мамка Варечкой кличет.
Мы какое-то время молча изучали друг друга.
-«Ну погоди» любишь?- я решила продолжить начатый светский разговор.
-А чтой это?- удивилась девочка.
-Ну, это мультик такой, неужели ни разу не видела? По телевизору часто показывают.
-Ня,- покачала головой девочка,- нам пресвитер ня велит смотреть телевизор. Говорит – это грех.
-Какой грех?- мы чуть не задохнулись от возмущения,- почему не велят телевизор смотреть? И кто этот… свитер?
-Ня свитер, а пресвитер,- рассердилась девочка,- вы что, совсем ничего ня знаете?
-Совсем ничего,- радостно закивали мы,- совершенно ничегошеньки. Мы тупые!
-То-то я гляжу!- не удивилась Варя. Она смотрела на нас своими большими васильковыми глазами, и думала о чём-то своём.
-Ладно, я пойду,- сказала.
-Иди,- согласились мы,- а чего ты в косыночке ходишь?
-Так положено,- сказала девочка,- так молокане ходют. Пойду брата искать, а то я яму шумела, а он ня отклякается. До свиданьица вам!
-До свиданья,- попрощались мы с Маней и поплелись к машине. Мы были заинтригованы и даже напуганы. Нам было непонятно, как можно не смотреть телевизор и ходить с косыночкой на голове.
-Бедненькая,- решили мы.
А потом вернулись папа и дядя Миша, принесли нам обещанный лимонад, и мы поехали дальше, в сторону озера Севан, и дядя Миша смешно рассказывал, как весь автовокзал оборачивался на папину причёску, а буфетчица не хотела брать деньги за кофе, всё смотрела на отца и называла его «бядовой головушкой».
Часам к двенадцати мы уже были в Ереване. Сначала завезли дядьмишин агрегат в НИИ математических машин, а потом поехали на приём к Самвелу Петросовичу.
-Ты зайди к нему первым, пусть он привыкнет к твоему виду, а мы с девочками в приёмной посидим,- сказал отцу дядя Миша.
Мы терпеливо переждали в коридоре взрыв истерического хохота, которым Самвел Петросович встретил моего отца.
-Хочешь, я тебя отправлю к своему парикмахеру? Может, он чего-нибудь придумает?- всхлипывал он на всё отделение.
-Не надо,- отнекивался отец,- я дома к своему парикмахеру схожу.
-Дааааа,- подмигнул нам дядя Миша,- неймётся ему, всё домой тянет, можно подумать, домашний парикмахер уже не сделал своё чёрное дело!
А потом вышла прехорошенькая медсестра и пригласила нас с Маней в кабинет для осмотра.
-А вы пока посидите в коридоре,- улыбнулась она дяде Мише.
-Если только вы потом обещаете и меня посмотреть,- расцвёл дядя Миша.
-Папа,- Маня укоризненно посмотрела на отца,- я всё Ба расскажу.
-Иди отсюда, незнакомая девочка, я тебя знать не знаю,- отмахнулся от неё дядя Миша.
Мы с Маней зашли в кабинет, и устроились на низенькой кушеточке возле окна. Я зацепила взглядом инструменты, аккуратно сложенные на специальных лотках, и мигом затряслась от страха.
-Не дам ему посмотреть своё горло,- громко сглотнула я.
-Нарка, не глупи,- скосилась на меня Маня,- зачем мы тогда сюда ехали?
-Не знаю,- заупрямилась я,- но этот Петросович ко мне не прикоснётся, это точно!
И тут открылась дверь, и в кабинет вошёл Самвел Петросович. Он оказался высоким, холёным и невероятно красивым мужчиной. Маня заулыбалась и пригладила ладошкой торчащий чубчик.
-Здравствуйте красавицы,- проворковал Самвел Петросович.
-Здравствуйте,- расцвела Маня,- вы тоже красивый!
Я засопела и больно пихнула её локтем в бок.
-Ты чего несёшь?
-Отстань!- прошипела мне Манька.
-Ну-с, барышни,- пропел Самвел Петросович,- кто первый покажет мне своё горло?
-Я покажу,- вскочила Маня,- я врачей не боюсь. А Нарка пойдёт второй, она почему-то докторов боится!
-Да?- Самвел Петросович удивлённо посмотрел на меня поверх своих очков,- а отца своего Нарка тоже боится?
-И отца боится,- заложила меня Маня,- когда дядьюра с работы домой возвращается, от него лекарствами пахнет, так вот, Нарка к нему не подойдёт, пока он в душ не сходит.
-Ты заткнёшься или как?- рассердилась я.
Но Манька уже не могла мне ответить – Самвел Петросович светил ей в рот фонариком и что-то там высматривал. Поэтому она скосила в мою сторону глаз и погрозила кулаком.
Потом настал мой черёд показывать своё горло врачу.
-Иди сюда, Наринэ,- Самвел Петросович похлопал по креслу рукой,- ничего не бойся, я тебе обещаю, больно не будет.
Я поймала своё отражение в круглом зеркале прибора, который был у него на голове, и решила, что так просто я ему не дамся.
-Фигушки!- сказала я,- ничего я вам не покажу.
Всё, что случилось далее, я до сих пор вспоминаю с огромным стыдом. Помню, как я валялась на полу, вцепившись в ножки металлического шкафа с медикаментами и орала как ненормальная, а испуганная медсестра тщетно пыталась отодрать меня от шкафа. Помню, как отец с дядей Мишей прибежали на мой крик, отодрали-таки меня и поволокли к креслу. Но я как-то вывернулась, снова упала на пол и вцепилась в штаны Самвелу Петросовичу. Помню характерный звук, который издаёт рвущаяся материя – это папа с дядей Мишей отколупывали меня от штанов Самвела Петросовича, а я никак не желала отколупываться. Я орала «фигушки вам» куда-то ему в пах и изливалась горючими слезами. Самвел Петросович придерживал штаны за ремень и увещевал меня – Нариночка, я тебя не буду смотреть, ты только отцепись от моих брюк, а то мне не в чем будет домой идти!
Но мне уже нечего было терять, ибо меня накрыло такой волной паники, что я прекратила что-либо соображать.
Мне важно было как-нибудь обезвредить Самвела Петросовича, этого коварного змея-искусителя, чтобы он не смел прикоснуться ко мне хотя бы пальцем.
Вот.
Итого мы уехали из Еревана несолоно хлебавши. Всю дорогу домой я сидела тихой мышкой на заднем сидении автомобиля и душераздирающе вздыхала. Маня периодически гладила меня по руке.
-Нарка, какая же ты всё-таки трусиха,- приговаривала она с умилением.
-Аха,- соглашалась я.
-Захрмар!- грохотал отец,- проехали четыреста километров, чтобы ты меня так перед другом опозорила?
-Пап, я не специально,- тонко заскулила я.
-Что за ребёнок такой,- кипятился папа,- что за позорище такое!!!
Я угрюмо молчала.
А на следующий день папа пошёл на похороны. И превратил это траурное мероприятие в несусветное представление. Потому что людям очень сложно было сохранять серьёзное выражение лица при одном взгляде на отцовскую причёску. Они, прикрыв лица платками, пробивались к нему и сочувствующе спрашивали: «Кто это тебя так?»
-Жена,- говорил отец.
-Она ещё жива?- тщетно пытались выдать хохот за рыдания люди.
-Жива,- понуро отвечал отец.
-Непорядок,- утирали выступившие слёзы сострадающие. За короткий промежуток времени папа собрал вокруг себя толпу зевак. Покойница осталась дожидаться погребения в гордом одиночестве.
-Ну как прошли похороны?- спросила мама отца, когда тот вернулся домой.
-Я имел бешеный успех,- буркнул он.
И не соврал. Так что конец семидесятых и начало восьмидесятых ассоциируется у наших горожан исключительно с причёской моего отца. И люди до сих пор, вспоминая то время, говорят примерно так – Маришка родилась (корова отелилась, Размик поступил в институт) в том году (за два года до, спустя год), когда доктор Авгарьян специально постригся под шута, чтобы насолить главврачу городской больницы на похоронах его тёщи.
-И таки это ему удалось!- с хохотом констатируют люди.