Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него.
(Мар. 1О : 15)
Помню - день был самым обыкновенным.
Он протянулся от утра до вечера привычно и заурядно, точь в точь, как многие другие: бродили по невозделанному участку, сгребали и стаскивали носилками мусор в кучу, сортировали и складывали добытые впрок стройматериалы - наваленные доски, кирпичи, накрывали их толем и кусками рваного черного пластиката, пилили-строгали, растягивали рулетку, прикидывали и считали...
Потом сходились все вместе перекусить в кой-как сколоченную летнюю кухоньку или в новенький, крепко пахнущий сосновыми стружками временный домик; отобедав - вольготно откидывались на продавленных дряхлых диванчиках, беседовали, шутили и смеялись, решали чем бы заняться под вечер, потом - укладывались вздремнуть часок-другой...
Палило солнце, зудели и кружились мухи, спать не хотелось, и я уходил на участок.
Все было новым тут, ждущим от будущего желанного исполнения, а пока - то был лишь кусок худородной глинистой почвы размером двадцать метров на шестьдесят, размеченный по периметру колышками в ряду таких же на опушке леса: рождался дачный поселок, и повсюду шла веселая стройка - звенели-распевали пилы, ахали-тюкали топоры, доносились крики, стучали молотки и перестук их, отлетая эхом от стены синего леса, далеко разносился во все концы, и куда ни кинь - и рядом, и поодаль кипела бодрая радость сотворения гнезд на необжитой земле.
Все там тогда надеялось, нетерпеливо заглядывало вперед, дышало началом и торопило события.
Дачу строила тетка, меня сплавили ей на лето, и я крутился в этом всеобщем воодушевлении: помогал, таскал, сколачивал и выдирал гвозди клещами, с важным видом фильтровал ржавую воду в больших стеклянных банках, обедал за тесным дружным столом родных, а когда старшие, сморенные работой, щами да картошкой на громадной сковороде, смолкали в послеобеденной дреме, - оставался один в знойной тишине на участке под жгучим солнцем и усаживался в одно из двух драных, величественно-массивных черных клеенчатых кресел - неведомо как добравшихся сюда из некоего важного присутственного места и водруженных среди досок, железяк, мешков с цементом и разного хлама.
Они были огромны, рассчитаны, видно, на дородных б о л ь ш и х с о в е т с к и х н а ч а л ь н и к о в, я усаживался в них - и терялся, устраивался поперек, как в люльке, и принимался за излюбленное занятие: созерцание в бабушкин театральный биноклик самолетов, пролетающих во Внуково.
Только-только явились тогда на свет новейшие чудеса отечественной авиации: красавцы "Ил-18" и "Ан-1О" с их протяжным воющим гулом четырех моторов, могуче грохочущие устремленные серебряные стрелы "Ту-1О4", да еще изредка проплывали рокочущие громадины "Ту-114"...
Вообще говоря, - если бы не дела, к которым меня норовили приставить взрослые, я мог бы сидеть так сутками на своем НП, считая самолеты. Если же во Внуково наступало затишье, деловито свинчивал черный тубус объектива бинокля с мощной линзой и самозабвенно предавался выжиганию пучком собранных в слепящую точку солнечных лучей: всякий предмет и всякий род вещества, пустив в световой конус клубочек голубенького дымка, имел, оказывается, свойство горело вонять и чадить по-своему и ни на что не похоже... Особенно славно, помнится, смердела и поддавалась солнечному огню истертая черная клеёнка самих кресел - впоследствии вся сплошь в оплавленных рыжих кружочках прожогов, как бы испещренная неведомыми письменами.
И в тот день я уселся в кресло, плюхнулся с разбега, провалился и исчез в нем среди клоков войлока и пружин, устроился, слегка прижарившись о раскаленную солнцем обивку, достал бинокль и, с охотничьим азартом наведя его на небо, воззрился в прозрачную синеву над лесом в ожидании приближающегося лайнера...
Почему, спросите вы, я пишу об этом, казалось бы пустом и незначащем, так подробно?
Да потому, что т о т д е н ь, и правда, не был примечателен решительно ничем. Ничто не предвещало дальнейшего - ни в окружающей житейской обыденности, ни во мне самом.
Между тем, совершившееся со мной и во мне через считанные часы, - стало определяющим событием всей жизни, и м е с т о, где это произошло - тогда еще голый, заросший бурьяном участок - навсегда стало для меня особой точкой на земле.
...Необходимо заметить: в плане духовном - то было для меня довольно бедное, аморфное и рассеянное время - период бездумного растворения в повседневном и сиюминутном, где, конечно, уже занимал Свое место и непреклонно нависал надо мной и присутствовал во всем незримый отзывчивый Б о г, но отношение к Э т о м у было еще довольно безразличное, как к естественной данности.
В е р и л ли я тогда?
Да, вставая поутру, оставшись один на один с небом в окне, дабы никто не увидел - тайно! - еще не будучи крещеным, я осенял себя православным крестным знамением и обращался к Нему с молитвой как.. как к щедрому всесильному родственнику, обращался с душевной просьбой о будничном и насущном, о потребном на тот час мне самому и близким, хотя и с выраженным уже акцентом на Главном, но в основном - пока еще мелком и смешном, о чем нельзя и постыдно просить Бога.
Молитв канонических я не знал тогда еще - ни одной. Даже Молитвы Господней, единственной, какую принес в мир и оставил нам Сам Спаситель Иисус - "О т ч е н а ш", не знал я в ту пору на память, лишь слышал от матери, и, несмотря на внутреннее чутье и понимании неких священных сущностных моментов веры, мои молитвы тех дней охватывали лишь узкий круг предметно-конкретного, непосредственно желаемого, всецело принадлежащего текущей и преходящей злобе дня.
И хоть та вера была по-своему сильна и глубока, безусловно искренна и горяча, - к чему скрывать?!.. - в ней был весьма значителен элемент... ну... назовем это так - элемент потребительской магии, и этот плоско-примитивный з е м н о й подход к вере и к Богу - странным образом сочетался с самым возвышенным трепетно-бескорыстным тяготением к Нему как к Высшей Справедливости.
Можно ли было посчитать подобные отношения подлинной верой, безусловно свободной от малой примеси даже тайной корысти?
Думаю, такой этапный период религиозного самоопределения проходят очень многие, если не все люди.
Другой вопрос, что для многих и многих их духовная жизнь так и ограничивается навсегда лишь подобными утилитарно-прагматическими случайными "контактами" с Небом, вполне удовлетворяя их высшие потребности. Вера их замирает и задерживается в развитии на этой сомнительной точке и в дальнейшем уже не претерпевает заметных метаморфоз, оставаясь по форме все тем же нейтрально-пассивным сочувственным приятием и признанием существования где-то абстрактной Высшей Силы, на которую в случае нужды можно понадеяться и опереться, но которая все же не превосходит значимости последней инстанции в "деловом партнерстве", ибо Сила эта как бы то ни было обретается и проявляет себя в отдельности от человека, как бы на параллельном соседнем меридиане.
Говорю так уверенно потому, что подобная опасность существовала тогда и для меня самого. Опасность была реальной, невзирая на уже имевшийся опыт прямого личного богообщения. Тогдашняя вера была еще страшно хрупкой, подверженной любым извращениям и деформациям, доводы разума подстерегали мое существо для уловления души в зыбкой тине бесстрастного рассудочного д о п у щ е н и я возможного Божьего вмешательства в дела мира - и не более.
И я, даже пройдя счастливый отрезок доверчивого ребячьего влечения к Силе - Источнику Чудес, вполне мог до конца дней остаться верующим, что называется "на всякий случай", и это было бы, полагаю, нечто намного худшее, нежели прямое открытое неверие и отрицание Бога.
Я бы без колебания сократил эту "преамбулу" впятеро, а может и не писал бы ее вовсе, если бы не знал, что она совершенно необходима для уяснения того, на к а к о м жизненном фоне произошло т о, о чем я решился рассказать.
Этот бедный расплывчатый фон, сотканный из ничтожных малозначащих бытовых обстоятельств, нужен не для иллюстративной наглядности и не для "художественного контраста", а только для максимального выявления того, насколько случившееся явилось нежданно и без малейшего участия моей воли.
А между тем... А между тем - уже наступил вечер, и палящее Дневное Светило, догорев жаркими красками заката, сошло за лес на покой.
Долгий вечер и сумерки - прошли и дотлели как всегда. Приближалась ночь.
Мне было двенадцать лет тем летом пятьдесят девятого года, когда наступившей ночью душа моя пережила новый, сильнейший и важнейший скачок в приближении к Богу. И дата того события не стерлась, осталась в памяти, впечатавшись навсегда: ночь с 2О-го на 21-е июля.
Нет, в самом деле, ничто, ничто не предвещало событий той ночи!
И почему - т а м? Почему - именно т о г д а?..
Я жил, потихоньку взрослея, чему-то научаясь и жизни, совершая ошибки и делая глупости, спотыкаясь и попадая в первые ловушки судьбы, отыскивая в сумятице мира самого себя и непрестанно набивая шишки, рос - как растут все дети - с их хорошим и их дурным, уже имел на счету поступки похвальные и поступки подлые, добрым - гордился, низости утаивал и мучился болями совести, одним словом - проходил школу отношений и становления внутри себя шкалы нравственного закона, пребывая, по сути, еще крайне незрелой, неустоявшейся человеческой особью, а волны Великого Предвечного Мироуправления, пронизывая время и пространство, порой стягивались в узлы немыслимых напряжений, и тогда в них как бы происходили разряды и выбросы некой недоступной нашему сознанию Высшей Разумной Энергии.
Этой Энергии, этим льющимся отовсюду горячим токам было подвластно всё, и их волей задавался ход всего извечного круговорота вещей и судеб.
И случалось - волны эти сопрягались т а к, что их узлы сплетались не в эфирной пустоте, а в живой человеческой душе - младенца, взрослого, старика - собирались в пучки и фокусировались в его сердце, одухотворяя и прожигая навек памятью об этом Прикосновении...
Было темно и все давно уже спали, когда меня потянуло вон из домика. Набросив рубашку, я тихо выбрался из черной тесноты и духоты и глубоко вдохнул прохладный сыроватый ночной воздух.
Позади участка черной крепостью стоял лес, глубокое молчание охватило многолюдный поселок, ни огонька вокруг, отстрекотав, притихли древесные лягушки в ветвях.
Я осторожно прошел по дорожке, проложенной из квадратных бетонных плиток по середине вдоль участка и замер у кирпичного прямоугольника фундамента будущей большой дачи.
Кирпичи не успели остыть, в них чуть теплилось солнце ушедшего дня.
Я запрокинул голову - и посмотрел в ночное небо, как смотрел в него прежде тысячи раз.
Оно раскинулось надо мной своей темной чашей, и оно - светилось!
Никогда раньше не осознавал я этого самосвечения темноты. Эта струящая неяркий свет ночная темнота в рассыпанных остро-игольчатых точках звезд была полна пристального, сосредоточенного внимания ко мне, и это внезапно возникшее бесспорное неколебимое чувство ОБЩЕНИЯ, ЖИВОГО СОЗВУЧИЯ с Кем-то... т а м... в вышине... - сокрытым среди звезд, невообразимо громадным, всемогущим и... у с т а л ы м, - было столь сильно, глубоко и неоспоримо, что сделалось с т р а ш н о...
С т р а ш н о... - ибо я чувствовал, что как бы случайно и ненароком превысил какие-то положенные людям права, прорвался в тайное и заветное, где дается Откровение, стоящее самой жизни.
Я смотрел - и не мог оторваться, всем существом ощущая эту минуту - как близость нежданно легкой, нестрашной и - даже радостной смерти в растворении и воссоединении с этим небом и этим дыханием Всевечной Непрерывности всеупорядоченных начал...
Горели звезды...
Знакомые и незнакомые, словно обретшие новый, до времени запечатанный смысл, они лучились в неслыханной дали среди ясно сияющей темноты, и душа моя - испуганная и восторженно-смятенная этим величием спокойной Власти, нисходящей от звезд, от тусклой светимости небесной безбрежности, - словно медленно взрывалась, возносясь навстречу этому вечному свету.
Я стоял у распластанной по земле кирпичной ленты фундамента - остолбенев , пораженный этой внезапно обрушившейся силой и внятность обращенной ко мне М Ы С Л И И В О Л И, которые лились и лились, проникая в меня неостановимо и наполняя чем-то... небывалым... несказанным... тем, что имеет лишь единственное название... не название - И М Я!..
Казалось - немыслимо сложные связи, соединившие в небе мириады тел бушующего вещества, - отчетливо-ясно и непреложно отобразились в моем отроческом мозгу - я словно новым зрением уловил их положение в бездне пространств, где нигде не было пустоты, но где все было - вместе и неразделимо - свет и чернота и где все заполнялось движением В О Л И, движением послушных Е Й огней и стихий, - непостижимо точно, верно и мудро помещенных относительно друг друга в череде сближений и расхождений, удалений и взаимодействий, в грандиозном всеобщем полете и вращении вокруг Единого Центра и Источника Истины...
Я будто телесно - пятью, шестью... тысячами неведомых своих чувств ощущал эту добрую Мощь и Мудрость непрестанно меняющегося и - живого, чувствующего, мыслящего миропорядка, это пространственное расположение звездных скоплений и крохотной Земли, летящей в сияющей черноте безмерной трепетной заботы о каждой песчинке и каждой клеточке протоплазмы на ней...
Мне было всего двенадцать - но сердце замерло и боялось стучать: я был близок к обмороку, к разрыву самого себя на тысячи частиц, вся душа обратилась в слушание неслышимого Изъяснения, в осознание духовной первоосновой моего существа - этой горькой непобедимой умудренности Божией Души, что впервые - так властно, настойчиво и горячо обращалась ко мне, звала и искала меня - что-то вручая мне... чего-то ожидая и надеясь...
О...как огромен, как велик и... как п р е к р а с е н был этот страх, эта покорность полнейшей отданности и подчиненности самого себя - Этому Свету, этим звездам, всему, столь поразительно-совершенно составившему мир!..
Сжавшись, дрожа от ликующего ужаса перед громадностью этого небывалого чувства открывшейся Истины, я изумленно смотрел вверх над собой и постигал, пил, вбирал всем, что было мной, - Эту В О Л Ю и У К А З А Н И Е - Любить!
Л ю б и т ь - то есть забыть и презреть себя и свое, забыть боязнь, сомнения, тревоги и беспокойство, отбросить недоверие и всецело безоглядно п р е д а т ь с я и п о л о ж и т ь с я, вручив себя этому нездешнему, тонкому, грустно-возвышенному нежному Свету, этому полному слиянию всех своих начал - с этим поющим небесным зовом: прийти к Н е м у и пребыть всегда с Н и м и в Нем каждой молекулой плоти и частицей души... пребыть отныне и во веки - в послушном служении Е м у, Живущему в каждой пылинке, в каждой струйке воды, в каждой древесной почке и в каждой снежинке...
Неотрывно смотрел я ввысь, словно ожидая услышать живое: вслух изреченное Слово, стоял и ждал, весь охваченный этим горним Дыханием, впервые столь явно и бесспорно чувствуя Е г о - чтобы запомнить и пронести через жизнь воспоминание об огненном жаре Благодати... смотрел - и словно различал в небесных чертах проступавшее из безоблачной вышней Тверди - незримое задумчивое Лицо... грандиозный Л и к среди звезд и неотступный, ласковый и строгий всезнающий взгляд проникал в меня до самого дна...
Нет-нет... то не чудилось и не снилось...
И Л и к в вышине небес не был конкретен - Он весь был из Чувства и С в е т а... весь состоял из Д у х а, Е г о можно было зреть лишь внутренним сердечным оком, - и я смотрел - зная наверняка, что этот величайший час - останется во мне навсегда, что он пройдет через грядущее - самым важным несравненным событием.
И еще я знал - новая, преображенная вера входит в меня.
Спал поселок. Повсюду в домишках и будочках-времянках люди видели свои сны, люди жили, спали, ворочались, шептались, надеялись... - и там, за лесом, и там - за горизонтом, во всех сторонах земли... и там, подо мной, на другом боку неохватного земного шара. Я словно видел их всех и был связан с ними со всеми - через это Н е б о и Л и к Сущего надо всеми, и я знал, принимая без колебаний, что эта новая вера - неотделима от других человеческих существ, неотделима от напоенного Духом Жизни природного мира, где самое важное - это л ю д и, любимейшие дети Его...
Смысл и значимость ч е л о в е к а в его отношениях с Богом - вот что открылось мне под тем небом.
Всюду - рядом, вблизи и вдали жили люди, способные видеть и чувствовать то же, что внезапно ощутил я, мальчишка. И может быть... может быть... очень многие - давно знали и знают открывшееся мне?..
А значит - сам я ничем не "отмечен" и не "выделен" среди остальных, я пришел лишь к тому, чему и должно быть, я - лишь осколочек вселенского зеркала, в котором на миг отразился Господь, лишь пленочка амальгамы, на которую упал на пути из вечности в вечность свет неземного Луча.
"Да... Да!.. - шептал я внутри себя, шагая взад и вперед по бетонным квадратам дорожки, - вот для этого одного и надо жить, для этого - и ни для чего другого!..
Так вот - О Н О!.. И Э Т О - запрятано в нас, имеет касательство к нам... А раз Э Т О выпало мне - Т О Ж Е - ждет в с е х!..
А коли так, - стало быть я, мальчик двенадцати лет - не случаен!.. Я здесь - не просто так, я для чего-то нужен... нужен ЕМУ!.. Все мы, люди - не случайность, от каждого из нас Т А М - ждут чего-то, ждут и надеются, ждут - и терпят нас, наши дикости и безумства... неустанно Ж Д У Т...
И как же огромен, непредставимо тяжел этот труд управления миром, звездами, планетами, людьми... И какая великая мощь в Э Т О М Р А Б О Т Н И К Е, приводящем в движение механику Мироустройства...
...Небо смотрело на мальчика, на эту неуловимо-малую каплю мыслящего и живого, смотрело - наполняя его всего сознанием Своей бесконечности во всем: в силе, в мудрости, в любви...
И эта капля - взирала в глаза Небу со слезной, виноватой, смущенной надеждой... с ни разу дотоле с такой разрывающей силой - любовью благодарного сына, готового на всё, на в с ё - без изъятия - ради этих минут, ради продления и повторения этих ярчайших, неизъяснимых чувств...
А Небо - слышало, слышало всё... слышало и обещало, обещало многое впереди. И я знал, предугадывал уже - что вкусив Э Т О однажды, - быть может еще не раз и не два испытаю подобное, не раз и не два вновь увижу над собой этот С в е т, и благодарность за все - за прошлое, за будущее и за э т у Н о ч ь - захлестывала меня, затопляла с головой.
И вдруг - все кончилось, пропало.
Часто дрожа - весь в слезах и не стирая слез, - я стоял под звездами посреди участка. Все, что было вот сейчас, все осталось во мне, заполнив через край детскую душу.
Неведомо - сколько минут прошло. То ли часы, то ли считанные секунды. Черный лес за спиной шумел верхушками, далеко-далеко чуть слышно взлаивала собака, где-то в полях тарахтел одинокий мотоцикл, во Внуково опробовали самолетные моторы, и гул двигателей широко разносился в окрестных лесах.
А в небе - среди смолкших и хранящих тайну звезд - на страшной высоте чуть заметно вспыхивала и гасла алая искорка бесшумно летящего самолета. И там, в нем, в этой алой мерцающей искре, - летело горячее, ждущее счастья и надеющееся на Кого-то над собой. С невыразимой новой нежностью следил я за этим красным огоньком, смотрел как упорно пробивает он темноту, смотрел, понимая, что теперь мне открыта новая сущность молитвы, что молится нужно за все и за всех, особо же крепко и горячо - за тех, кому хуже и трудней, чем тебе самому...
Небо молчало. Но я помнил и удерживал в себе Его улыбку и взгляд ожидания - столь многого ждущий и столь многого требующий от человека и его судьбы. Самолетик исчез, слился с темным небом, проблески алого маячка угасли, поглотились далью.
Я сидел в кресле, не смея хоть что-то поменять, нарушить, сидел совершенно неподвижно, зная, что это место в тридцати шести километрах от Москвы - с этой ночи поистине с в я т о для меня - отныне и на все последующие дни.
Проходило время июльской ночи, и я сидел - в несокрушимом убеждении, то с этой ночи я приобщен к новой, единственно возможной вере, что во всей судьбе моей совершился колоссальный, определяющий переворот. И незримое Л И Ц О с Неба, не угасая, полыхало в памяти, и только теперь я, словно прозревая, узнавал Е Г О, совмещая со строгим Образом Спасителя и Мученика за людей - за Свою Любовь и Преданность им распятый на Кресте тысячи лет назад.
...Не передать - как страшно и тягостно было просыпаться наутро после этой ночи. Думалось - после произошедшего - жить станет невмоготу: все покажется бледным, жалким и тусклым перед испытанным ночью потрясением.
Но нет! Хлынувшая в окно жизнь - лучами раннего солнца, сверкающими брызгами росы на зелени листвы - подтверждала: нет, все и правда совершилось наяву, словно полностью изменив мое сердце, глаза, душу, все ощущения... И люди, которых я увидел утром, предстали новыми существами, хранящими в себе ту же неизреченную тайну З н а н и я.
Я ходил по участку, по тем же бетонным квадратам, - и он был незнаком мне, я все никак не мог связать его - при свете солнца - с т е м, что принес ночью в мою жизнь этот... ну да... вот этот самый кусочек земли.
Б ы л о? Вот Т О?.. Здесь?... Да-да...
И еще одно: словно невидимые силы непреклонно приказали мне - молчать обо всем, пережитом ночью, держать в себе, чтоб не утратить в словах обретенное. Глаза, сердце, разум говорили: делиться Э Т И М, кому-то рассказывать - бессмысленно и напрасно.
Поведавшему Э Т О - чтобы быть понятым, надо встретить того, кто Т А К О Е Ж Е несомненно пережил сам. Иначе - почти наверняка, почти неизбежно ему суждено остаться неуслышанным, заподозренным в похвальбе.
Т А К О Е - не воспринять со слов. Э Т О можно положить на душу, лишь вкусив и испытав самому.
Сегодня я не знаю - был ли прав тогда в своем убеждении. Вполне вероятно, что и нет. Бесспорно одно - в этом обете молчания и неразглашения - для меня уже было нечто подобное служению или послушанию.
Но одно я определенно верно сделал той ночью, да и то вряд ли догадался сам: я не стал мешать собственной душе, не стал городить преграды идущему Свыше, я не убоялся вникнуть в пережитое, не убоялся связать чувства - с понятиями, не отступился, чтобы назвать вещи - С в о и м и И м е н а м и, - и слушать, внимать и принимать даримое, то есть - в е р и т ь.
С этого дня началась новая, ни на что прежнее не похожая жизнь. Открылась новая связь со всем, а с ней - новая эпоха в судьбе.
По сути - я заново родился в ту ночь, родился во второй раз, и душа моя, признаюсь, уже мало менялась с той поры, с той Ночи, с той В с т р е ч и. И должно было пройти ровно тридцать три года, чтобы я смог сегодня впервые об этом рассказать.
Но обет не нарушен. Просто - в с е м у с в о я п о р а.
Аминь.
1992
Этот рассказ вошел в книгу “Перед Чашей”, М., “Путь”, 1999