Верующий в Сына Божия имеет свидетельство в себе самом
(Иоан. 5 : 1О)
Наблюдайте за собою, чтобы вам не потерять того, над чем мы трудились, но чтобы получить полную награду.
(2 Иоан., 8)
I
Приняв крещение на двадцать третьем году жизни, я был еще тогда невероятно далек от понимания глубинных основ христианской жизни.
Я не знал... не знал, кажется, почти ничего, весь отданный стихийным потокам и влияниям собственной интуиции, которая, хоть и помогала нащупывать тропу под ногой, но вела и напутствовала прихотливо и своевольно, толкала жить лишь собственным умом и чутьем, и могла завести куда угодно.
Я не знал тогда самого главного... не проникся сознанием той самоочевидной истины, что само по себе крещение ещё не делает христианином, что жизнь по правилам учения Иисуса Назарянина требует постепенного обретения известной опытности сердца, которая приходят лишь в ходе трудной учебы потерь и откровений, череды падений и достижений, что жизнь христианская ровной и гладкой быть не может, что борьба заложена в ней изначально и что в вечном метании души, не окрепшей в самом простом и любовно-покорном послушании Богу, жизнь эта походит на тропу, петляющую по местности невиданно сложного рельефа - то взлетающую к вершинам холмов, то круто скатывающуюся вниз - через колючие заросли и соблазнительно манящие призрачные долины...
И я знать не знал - какого труда потребует эта жизнь-дорога, сколько сил она заберет, сколько ужасных ошибок будет совершено моей душой, и как трудно будет залечивать царапины и раны, оставившие рубцы до конца дней...
Я был тогда наивен, и от христианского поприща ждал лишь вечной просветленности, духовного комфорта и наслаждения, ждал ежесекундной легкости дыхания, праздника непрестанной живой связи с Сущим - и радовался.
В самом деле, христианство - светлое учение. Религия самого яркого Света во вселенной
Но Свет этот никогда не дается даром.
Овладение им во взрослом состоянии подразумевает постоянное тяжелейший бой с силами зла и распада - и прежде всего с этими силам, от Адама сидящими в нас самих, подобно свирепым коварным рысям, притаившимся на деревьях и лишь ждущим мгновения, чтоб низринуться и вонзить зубы в наши загривки.
Мало того, что я тогда еще просто всего этого не знал. Страшней и нелепей другое: то, что душа моя и разум оставались бесчувственными и глухими к наставительным указаниям и предупреждениям опасаться самообольщений, равнодушными к Глаголом вековой Мудрости, чем и были строки суровых Текстов Главной Книги человечества. Я - как бы не замечал их, не принимал на свой счет, и незрелая душа все дальше забиралась в непролазную чащобу искушений, растущую на коварном зыбуне духовной самонадеянности.
Я читал о з а п р е т н о м для человека - и беспечно пропускал мимо ушей и сердца грозные предостережения от сонливой лености и уклонений от исполнения вероучительных предписаний, безрассудно нарушал четкие установления и запреты, легкомысленно полагая, что всё это - лишь "от людей", что это их, людские, ограничительные изобретения, стреножащие свободную душу, и что только С а м Г о с п о д ь определяет границы дозволенного нам, и только О н - вправе и может судить, миловать и карать людей независимо от того, что записано в человеческих книгах.
Итак, что же оказалось?
А оказалось, что и после крещения, узнав невероятные новые чувства и имея такого редкого друга-наставника как крестивший меня о.Леонид, я, в сущности, никуда не продвинулся по дороге духа, и остался, в сущности, все тем же расхристанным язычником, каким был и прежде.
Видел ли это и понимал ли это еще так недавно крестивший меня о.Леонид?
Не сомневаюсь - видел, не мог не видеть и понимать, тем более, что имелись очевидные показатели моей "духовной температуры" - я не спешил в храм, не спешил к исповеди и причастию, приходил от разу до разу, не участвовал в Литургии, я жил сам по себе и в отрыве от векового опыта - точь-в-точь как и раньше, как бы упуская из виду, что вера - есть не статика, но движение, и что она тоже требует совершенствования, возрастания и культуры.
Мог ли помочь мне и облегчить тогда мое вхождение в церковную жизнь мой замечательный духовник и отец во Христе?
Безусловно мог - и желал этого. Но, думаю, еще больше он хотел, чтобы я вкусил и узнал на собственном опыте некое особенное страдание, некое особенное Б о ж е с к о е и с п ы т а н и е или н а к а з а н и е, которое не карает, но врачует и учит душу и сердце отпавшего, быть может, действенней и успешней, чем даже доброе пастырское слово священника.
Это наказание страшно для искренне верующего, но лишь пройдя через эту кару, лишь пережив и осмыслив ее причину и собственную вину перед Богом, - человек постигает некое коренное положение в основе своих отношений с Сущим.
Эта кара - л и ш е н и е Б л а г о д а т и.
Д р а м а б о г о о с т а в л е н н о с т и.
II
Не побоюсь повториться: для человека верующего - это громадная, возможно, самая большая внутренняя катастрофа.
И чем сильней, чем искренней вера - тем страшней этот удар, тем мучительней и горше переживания человека, оставленного Б о г о м, п о к и н у т о г о И м слабого, смертного существа - вдруг о т л у ч е н н о г о, вдруг оставшегося без опоры, без воздуха для дыхания, без единственного Заступника перед неисчислимыми злыми силами и разрушительными стихиями беспощадного мира - один на один с безбрежным холодным безразличием опустевшего Космоса. Быть может это... слишком... не по-Божески, сурово и жестоко?..
Несмотря на многие сложнейшие и тончайшие умозрительные построения Теодицеи - Б о г о о п р а в д а н и я, Бог - потому и есть Б О Г, что всегда прав и не нуждается в людском "оправдании", ибо Абсолют-Отец - вне наших детских оценок: к Нему по определению неприменимы наши моральные принципы и законы.
В самом деле: человеку дана свыше воля идти в любую из сторон, вверх или вниз, и если в мире людей царит порок и торжествует зло, то это зло - всегда о т ч е л о в е к а, вольно или невольно поддавшегося сатане.
Истинно так: в истории мира, где хоть в минимальной мере укоренены и существенны идеи и законы этики. - все самое мрачное и чудовищное всегда и всюду искони происходило лишь по злой воле о к а я н н ы х, то есть каиновых потомков - так что все вопросительно-недоуменные претензии и апелляции к справедливости Всеблагого Бога - безосновательны и неправомерны.
"Как Господь допускает т а к о е?!
Как терпит подобное Небо?!
Да видит ли Всевышний зло, творящееся на земле?!."
Сколь часто привычно восклицаем мы, ужасаясь, нет-нет! - только не Божьему жестокосердию и безразличному невмешательству в дела мира сего, но худшим деяниям и проявлениям нас самих, то есть б е з б о ж н о г о, б о г о о с т а в л е н н о г о, Бога отринувшего человека, человека, поправшего в себе святыню Высшего Нравственного Закона, с Которым все мы рождаемся на этот свет. Так что все прямые и риторические вопросы, с обидой и пристрастием обращаемые к Нему, - по справедливости должны быть заданы нами самим себе, ибо это мы с а м и и никто другой делаем выбор, решаясь подчиняться не Авторитету Бога, но авторитету земной, мирской силы и людской власти. За что и терпим гонения и мира, и Неба, за что и получаем сполна "в свое месте награду свою" - в детском отчаянии пытаясь переложить собственную вину и ответственность за творящееся по нашей слабости и трусости мировое зло - на Того, Кто и есть Чувство Счастья, Правды и Совести во всякой душе.
Согласно этому Богом вложенному в нас высшему чувству - всякий подсознательно ощущает свое несоответствие Богоданному Идеалу, степень и меру расхождения с совершенством Высшего Замысла, меру собственного несоответствия чуду Богоподобия. Эта высокая тоска сознаваемого несоответствия - есть важная составляющая не только веры, но и богооставленности, и чем дальше отход от Бога - тем сильней отчаяние, горше печаль и боль души.
У людей неверующих есть, по крайней мере, то "преимущество", что т а к о г о страдания, т а к о й горечи они не знают и не могут ощущать.
Другой вопрос, что, по моему глубокому убеждению, - преимущество это ничем не отличается от преимуществ слепорожденных перед теми, кто потерял зрение в ходе жизни.
В любом случае, неверующий т а к о й муки не ведает, и, осмеливаюсь предположить, что нередко особенное упорство "несгибаемых" атеистов в их упрямом отказе видеть очевидное, обратиться и поверить - вызвано не столько рациональными доводами холодного рассудка или полемическим азартом, сколько безотчетным ужасом перед возможными и подсознательно угадываемыми терзаниями богооставленности - атавистическим чувством тварного самосохранения, коренящимся в глубинах генетической памяти.
И это инстинктивное убегание, самоогораживание и отталкивание тогда можно по-человечески понять, потому что погружение в осознанную, очевидную душе богооставленность - есть не имеющая названия пытка.
С чем можно сравнить это чувство, это состояние? Быть может - только с паническим ужасом ребенка вдруг потерявшегося в толпе. Вот... вот только что он ощущал ладошкой и пальчиками теплую материнскую руку... вот только что они шли вместе, рядом, и он как мог старался поспевать за н е й своими маленькими ножками... лишь на секунду он выпустил из своей эту большую руку, сделал лишь один непослушливый самовольный шаг в сторону - и в тот же миг громадные тени оттеснили и оторвали его от матери, унесли в жуткую пустоту чужого враждебного многолюдства - с незнакомыми лицами, неведомыми намерениями...
В отчаянии и страхе ребенок мечется из стороны в сторону, застывает, озираясь, ищет глазами, сердечком, всей маленькой растерявшейся душой то единственное, что составляет для него весь мир, и, в сущности, то, что в этом возрасте воплощает и олицетворяет Бога - е е л и ц о... зовет - но не находит его нигде, не встречает ни в чем - дикий страх перед полным угроз непонятным миром опускается на него, окружает, сдавливает со всех сторон - и он кричит, рыдает, заливается слезами, безутешно и страстно взывает к кому-то... к миру, к небу, к некой неведомой, но остро-ощутимой спасительной Силе, Которая одна может вернуть утраченное, восстановить привычное, привести все у знакомому счастливому порядку вещей...
Душевные терзания взрослого верующего человека, потерявшего Благодать и оставленного Богом, - почти неотличимы от тех, что испытывает потерявшееся дитя. И если он не плачет, то уж наверняка погружается в душевное оцепенение, в окаменелость чувств, в столбняк и паралич всех сил.
Увы, пишущему эти строки пришлось хорошо узнать - что это такое... Все в мире теряет тогда значимость и цену, ничто не приносит больше прежней радости, ничто не может утешить: вот только что - подобно святой материнской руке - человек держал в ладонях и ощущал Святыню Божьего Дара, именуемого Благодатью, - и вот в руках его - пустота, а в груди - непомерная, неподъемная тяжесть неискупимой вины. Собственной душой постигает и узнает он чувства Адама, навеки изгоняемого из Рая, и, закрыв лицо руками, подобно Праотцу, - в невыразимой вселенской скорби уходит в грозный зловещий мир.
Да, вот именно так. И мне не пришлось долго ждать своего часа. Отход от главных путеводных основ веры, духовная расхлябанность и беспечность не замедлили оказать на мою жизнь новообращенного соответственное воздействие: все с большей силой и отчетливостью я начал различать в себе душевные состояния, которых никогда не знал и не испытывал до крещения. Казалось, во мне иссыхает и гибнет светлый прозрачный живоносный источник... Мой дух увядал... я ощущал отупение чувств, упадок сердечных возможностей, приведший через короткое время к состоянию НЕ-ж и з н и: к неспособности молиться.
Словно между мной и Небом, между мной - телесным и мною - духовным - образовался непреодолимый барьер. Словно кто-то настрого запретил обращаться к Богу - рука повисала, тяжелела и не хотела складываться в трехперстие крестного знамения, символизирующего единство Троицы и двоичную Сущность Христа.
Воистину - р у к а н е п о д н и м а л а с ь, будто кто-то держал, мешал и не давал ей совершить столь необходимое для жизни движение...
Непостижимым образом душа прозрела и открыла простую истину, что и право на молитву, право на обращение к Богу - тоже не случайно, не дело человеческой прихоти и не может быть легковесно и произвольно, что дается оно отнюдь не вдруг, что и оно должно быть з а с л у ж е н о перед Богом, что и глубина молитвословия, сердечная отзывчивость и способность к духонаполненной молитве - даются лишь достойному и искреннему, даются лишь через осмысленный труд души, через преодоленное сопротивление греховной мертвости ради спасения в Жизнь, через достигнутую высоту духовного подъема - а ни права такого, ни должных достоинств в себе я не видел и не мог видеть, потому что не трудился.
Удивительно! Я, казалось, с раннего детства так легко входивший в Высшее Общение - теперь не мог заставить себя встать на молитву. И я не мог понять - ч т о ж е м е ш а е т?.. ч т о препятствует м н е?.. что удерживает и не пускает?..
Дальнейшее вряд ли нуждается в описаниях. Как бы сама собой возникла обратная связь: неспособность молиться вгоняла в тягостную тоску, в безграничную, день ото дня все усиливающуюся печаль от сознания своей непоправимой виновности перед Богом - вот этим необъяснимым отказом от наивысшей радости - от ежедневных Встреч с Н и м, всегда приносивших животворящее праздничное обновление и пробуждение всех сил моего духовного существа.
То был новый порочный круг, новая безвыходность. Надо было одолеть это наваждение тьмы, победить его, воспрять, надо было скорей бежать в церковь и все поведать без утайки тому, кто знал безошибочно пути выхода из этой западни. Но... странная и пустая неловкость... тяжелая цепь с т ы д а - стреножила меня и не давала сделать простой и верный, единственно необходимый шаг.
Самонадеянный - я решил действовать в одиночку, выходить из своего ступора, не прибегая ни к чьей подмоге, - и только тем надеялся заслужить прощение и вернуть утраченные права.
III
Теперь я понимаю, в каком заблуждении находился тогда. И вообще - сколько ошибок и глупостей натворил в своей жизни, сколько горя и вреда принес другим людям и самому себе лишь тем и оттого, что слишком полагался на самого себя, на свои шаткие представления и относительные силы!..
Меж тем я... жил. Продолжал жить.
Все было ужасно, муторно, невыносимо - мир вдруг предстал одной смердящей скверной, в которой копошилась еще большая скверна - я сам... Жизнь стала непреходящим отвращением к жизни - и это казалось тем более чудовищным, что пришло и навалилось вскоре после величайшего Таинства в августе. Сказать, что я "был не мил самому себе" - значит ничего не сказать. Решительно все стало мне мерзко в самом себе, во всем, связанном с собой, я ощущал фальшь, "игру на публику", непрестанное позерство и актерство, кокетство и неутолимое желание нравиться, глубокий разлад между внутренней сутью и внешним жестом. Было тошно начинать день, тошно проживать его зачем-то до вечера... словно из сердцевинного ядра моей сути силой вырвали все, чем я жил и мог жить.
Мир померк, погас. Во всем вокруг виделась лишь мелкая суета, тщета и бессмыслица - и чувство это было теперь совсем не похоже на то состояние, что овладело мной накануне крещения.
Это было новое, дотоле незнакомое чувство отверженности, чувство и з г о я, с которым нельзя было ни смириться, ни жить.
Ясно было одно - Б о г н е л ю б и л м е н я б о л ьш е!..
О н - о т в е р н у л с я... О н не желал больше знать меня таким и тем, кем я был: это вяло-ленивое, раздраженное, опустошенно-бесчувственное существо.
О н не хотел больше помогать мне, вести меня по жизни и надеяться на меня - и лишь о д н о оставил О н мне памятью о Себе, которую можно было избыть, только поняв, в ч е м состоит моя вина перед Отцом Небесным, ч е м столь сильно прогневил я Его, что Он лишил меня главного Чувства из всех человеческих чувств - живого чувства Его несомненной реальности, Е г о близости и направленного внимания к человеку, возвышеннейшего, напряженнейшего состояния, которое и называется Благодатью.
IV
Узнав хотя бы однажды на губах вкус Благодати - ее свежее, целительное, возносящее дыхание, это несказанное волнение каждой ликующей клетки твоего существа, - жить потом без него совершенно невыносимо.
То есть ты, конечно, продолжаешься физически, живешь внешней и органической жизнью, функционируешь во всех своих земных ипостасях, совершаешь поступки, произносишь слова, проявляешь себя в различных делах, ролях и житейских связях, но... это не более, чем с о н н а я в у, блуждание тени, бытие фантома.
Безблагодатное существование - есть в полном смысле небытие, и недаром отцы Церкви называют богооставленность в т о р о й с м е р т ь ю.
Вот так, бесцельно-механически, обездушенным, опустошенным, пролившим содержимое сосудом, жил, не живя, и я.
Вокруг текла обыкновенная жизнь, но я знал и видел, что преодолеваю поле смерти, что это проживание - не нужно никому, если оно не нужно Богу, и никто вокруг и заподозрить не мог, о том, что делалось и совершалось у меня внутри.
Хлебнув эти чувства полной мерой, во всяком случае - той мерой, которую заслужил, я могу сказать твердо: п о т е р я Б о г а - состояние страшное, оно может привести человека к чему угодно, к самому жестокому преступлению, вплоть до убийства и самоубийства.
Я пишу это так уверенно потому, что знаю это по самому себе, знаю хорошо то, о чем говорю, - как знаю и пути выхода из этой гибельной трясины. Так что мой малый опыт - вовсе не бесполезен, причем, надеюсь, не только для меня самого. Недаром, желая научить человека, новичка, приемам борьбы, его прежде всего остального учат п а д а т ь. Я не чувствую себя вправе учить вас, читатель. Но я собственным духовным трудом вызнал у жизни некоторые тайны и пути, некоторые приемы и правила самоспасения, Господу было угодно помочь мне выбраться из полной безысходности, из затяжного кромешного отчаяния, я запомнил дорогу и хочу сказать каждому, что э т а д о р о г а - е с т ь, е с т ь в с е г д а, и именно потому эту главу в книге считаю одной из самых главных и важных.
V
Трудны... как бы подернутые серым пеплом - проходили дни. Но особенно тягостны были ночи, и уж просто нестерпимы - утра, когда надо было вновь вступать в долгий бесполезный день каких-то пустопорожних разговоров, встреч, бессмысленных умственных трудов и телесных отправлений - как бы в стеклянной колбе с выкачанным воздухом... в заданной движение по заданной колее - с чувством неисцелимой боли и непрощенной вины.
Пустое безразличное небо смотрело в окно, ненужные люди произносили ненужные слова... жить так было очень страшно и впереди не было ни выхода, ни просвета. И все же, наперекор потоку, все дальше уносившему меня от Бога, я искренне пытался обрести точку опоры, и понять ч т о же послужило причиной этой перемены.
И ответ нашелся. Я увидел и понял, что причина эта - только во мне самом, только в моем отношении к людям, вообще к другому человеку, что всякая обида, нанесенная мной кому-то из окружающих, - отдачей бьет по мне самому, что именно э т и м я и разрушаю незримую сферу Богоданной Благодати, что причиняя боль всякому, живущему рядом, - я причиняю боль Самому Богу - и тем лишаю себя того главного и единственного, ради чего вообще стоит жить.
Разгадка оказалась на удивление простой. Но, как и вообще в христианстве, построенном на тончайших парадоксах, эта простота обернулась необычайной сложностью: надлежало не просто "улучшиться", но, пропустив через сердце наивысшую заповедь Любви, заполнив Любовью душу, - вытеснить из нее собственное зло, выдавить бесчисленные большие и малые грехи, одно перечисление которых заняло бы невесть сколько страниц.
Я понял, что на эту борьбу и отпущена мне моя жизнь, что будет она неизбежно трудна, и что только в новом, безоглядном, безусловно-покаянном обращении к Создателю и Творцу могу я надеяться вернуть себе то, чего лишил себя сам.
Я понял - другого пути - не существует, а идти к Богу с душой, заполненной темными чувствами - напрасно и бесполезно: т а к о й - я не нужен Ему, т а к о й - я нужен д р у г о м у, тому чужому и мрачному, что противостоит Небу.
Странно и необъяснимо: ведь я же знал, знал ответы, многократно находил их в книгах, но... видимо они падали в плохо возделанную почву и не прорастали новым сознанием, не приносили плодов.
Тогда-то... в те месяцы, - я впервые не столько дошел умом, сколько ощутил интуитивно, что всякое евангельское положение и суждение лишь в том случае обретает значимость и доходит до человека, если они прожиты и усвоены им в событиях самой жизни, если они омыты кровью сердца и слезами страданий, восприняты не отвлеченно, но личным опытом незабываемой полновесной боли и радостью избавления от этой боли в Свете пробившегося сквозь тучи Божественного Луча.
Так чего, спрашивается, хотел я от Бога, отвернувшись от Него - первым?!. Ч т о... к а к и е такие ценности пытался я отстаивать, потрафляя своей смешной и глупой гордыне?!..
Я вгляделся в самое себя - и увидел не просто падение и отступничество, не просто ничтожество всех своих притязаний... я впервые открыл для себя значение формулы Нагорной проповеди "блаженны нищие духом" - как неутолимого вечного стремления к спасению в духе Слова Божия.
Я понял, что Двери - не заперты, не заперты - н и к о г д а, но всегда распахнуты и готовы впустить того, кто, признав свое несовершенство и невежество, сокрушенно приходит и припадает к Источнику, текущему в Жизнь Вечную.
Я понял: христианская жизнь - есть вечная работа, вечная борьба человека за право быть с Богом, нескончаемый ежечасный труд возделывания духовной почвы, способной принять Священное Зерно.
Понял: как бы далеко ни отошел я, да и любой другой человек, от Н е г о - никто и никогда не потерян, и не отвергнут для Бога безвозвратно.
Всегда есть надежда вновь встретиться и вернуться - и нет такой пропасти и бездны, из которой не выбрался бы виновный и осужденный Богом - если в вышине над над собой он зрит Е г о и, забыв себя, влечется и тянется к Н е м у со дна...
На моей груди, на тонкой голубой тесьме - висел крестик, подаренный о.Леонидом, - самое дорогое изо всего, что когда-либо имел и буду иметь.
Только теперь, на вершине отчаяния, - вдруг словно небо отверзлось, пролив на мою неутешно опущенную голову чистую влагу разъяснения того, что было начертано на оборотной стороне моего нательного креста:
"ДА ВОСКРЕСНЕТЪ БОГЪ... "
Господи! Все эти дни, во всякий час этих невыносимых страданий - я носил ответ и спасение на собственной груди!.. О н - был со мной и не оставлял меня ни на секунду. О н постоянно пребывал рядом, в предельной близости, и О н готов был ежесекундно воскреснуть для меня, для спасения моей души...
VI
Я стоял на молитве в опустевшем храме.
То было по сути - возвращение блудного сына, - и недаром эта притча навсегда стала для меня одной из самых любимых, самых важных и дорогих - притча о безграничном милосердии Отца, все видящего и принимающего каждого по делам его - таким, каким бы и кем бы он ни был и не пришел - если только искренне и чисто в раскаянии его повинное сердце.
Я стоял и молился - отдаваясь могучему чувству возрождения из мертвых, из спящих, из отринутых - и меня вновь пробивал, казалось. навек забытый жаркий ток невмещаемой в слова благодарности - перед великодушием Е г о грандиозной, всевмещающей Доброты.
Я был один перед алтарем - невидимо рядом со мной там пребывали все обиженные мной, огорченные, униженные моим жалким высокомерием и вздорной заносчивостью, все обманутые мной в своих надеждах и ожиданиях - в с е, перед кем я знал и помнил свою вину и перед кем не мог повиниться лично.
Я молился и просил прощения - может быть впервые всей душой воспринимая великие слова Господней молитвы:
"И ОСТАВИ НАМ ДОЛГИ НАША, ЯКОЖЕ И МЫ ОСТАВЛЯЕМ ДОЛЖНИКОМ НАШИМ..."
Я молился - и так радостно-горько, так счастливо-больно сдавливало горло невыплаканными слезами избываемой вины, освобождения из-под власти себялюбия, очищения сердца от демонов зла и ненависти, перекрывших путь к Богу.
Служба давно закончилась, отошла, старушки неслышно двигались по храму, протирая оклады, очищая подсвечники от воскового нагара, в решетчатые высокие окна врывались потоки дневного света и лучистыми косыми столбами ниспадали внутрь храма...
Я чувствовал себя выздоравливающим после смертельной, безнадежной болезни, вновь получающим в дар вместе с этим светом собственную душу, с возможностью быть, видеть, чувствовать, говорить с Богом, молиться... Я - возвращался.
VII
Как было бы хорошо в конце предыдущей строчки поставить точку! Как было бы хорошо, если бы то время богооставленности стало последним в жизни! Каким бы счастьем было сказать, что те мученья уже больше никогда не касались меня, что я навек напитался мудростью и впоследствии свято хранил возвращенный Дар!..
Но это было бы ложью. А я хочу... я обязан говорить сегодня только правду, и вот я говорю: то было только самое начало, лишь первое вступление в битву - и еще множество, множество раз по собственной вине я лишался Господнего расположения и вновь падал, вновь тонул и увязал в грехах, вновь набирал их столько, что надолго оказывался как бы в строгом заключении без права общения с Вышним.
Эта борьба не завершена и по сей день. И я уже знаю - она не закончится до конца, до последнего дыхания - и лишь хочу придти к своему физическому небытию достойным Высшего Счастья чувствовать Бога, имеющим право обращаться к Нему.
Говоря с Вами, читатель, - я не на исповеди, но - и на исповеди тоже. Я не хочу бить себя в грудь и публично раскрываться в своей темноте и нерадении, но я - каюсь и прошу прощения, потому что знаю себя и слабым, и трусливым, и ненадежным, и нетвердым в слове. И хоть знание грехов - не снимает вины, я хочу быть достойным тех чувств, что движут мной, почти помимо меня, - когда я иду к столу и, испросив Божьего Благословения, сажусь за машинку, чтобы писать то, что сейчас пишу.
Я знаю, что праведная, безгрешная и совершенная жизнь во Христе - удел немногих, удел избранных. Именно так - если мы понимаем под этим настоящую христианскую судьбу - без поблажек и без снисхождения к собственным слабостям, упущениям и грехам. Но я знаю и то, что путь к личному совершенству - открыт и не заказан никому, и значит - все дело - только в нашем собственном выборе и в решимости не сходить с истинной тропы.
Жизнь... почти двадцать пять [а ныне - уже больше сорока. - Ф.В.] лет с крестом на груди - показали, что дистанция между тобой самим и совершенством не сокращается: взрослея в вере, с годами все сильней понимаешь, сколь трудно достигнуть того, к чему зовет из Бессмертия Христос.
Христианство - это вообще жизнь т р у д н а я. Потому что оно - есть непрестанный духовный т р у д.
Но недаром, недаром настойчиво, многократно повторяет Он, глядя в наши лица: Н Е Б О Й Т Е С Ь!
В самом деле, если мы хотим быть последователями Христа, - мы должны быть п о с л е д о в а т е л ь н ы - то есть МЫ НЕ ДОЛЖНЫ НИЧЕГО БОЯТЬСЯ, решительно н и ч е г о в мире, кроме Гнева Божия, кроме Божьей кары лишения нас Благодати.
Потому-то и говорит Апостол Иоанн во Втором Послании, чтобы мы "н а б л ю д а л и з а с о б о ю" - дабы не впасть в жуткую тишину богооставленности.
Но если все же случится такое (а случается такое почти всегда и со всеми, особенно же после ярких и радостных духовных событий - ибо не дремлет в р а г и тотчас спешит свести на нет все наши усилия и победы - так что мало кто избег и миновал этого испытания), если душу настигнет эта тяжкая мука, это чувство полной непреложной безвыходности, - они не должны смущать и пугать, загоняя в тупик безнадежности: имея желание, волю, имея цель и силу духа одолеть собственное зло, - ее можно побороть.
Не надо отчаиваться, не надо теряться. Ты никогда не забыт и не потерян для Бога. Не надо только усугублять терзания и бередить раны души: но надо верить и знать, что невозможное для человеков - возможно у Бога.
Помня э т о даже в самые ужасные моменты, можно жить и перемогать опустошенность души - жить и принимать мир как данность, со всеми его ловушками, приманками и искушениями - в уверенности:
ОН НЕ ОСТАВИТ ТЕБЯ, НЕ БРОСИТ ОДНОГО, НЕ ЗАБУДЕТ КАЮЩЕГОСЯ И МОЛЯЩЕГО. ОН - НЕПРЕМЕННО УСЛЫШИТ И НЕПРЕМЕННО СПАСЕТ.
Благодати у Бога хватит на всех. И ее еще останется в мире несчетно-много - на благословенное освящение всей Вселенной, самого дальнего ее уголка.
Благодать - многолика... И нам не дано знать сколько на Божьей палитре ее оттенков и форм. А потому, вкушая ниспосланную нам Благодать, - мы не должны считать испытываемое нами единственно возможным, не должны стремиться к ее единообразию, к непременному отождествлению Благодати с тем, что знаем их своего опыта. Бог - всегда многозвучней, многозначней, непостижимей и шире наших представлений о Нем - то же в Благодати. Мы должны идти к полифонии, к симфонии, к познанию безграничного богатства проявлений Божьих Даров, которые у Бога для каждого живущего - с в о и, неведомые нам, и если мы действительно стремимся чтить и уважать другого человека, - мы должны прежде всего чтить и уважать то Божеское, что заключено в нем, его уникальную неповторимую Благодать, тот неведомый, но проявленный в этом человеке о б р а з Б о ж и й, что запечатлен в другом существе.
И так - с каждым из братьев. И так же - с народами. Главное и первое - чтобы царила и господствовала надо всем Любовь - великая Творящая и скрепляющая мир Сила, побеждающая Смерть.
Где истинна Любовь - там исполнена Его Заповедь, там невидимо воплощен и Он Сам.
Не одним именем Христовым принимается Христос, но воплощением Его Завета - живым осуществлением Любви.
Если люди собраны во имя Иисуса - они собраны только во имя Любви, ибо бессмертны Его святые слова: "где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них" (Матф.18:2О).
И еще одно - парадоксальное и неприемлемое на первый взгляд суждение: б о г о о с т а в л е н н о с т ь - нужна! Да-да, несмотря на все сказанное, я уверен в этом, потому что она - есть тоже форма веры, доказательство от противного Бытия Божия, потому что она - тоже Дар, и тоже - от Бога. Недаром мы порой особенно сильно любим любимого, когда он - вдали.
Мысль эта предельно проста: можно ли, мыслимо ли так тосковать - как по самому близкому существу - п о т о м у, к о г о нет, к т о не существует в действительности, по т о м у, кто не знаком тебе лично и так остро необходим, как скрывшийся с глаз самый дорогой, никем не заменимый человек?..
Это чувство слишком живо, слишком сильно, слишком определенно-конкретно, чтобы оно было обращено к пустоте, к мифу, к плоду фантазии или мечты. Им невозможно пренебречь - и не только потому, что оно - есть стержневая ось Истории, но и потому, что в этом чувстве находит отражение важнейшее мировое свидетельство некогда заключенного Завета, любые отступления от которого наносят непоправимый ущерб душе и невыносимое страдание.
Но это - о с о б о е страдание, страдание роста, страдание подъема человека над самим собой. И оно необходимо, это страдание, точь-в-точь как боль в организме, указывающая на болезнь.
Мир болен, и Врач-Иисус ради спасения применяет в лечении любые средства. Богооставленностью болен забывший Бога человек, богооставленностью отравлен и страдает греховный мир... Даже Сам Иисус знал это чувство безмерного ужаса покинутого Богом:
"Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?" - возглашает Он со Креста.
Вот э т о... слабое, человеческое... - быть может самое прекрасное в Христе-Боге, Христе-Человеке. Эта слабость, это отчаяние Бога - величайшее подтверждение Его Несомненного Бытия. Но если тому служит Богооставленность Иисуса - что же говорить о нас, и - можем ли сетовать и горевать?
Можем ли горевать, зная, что есть Бог?!.. Общение с Ним - высшее, что может узнать, почувствовать и испытать человек. Все прочие радости, сколь бы прекрасны и возвышенны они ни были - гаснут в сравнении с тем, что ощущает душа, входящая в соприкосновение с потоком Совершенной Светлой Мудрости, что врывается в человека, истинно принявшего Христа.
Но это чувство хрупко, его надо благоговейно беречь. Чтобы ощутить свет солнца, надо повернуться лицом к солнцу. Не будет тепла от его лучей на лице, если лицо - в тени. Узнав о Боге - надо повернуться к Нему. Вот и всё.
Но чтобы понять это - порой нужна целая долгая трудная жизнь.
1992
Этот рассказ вошел в книгу “Перед Чашей”, М., “Путь”, 1999